Марк Франкетти: Балерины, зэки и уборщицы — все мы одинаковые

СВы с интервалом в два года снимали в колонии строгого режима и в Большом театре. Где было легче?

На зоне. Ее мир понятней. Понятней правила поведения. Послал подальше — отвечаешь за базар. Мне как репортеру интересно копаться в человеке, который убил шесть других человек, не помнит этого и теперь у него вся жизнь — чтобы об этом думать. Это более сложная и многослойная история для меня, чем тернистый путь балерины в искусстве..

Я бы, конечно, не хотел сравнивать великих артистов Большого театра с зэками. Но я искренне уверен, что все способны на убийство. Это вопрос обстоятельств. Я 23 года пишу о страшных человеческих историях. И мне кажется, что самый жестокий зверь — это мы. Это клише, но я так чувствую.

Если двух-трех людей свести вместе, сразу начинаются интриги и претензии. Вот моей дочке семь лет, но недавно родился сын, и теперь у нас две няни. Старая няня очень хорошая, голосует за ЛДПР, простая русская баба. Новая — из Таджикистана, но здесь уже двадцать лет и говорит по-русски лучше меня. И я с первого дня знал, что будут проблемы. Конфликтовать они начали всего через две недели, а сейчас даже не здороваются.

Я смотрю на балерин, на заключенных, на всех — и вижу, что все мы одинаковые.

СНу, о конфликтах вы знаете все: Чечня, Косово, Афганистан, Донбасс. Террористы и убийцы крупным планом. Почему вдруг Большой театр?

Потому что нет больше в мире театра с таким статусом. Невозможно себе представить, чтобы директора театра Ла Скала назначал лично президент. И чтобы потом президент вызывал директора к себе. В России каждый влиятельный человек хотя бы раз захочет в Большой театр. И не просто купит билеты, а позвонит, чтобы его встретили. Алексей Ратманский рассказывал — это в фильм не вошло, — как ему звонили спонсоры, угрожали и делали подарки. Александр Будберг — это тоже не вошло — говорил: быть директором Большого театра сложней, чем президентом Америки.

Раскол в театре был и до нападения на Сергея Филина, но когда ему плеснули в лицо кислотой, на российском телевидении поднялись цунами грязи. Цискаридзе и Волочкова воевали с Иксановым, боролись кланы, шли интриги и войны. Я ничего не понимаю в балете, но эти войны что-то говорят о современной России. И я захотел понять: Большой театр — зеркало российского общества или он от него изолирован.

СИ что же?

Мы снимали фильм полтора года, провели в театре сезон. За это время случились война на Донбассе, Крым, падение рубля, санкции. Самый серьезный конфликт между Россией и Западом за последние сорок лет. Как эти события чувствовались в театре? Да вообще никак. В столовой Большого есть телевизор, иногда там показывают новости. Я думал: вот было бы интересно снять сцену, как артисты обсуждают эти новости за обедом… Вообще ни разу не видел такого. В балете люди очень сфокусированы, все силы отдают искусству. Что происходит не в театре — им не очень интересно.

Когда мы брали интервью у Людмилы Семеняки, ее ученица Светлана Захарова танцевала на открытии Олимпиады. Это было самое сложное представление в ее карьере, ее видел миллиард человек. А Семеняка, кажется, даже не смотрела прямой эфир.

Когда мы снимали в театре за кулисами — три шага и зритель тебя увидит, — мне много раз хотелось пробежаться по сцене с камерой. Знаете, что произошло бы? Ничего. Все бы танцевали как ни в чем не бывало.

Балетный педагог Борис Акимов говорит, что Большой театр — это тихоокеанский лайнер, и все они в нем просто пассажиры. И неважно, что происходит: революция, мировая война, дикие девяностые, скандалы, Цискаридзе, Васильев, Григорович. Неважно! Лайнер продолжает идти. Мощнейшая институция. Большой — больше мира!

СКак вас туда вообще впустили?

