Глава 5. Тедди-бой. За пределами Мейфэра

Журналист и бонвиван Дуглас Сазерленд писал, что, вернувшись в 1945 году в Вест-Энд, он нашел модное дело в таком же плачевном состоянии, с которым Гарри Уильямс столкнулся в Ламбете. Казалось, унизительное нормирование одежды было затеяно специально, чтобы препятствовать любому, кто попытается влиться в послевоенное общество. Сазерленду это, впрочем, удалось, благодаря мастерской адаптации некоторых старых вещей, ранее принадлежавших его знакомому, вращавшемуся в шоу-бизнесе:

«Два костюма я, не без некоторой робости, отнес в самое элегантное портновское учреждение, к Kilgour, French and Stanbury, что на Довер-стрит. И так получилось, что между ветхими костюмами Лондона я внезапно превратился в лучше всех одетого модного льва — так велик был талант господ Килгура, Френча и Стенбери. К тому же было забавно, в ответ на завистливые расспросы знакомых касательно секрета моего великолепного наряда, показывать им бирку на внутреннем кармане пиджака, где сохранилось имя мистера Оскара Хаммерстайна 1».

Эта уверенная приблизительность стиля, достигнутая благодаря тому, что автор обладал привилегированным доступом к элитным портновским товарам, а также благодаря его скрытному заимствованию из мира богемы, пытавшейся скрыть свою нищету, самым удачным образом суммирует те движущие силы, действующие в модном Лондоне конца 1940-х годов, которые способствовали успеху эдвардианского имиджа и его вариаций как у представителей высшего общества, так и в авангардных кругах. Стесненные обстоятельства, довольно эпатажное пренебрежение нормами общества и морали, ностальгия по неторопливой жизни в довоенной сказке действенно диктовали дресс-код, в свою очередь, жестко контролировавшийся, невероятно нахальный, часто обманчивый и потому довольно трагический. Прогулки Сазерленда в последние годы десятилетия по одиозным пабам в подворотнях Кенсингтона и Челси, его визиты в клубы, где после обеда собирались аристократы, чтобы пропустить стаканчик на площади Шеперд-маркет в Мейфэре, и в клуб для избранных Thursday в Фитцровии (членами которого были принцы, актеры, художники, светские фотографы и литературные редакторы) в конце 1940-х снабдили его целой галереей аристократичных мошенников и неудачников, чей своеобразный имидж обеспечил контекст для образа, который никогда не уходил далеко от театрального или обманного. В Найсбридже The Star Tavern за площадью Белгравия был типичным местом, где собирались «богатые и безрассудные прожигатели своего наследства и прочие, те, чье финансовое положение было менее впечатляющим, но кто тем не менее стремился произвести впечатление молодого светского льва хорошего происхождения… Объединяла их определенная туманность происхождения и привычка настаивать, что они получили образование в привилегированной закрытой школе для мальчиков. А кроме того — любовь к костюмам с Сэвил-роу и к выставлявшимся напоказ побрякушкам, как, например, часы от Cartier, золотые зажигалки и новоиспеченная двойная фамилия 2».

