Александр Молочников: Митинги снова стали такими тощими, что уже не стыдно туда вернуться
СВы чуть ли не единственный сегодня театральный режиссер, который сочиняет спектакль с нуля, не отталкиваясь от готовой пьесы, классической или современной, — так было и в «19.14», и в «Бунтарях». Что служит толчком, пусковым фактором? И почему, на ваш взгляд, таких примеров больше и нет? У коллег не хватает смелости, чтобы взять на себя максимальную ответственность за работу, не деля успех или провал с другими авторами?
Во-первых, не единственный, «Мушкетеры», конечно, полностью сочиненный режиссером спектакль, в сильной степени «Идеальный муж», думаю, есть и другие. Во-вторых, это у меня не хватает смелости взять пьесу. Кажется, что проще потратить без малого год, написать свой текст и мучить им актеров, чем покрываться волдырями, решая загадки больших авторов. Был такой опыт, кстати, именно с волдырями, спектакль в итоге не вышел. Я вообще не уверен, что то, чем мы занимались в «19.14» и «Бунтарях», называется режиссурой, просто 9 месяцев мы рожали кабаре, а потом еще полгода бились в концертном экстазе. Как только представляю, что буду репетировать пьесу, с распределением ролей, что называется, «ставить спектакль» — сразу страшно, думаю, просто не получится. С другой стороны, сейчас это мог бы быть для меня важный эксперимент!
СЕсть у вас образцы, ориентиры, источники вдохновения среди других режиссеров?
До неприличия — мне страшно нравится смотреть чужие спектакли, особенно удачные. С одиннадцати лет активно развита театрофилия. Это и такие зубры, как Додин, Фоменко, Някрошюс, ранние Туминас и Фокин, у каждого из которых свой индивидуальный театральный язык, более молодые нарушители порядка: Могучий, который ставит дюсолеевского масштаба цирк «Кракатук» в шатре, и с разницей в год — шедевр «Не Гамлет» в небольшом зале в «Приюте комедианта», Бутусов, Персиваль, Марталер, Тальхаймер, Остермайер. Иногда может вдохновить и раздражающий режиссер, непонравившийся спектакль или лекция Бутусова о небоязни конфликта с артистами и театром вообще. Ну и, конечно, вне театрального пространства: как раз болел и пересматривал кумиров — Стеллинга, Вармердама, Феррери, Германа. Биографии Херцога с его пешими прогулками через Европу и съемки босиком в Африке без бюджета, Тарковского, который смотрел на кленовый лист часами, — это все заставляет ощущать себя «маленьким человеком» и что-то предпринимать.
СЗамысел объединить в «бунтарской энциклопедии» русских революционеров и рок-героев 1980-х в чем-то восходит к выступлениям «Поп-механики», где в одной упряжке были и кони, и трепетные лани и чье выступление в одной из сцен ваши актеры отчасти имитируют, отчасти пародируют?
Конечно, я бы даже сказал, что мы пытаемся работать в жанре «поп-механика», это была отправная точка пьесы, собственно, столкновение курехинского коллектива и зрителей «Музыкального ринга» в передаче 1987 года и вдохновило на исследование природы бунтарства. Мне кажется, их концерты — это историческое явление, когда посреди города, увешанного плакатами «Слава КПСС» лошадь гадит на сцене, женщина бреет волосы, а Хиль поет из рулона минваты, когда на территорию советской эстрады врываются арт-панки из группы «Аукцыон» — это великий момент нашей истории, которым стоит гордиться. Очень жаль, если наш результат выглядит пародией, мы долго от этого уходили, и мне хочется верить, что мы ищем поп-механику в себе.
СКак вы выбирали музыкальный материал? Вольно или невольно звучат песни тех музыкантов, что сегодня вполне успешно вписаны в истеблишмент, разве что «Телевизор» бескомпромиссно маргинален. Вы не рассматривали более радикальные примеры ленинградской музыки 1980-х, например, Свинью и его «Автоматических удовлетворителей» или суровый новосибирский рок — Летова и Ко? А вот тех же «Колибри» в бунтари записать трудно.
Нам было гораздо интереснее поймать комплексное ощущение времени, а не сколотить манифест из текстов маргинальных групп. Критерий выбора музыки один: штырит она меня или нет, вызывает ли ассоциации, двигает ли фантазию. «Гражданская оборона», в конечном счете, совсем не маргинальная группа, в моем детстве она играла из каждого урлафона и никогда мне не нравилась, тем не менее в «Бунтарях» есть целый рассказ панка о том, как его группу отправили в Сибирь, частично основанный именно на рассказах Летова, даже басист Кузя, которого сослали на Байконур, остался. Их жесточайшая омская молодость действительно производит сильное впечатление, как и Агузарова, которую увезли в психушку с концерта, а музыка мне не кажется сценически интересной, ну что я могу сделать? «Колибри» пела моя мама на кухне, вот и девочки напевают перед убийством
СПочему только музыка 1980-х — и вообще, фрагменты современности исчерпываются перестроечными годами с их «Музыкальным рингом» и бурной общественной полемикой? Сегодня бунтари не те? Или тут момент дипломатии: Олег Павлович Табаков, насколько я могу судить, худрук осторожный и мог бы лишних вольностей не допустить?
