Эдуард Бояков открыл театр «Сцена-Молот» в Перми
В Перми холодно. Минус 27. По улицам ходят закутанные в шубы и шарфы люди. Им, кажется, сейчас совсем не до театра. В городе горе: каждый день пермяки собираются у сгоревшего клуба «Хромая лошадь», несут туда цветы, каждый день хоронят и терпят новую боль — в больницах продолжают умирать люди. Свечи у «Хромой лошади» не гаснут. Принесенные цветы превратились в гигантскую ледяную скульптуру колючей людской беды — стебли торчат, головки цветов сжались, помертвели. Какой театр? Кому он нужен, когда не высыхают слезы, когда всех гложет мысль, что десятки детей остались сиротами? Перед каждым спектаклем Эдуард Бояков выходит на сцену и отвечает на эти вопросы. Сухой, собранный, худой, с ввалившимися щеками, он говорит. Говорит о том, что театр — это не место, где развлекаются, а место, где смерть и любовь сходятся каждый день в решающей схватке. Место, которое помогает приобрести уникальный опыт осознания себя, своей жизни, своего места в мире. И спектакли, которые видят зрители, — лучшее тому подтверждение.
На вопрос, почему театр нужно открывать аж тремя разными спектаклями, Бояков ответил так: «Это возможность сразу заявить, о чем мы будем говорить и каким языком». Язык для Боякова — вообще отдельная история. «В ситуации, когда отсутствует глобальная религиозная или секулярная идеологема, что нужно делать? Нужно увеличивать количество ракурсов, — излагает он свое кредо. — Никто больше не может тоталитарно заявить нам: реальность такова, жизнь работает по таким-то законам. Поэтому нам надо искать новые способы говорения — метафоричные, метафизические, не похожие ни на что сделанное ранее».
Первый спектакль, «Чукчи», который поставил Филипп Григорьян, душит, выматывает, после него, кажется, невозможно не только говорить, но и чувствовать, дышать. «Чукчи», выражаясь метафорически, физически насилуют привычное нам восприятие мира, рушат все культурные штампы.
На сцене постоянно находится детская ванночка, которую герои называют гамаком и которую таскают за собой повсюду — в ней они совокупляются, в ней пьют водку, в ней катают ребенка, в ней говорят о политике и о сладких пряниках. В ванночке тонут понятия о грехе, любви, осознанной мысли, политическом выборе, смерти, которые передали нам родители и которые, по сути, давно не работают. Примитивный язык героев — а они все говорят простыми предложениями «Чукча не глупый», «Степан приходил, пряники ел, о политике говорил, водку пил, чай пил», «Жену надо слушать», «Мед сладкий, жена есть мед будет, сладкая будет, хорошо будет» — завораживает, включая какие-то новые механизмы восприятия.