Когда я встретился с гендиректором Большого театра Владимиром Уриным, он был на работе третий день. Его жена плакала, когда узнала, что он согласился. И я бы на месте Урина сказал: спасибо, Марк, прекрасный проект, но позвоните через полгода… А Урин сказал: критикуйте сколько хотите, если ваша позиция непредвзята. Он дал нам карт-бланш. Нас никто не сопровождал. Нас пустили во все кабинеты.  Но самое сложное началось потом. Вот ты получаешь доступ в уникальное место. И что теперь? О чем твой фильм? Там же три тысячи человек. Где начинается твоя история?

СИ где она начинается? Как вы отбирали героев?

Нам было безразлично, кто там прима, кто не прима. Нам было важно, интересный ли человек и умеет ли он рассказывать. Мы работали месяцами, чтобы найти таких людей. Брали интервью у всех, от уборщицы до директора. И то, что мы ничего не знали о балете, сыграло нам на руку.

Мне в сто тысяч раз интересней смотреть постановку из-за кулис, а не из зала. Есть красота и сказочный мир на сцене, а за кулисами жизнь непростая. Это, конечно, профанация: ты не видишь perfect picture. Зато видишь, сколько всего происходит в трех шагах рядом. Мы снимали, например, балерину Анастасию Меськову, мать-одиночку, и она говорила: мы тут женимся в театре, разводимся, ругаем друг друга — как одна большая семья, которая живет в коммуналке.

Когда ты внутри, ты понимаешь: там много разных кланов. Уборщицы — некоторые из них работают по пятьдесят лет — это один мир, взгляд на театр. Опера, оркестр, балет, менеджмент — все это разные кланы, и все считают, что они самые главные. Но ровно в семь вечера они работают все вместе, чтобы создать гениальное зрелище. Их объединяет любовь к этому месту. У меня в фильме есть персонаж — балетоман, главный клакер Большого театра. Вот пример страсти, почти сумасшествия, которое существует в Большом театре.

ССколько вы отсняли материала? Много пошло под нож?

130 часов. Из этого мы выбрали 85 минут. Так всегда бывает. Мы с вами будем разговаривать час, а получим три-четыре хороших цитаты, и это тоже нормально. Конечно, жалко отснятого. Тем более вряд ли кому-то еще дадут такой доступ в Большой театр. Чтобы снимать фильм только о балете — да. А документальный фильм о жизни театра… вряд ли.

СПочему? Начальству не понравилось?

Нет, Владимир Урин принял фильм на удивление положительно. Местами он показался ему жестким, но Урин сказал: чувствуется, как герои любят театр. Не то чтобы Большой театр был готов рекламировать фильм, но претензий у них никаких нет. Это стало для меня облегчением. Если бы мне сказали: «Твой фильм говно» — нет проблем… Но если бы сказали, что я их обманул, было бы тяжело.

Знаете, когда мой фильм о зоне показали заключенным, они все сразу стали режиссерами, звонили, советовали: надо было больше этого, меньше того… А у меня к ним был один вопрос: я кого-то обидел? Не обидел? Тогда все отлично. У журналиста должна быть очень веская причина, чтобы обидеть людей или предать их доверие. Читать дальше >>

Читать сначала >>

СА как фильм приняли на Западе и как вы вообще получили деньги на фильм про русский балет?

На закрытом показе для членов Британской ассоциации критиков меня спросили: а Владимир Владимирович смотрел фильм? Наверняка же, если вы получили доступ к театру, он в курсе… Это же смешно! И показательно, насколько Запад часто не понимает, как Россия устроена. Знаете, я уверен, что даже Мединский не знает, что я что-то снимал. Все решал лично Урин.

Когда мы искали деньги на проект,  все еще помнили фильм «Черный лебедь». Это нам помогло. Идею было продать легко, это же почти «Призрак оперы». Символ России, красота, балерины, преступление, и какое — кислотой в лицо! Но я надеюсь, что фильм получился тоньше. К сожалению, посмотрев «Черного лебедя» — бредовое кино, — люди потом спрашивали, почему в Большом театре ножами за кулисами не режут. Люди хотели драмы.