Честно говоря, мне часто задают такого рода вопросы: почему в спектакле нет большевиков? шестидесятников? почему не дальше 80-х? и т. д. Хочется продолжить: действительно, а почему нет Пугачевского бунта? Соленого? Марксистских кружков? Радикальных панков 90-х? В России примерно каждые 20–30 лет бунт, переворот, революция. Нет потому, что есть те, про кого было интересно делать. Кстати, изначальный замысел был как раз народовольцы и панки 90-х, но мы от него ушли и, конечно, не от боязни оскорбить чьи-то чувства современностью, а просто не удалось выудить оттуда сценических сюжетов. К тому же театр навязчиво актуальный мне никогда не был интересен, уверен, что он на самом деле не воздействует на зрителя, особенно если злободневность замещает художественный поиск. То, что сейчас зрители «Музыкального ринга», которые уже тогда «продвинутому» человеку казались нелепыми и убогими, очень похожи на сегодняшних депутатов, так же пугаются непонятного им творчества и приписывают его к экстремизму, то, что их речи вполне вписываются в телешоу Соловьева, Мамонтова и прочих ящеров, — это проблема самих ящеров, мы делали про 80-е. Кстати, в «19.14» мы тоже не притягивали сюжет к русско-украинскому конфликту, который как раз развивался в процессе выпуска, патриотическое безумие само набрало обороты к премьере, никто и не ожидал таких страшных совпадений. О «дипломатии» Олега Павловича: я глубоко убежден, что в закрытии и корректировках спектаклей он руководствуется исключительно собственным вкусом и интуицией, его в последнюю очередь интересует политическая острота и проблемы, которые могут возникнуть в нынешней позорной обстановке надвигающейся цензуры. Достаточно посмотреть репертуар МХТ, чтоб понять: ни в одном государственном театре сегодня нет такого количества провоцирующих власть и разных Табаки, вроде Энтео, спектаклей. Думаю, наш театр вообще следует воспринимать как последнюю территорию свободы на государственном уровне. Счастлив иметь возможность что-то на ней делать.
СКстати, кто сегодня, на ваш взгляд, может считаться бунтарем?
Сухой остаток — Павленский, арт-группа «Война» — конечно, люди, вызывающее бесконечное уважение, про них можно, не задумываясь, говорить: это маргинальные бунтари-одиночки сегодня.
СПоделюсь растерянностью, в которую меня поверг спектакль. В нем достается всем: и охранителям, и самим бунтарям, которые частенько выглядят просто молодыми и глупыми, — и вы не пощадили не только отморозка Нечаева (хоть и дали его роль обаятельному Александру Кузнецову) или потешно «революционного» — в безопасном-то зарубежье — Бакунина, но и декабристов, которые, возможно, с легкой руки шестидесятников, всё же идеал благородного неповиновения. А у вас они кучка дрожащих от собственной смелости дурачков. Это, с одной стороны, совершенно панковский жест, с другой можно трактовать его как уступку нынешней нездоровой ситуации в обществе, где власть как огня боится любых проявлений инакомыслия и слово «революция» чуть ли не синоним «терроризма». Как вы сами прокомментируете: не оборачивается ли ваш эстетический терроризм совершенно консервативной идеологией?
Мне приходят недовольные послания изо всех — и либеральных, и консервативных — углов, и, мне кажется, это нормально. Кто-то находит оскорбленным Пушкина, кто-то — сцену МХТ, кто-то вот — декабристов. Вот и хорошо, что каждый кого-то любит и искренне негодует, если в спектакле кумир представлен не в том свете. Мне жаль, что для кого-то они выглядят «дурачками», этого мы не пытались добиться, для меня выход декабристов в целом, безусловно, в чистом виде героическое явление, только неужели это необходимость играть их как героев? Каких? Без нелепостей, неуклюжести, трусости? Будет ложь. Шестидесятники, советское кино и школа создала образ непоколебимых борцов за свободу крестьян в белых лосинах, мы действительно представляем героев «Звезды пленительного счастья», думая о декабристах. Неужели именно эти образы и должны быть представлены в современном театре? Учитывая, например, то, что они отдали царю честь, случайно встретив его по дороге к сенату, да и это многочасовое «стояние» при всем желании не назвать осмысленным поступком. Безусловно, это подталкивает к тому, чтобы попытаться сделать их линию трагически абсурдистской. К тому же, как в любом российском движении, здесь масса тонкостей, например, Пестель с «Русской правдой»: приди он к власти, мы бы имели к середине XIX века диктатуру похлеще сталинской. Он тоже должен быть героем, воспетым шестидесятниками? Другое дело, что пока спектакль формируется (а мне кажется, этот процесс неизбежен первые несколько месяцев после премьеры), артистам очень трудно точно держать форму кабаре, не уходя при этом в разыгрывание исторических личностей или, наоборот, героев плохого мультика. По замыслу декабристов, конечно, должно быть жалко. И вообще, не могу не признаться, что мне неприятно слышать обвинения в консерватизме: в нынешней истории если и есть что-то похожее на 25 декабря, то Марши несогласных 2006–2009 годов, когда выходило двести человек на две тысячи ОМОНа, всех били, рассаживали по автозакам и развозили, а они приходили снова. Я был на этих митингах — это тоже было настоящее бунтарство, совсем не те ощущения, что на Болотной и Сахарова, ставших трендами сезона-2012.