А те, кто дал деньги — HBO, BBC, немецкое телевидение, — хотели фильм о путинской России. Но я с самого начала знал, что Путин предпочитает играть в хоккей с телохранителем, а не смотреть балет.

Еще они хотели знать, что за конфликт был у Дмитриченко и Филина. А мы, наоборот, хотели, чтобы этого было меньше, поэтому в первой нашей версии было меньше криминала. Ну, возник конфликт, Филин не самый простой товарищ. Причин было много, они неинтересны, о России ничего не говорят.

СПолучается, что он как будто заслужил кислоту.

Нет, что бы он ни делал — то, что сделали с ним, страшнее. Человек не видит на один глаз. У него тоже дети, и он рассказывал мне, что боялся вообще их не увидеть. Он же не знал, что его ждет, когда подписывался на эту работу. Когда он вернулся, он ходил по театру с телохранителем.

Я не могу судить Филина как начальника. Но вот что я могу сказать: балет — субъективное искусство. Это не как в спорте, где если ты быстрей всех бегаешь, то это бесспорный факт. В балете все зависит от личного вкуса руководителя балета. Он, то есть в данном случае Филин, решает, будет или не будет у тебя карьера. И когда у тебя только двадцать лет, чтобы начать и закончить эту карьеру, очень сложно, когда руководитель человек непрямой. Если он не говорит прямо: ты танцевать не будешь, потому что у тебя руки толстые.

В фильме сначала он жертва, а в конце к нему возникает более сложное отношение. Но это не значит, что он заслужил то, что с ним было!

СВ России вообще склонны обвинять жертву. Изнасиловали — сама виновата...

Жертву, к сожалению, обвиняют не только в России, но вера в заговоры — чисто русская вещь. Хотя итальянцы тоже такие: моя бывшая жена до сих пор верит, что принцессу Диану убили спецслужбы Англии. А русские верят, что раз Филина облили кислотой, значит, что-то там непросто. Есть абсолютно логичное и довольно ясное объяснение: личный конфликт между двумя людьми, один из которых недостаточно прямой, а другой слишком эмоциональный. Лично мне кажется, что Дмитриченко никому не платил деньги, чтобы тот плеснул Филину в лицо кислотой, а было как Дмитриченко говорит: что он жаловался много раз соседу, который имел преступное прошлое, и сосед предложил: «Ну давай я ему в морду дам».

Но люди склонны придумать сумасшедший, сложный заговор: что это Кремль, что кого-то подставили, что есть разные кланы, которые хотели избавиться от Иксанова…

И это не только про балет. Вот сбили самолет на Украине. Я уверен, что это были сепаратисты, но не специально, конечно. Однако русские верят, что это сделала Украина… при помощи Америки… чтобы скомпрометировать Россию. И теперь получается, что Голландия, пережившая самую страшную авиакатастрофу в истории, поддерживает таким образом украинское правительство. Ну это же чисто русский психоз.

СЧетыре года назад вы были оптимистичней и говорили, что Россией больше нельзя будет манипулировать. Что теперь думаете?

После Болотной я писал большой материал о первых признаках гражданского общества. Потом это гражданское общество получило по морде. Но это не значит, что оно куда-то пропало. Долго управлять Россией так невозможно. И хотя большинство россиян по-прежнему получает информацию из телевизора, есть и другая Россия, которая не смотрит Киселева-Соловьева. И эта Россия растет. Показательна реакция на фильм «Чайка», который сделал Навальный. Из расследования мы узнали, что есть коррупция, что люди в правоохранительных органах крышуют кого-то — тоже мне новость! Тем не менее у этого фильма было несколько миллионов просмотров.

Мы не живем в Северной Корее, и как раз поэтому власть реагирует так резко. Она не хочет потерять контроль. Боится общественного мнения. За неделю до Болотной 5 тысяч человек жестко разогнали на Триумфальной. А на Болотную вышло 50 тысяч человек, и никого не задержали. Вопрос количества. И если сейчас на улицах никого нет — это не потому, что люди боятся. Их просто недостаточно разозлили. Да, система авторитарная. Но когда людям действительно надоест, они выйдут. Просто теперь это откладывается. Из-за всплеска патриотизма, за которым мне и грустно, и интересно наблюдать.

СЭтот всплеск — результат пропаганды?

Нет, не только. Меня, например, не убедить, что Италия круче всех. У русских есть глубокие претензии к Западу, чувство неполноценности, травма потери империи… Это нормально.

Запад достал со своими лекциями. Он совершил кучу ошибок. Неужели сложно понять, что Россия пока еще только пытается найти место в мире? Россия имеет право выбрать путь. Если вы кайфуете и балдеете от факта, что Крым ваш, — имеете право. Был бы я россиянином — я бы не кайфовал. Потому что будущее не за армией, а за другими вещами: образование, интернет, наука. Но если большинству россиян стало легче от Крыма, если Путин вернул им ощущение достоинства — ну ладно. Это неправильный путь, но имеете право.

С«Вот в стране бардак — и в театре бардак», — говорит ваш герой. А потом в окне Большого театра кремлевские башни. Признайтесь, все-таки вы сняли политическое кино.

Нет, у нас не было никакого месседжа. Мы сняли сложное документальное кино, без репортера, без голоса за кадром. Вообще без текста. Только прямая речь. Мы не хотели навязывать зрителю, что он должен думать. Но я бы хотел, чтобы, выйдя из зала, зритель, ничего не знавший о Большом театре, подумал что-то вроде: ну и семейка! Какие сложные люди! Но какое уникальное место!

С«Все наладится, когда танцевать будет лучший и петь будет лучший», — говорит ваш герой Владимир Урин, и это опять звучит как политическая аналогия.

Большой все-таки зеркало России. И сейчас не всегда танцуют лучшие артисты. Потому что есть другие факторы. Вот сидит какой-то олигарх в попечительском совете. Это не значит, что у него роман с балериной. Но он просто любит балет, считает, что какая-то балерина самая крутая, и хочет ее подержать. Связи, отношения, они везде важны, но в России — больше. Урин имеет в виду очень простую вещь: однажды чиновники перестанут звонить со словами «у меня есть друг, а у него подруга, надо помочь…»

СИ тогда все встанет на свои места?

Да, все станет на свои места, и будет неважно, кто твой папа. В конце концов, эта сцена не врет. Как говорит балерина Мария Аллаш, Большой театр — самая сложная сцена в мире. Потому что она огромная. И если ты не должна танцевать — это будет видно. Потому что на этой сцене ты будешь голая.

Маша Слоним, журналист, ассоциированный продюсер фильма «Большой Вавилон»:

Во время съемок фильма Франкетти меня больше всего впечатлили репетиции, закулисье! Возможность видеть артистов без костюмов, видеть красоту человеческого тела. Это страшно интересно. В детстве нечастые походы в Большой театр всегда были для меня праздником: все вокруг блестит, бутерброды с копченой колбасой, волшебный «Щелкунчик», позже — «Спартак». В детстве все воспринимаешь непосредственно. Сегодня уже слишком много знаешь, хотя спектакли до сих пор вызывают восторг.

Во время съемок Филин иногда казался затравленным — наверное, это неудивительно после того, что с ним случилось. Постоянное присутствие охранников явно мешало его общению с артистами. Потом охранники исчезли, но напряжение осталось. Урин мне показался умным, хитрым и на удивление открытым. Идеальный руководитель. Очень хотелось бы, чтобы у него получилось восстановить былое величие Большого.

В фильме сделан акцент на криминальной истории — у нас не было задачи сделать ее главной темой, но так получилось, что она разворачивалась прямо перед глазами и, конечно, придала фильму остроту. Есть мнение, что в «Большом Вавилоне» не хватает больших и ярких личностей. Как сказал Марк, мы не выбирали специально звезд, хотя те, кто попал в фильм, вполне себе звезды. Не все были готовы откровенно с нами говорить, терпеть нас все время рядом. И даже если бы того ужасного инцидента не было, мы вряд ли сделали бы просто фильм о премьерах и спектаклях Большого. Для любого фильма нужна драматургия, внутренний конфликт, иначе это просто реклама.