Сэвил-роу, чьи искусные наряды наконец, так или иначе, оказались на плечах привилегированных белгравских ленивцев, героев Сазерленда, стояла особняком как центр более представительного ренессанса. Окрестности Олд-Бонд-стрит могли наблюдать за тем, как перед самым началом войны здесь созревала доморощенная модная промышленность, чья роскошь могла соревноваться с парижской. Модная журналистка Фрэнсис Маршалл описывала то, что от этого осталось в 1944 году, и замечала, что «самые знаменитые модные магазины расположены в пределах небольшого пространства в Вест-Энде, в основном на Брутон-стрит и Гросвенор-стрит. Это и салоны, искусно украшенные по последней моде зеркалами, сверкающими люстрами, набивной обивкой из атласа и барочными узорами, и магазинчики размером чуть больше тесного чердака на последнем этаже дома на Брук-стрит 3». С переездом Харди Эмиса на Сэвил-роу и продолжающимся после войны развитием Объединенного общества лондонских модельеров сдержанная гламуризация этого квартала Вест-Энда продолжилась, и хотя все в основном было сосредоточено на торговле очень английской и крайне аристократической женственностью, на характере его улиц сильно сказалось растущее значение мужской моды — не в последнюю очередь благодаря влиянию классической техники пошива на стиль и «посадку» лондонской моды, но также и через скрытую бизнес-культуру, связанную с миром портного. В 1953 году Британская ассоциация внутреннего и въездного туризма 4 выпустила шопинг-путеводитель по столице, и в нем утверждалось, что «Бонд-стрит в Лондоне — то же самое, что Рю де ла Пэ в Париже, но с одним отличием: Рю де ла Пэ — широкая и претенциозная улица, которая отличается… большим самомнением, тогда как Бонд-стрит, кажется, озабочена лишь тем, как остаться в тени 5». Благовоспитанность костюмов с Сэвил-роу придавала определенную сдержанность району, и хотя абсолютная роскошь их отделки ни у кого не вызывала сомнений, любое нарочитое попрание этих качеств могло бы показаться невозможно грубым.

Костюм, символ традиции, прочно держал свои позиции как определяющий качество британскости в послевоенный период. Арчибальд Аллон, автор, писавший о портновском ремесле, в 1949 году писал, что «в век головокружительной индустриализации приятно сознавать, что хотя бы одно ремесло сохраняет свои позиции в общей системе вещей — и остается таким же важным, как и раньше. Действительно, ремесло портного стало не просто способом заработка: оно превратилось в непреложную часть британского образа жизни 6». В определении вестиментарной британскости Лондон имел решающую роль. Опубликованный в одном сборнике с Эллоном текст Р. Дж. Пескода отдает заслуженную дань уважения превосходству вест-эндской техники кроя, которая еще в XIX веке отделяла одежду верхушки общества от провинциальных стилей для среднего класса. То, что костюм родом с Сэвил-роу можно было определить по ряду факторов, в числе которых — просчитанная точность в проработке швов, стрелок и вытачек, высококачественные ткани, свободная легкость в носке, — и хотя различия с тех пор стало сложнее заметить, наметанный глаз ремесленника или проницательного покупателя мог уловить «трудноопределимую разницу. От костюмов с нынешнего Вест-Энда исходит какое-то ощущение искусности, благодаря которому он превращается в бесспорную Мекку хорошего пошива 7». Пескод, не смутившись трудностями, предпринял попытку дать конкретное определение тому, что означало качество в рамках конкретного стиля. Однобортный жилет отличался «узкими плечами, глубокими проймами и достаточно длинными концами». Однобортный повседневный пиджак отличался «элегантностью контура» и «удобством». «Умеренно обозначенная талия, довольно прикрытые бедра. Умеренный припуск». Наконец, парадный вечерний костюм считался самым лучшим товаром с Сэвил-роу. «Ни на одном другом наряде… невозможно так масштабно продемонстрировать мастерство закройщика… лучшие вечерние платья были созданы в домах Вест-Энда, и Лондон гордится этой работой. Главные элементы стиля, которые стоит взять на вооружение, — длинные широкие лацканы и сужающаяся книзу юбка 8».

Хотя элементы костюма с Сэвил-роу были по своей природе консервативны и включены в старую традицию сдержанности, очевидно, что в 1949 году они были адаптированы к неуловимому преувеличению, которое было характерной чертой нового эдвардианского стиля для аристократичных подобий ламбетских тедди-боев. По редакторским колонкам и письмам в редакцию журнала Men's Wear можно проследить, как наиболее вычурные компоненты этого стиля были последовательным ответом на насильственное лишение текстильного дефицита и на желание отличаться и показать себя, которое те, кто находился на границе правящих кругов или в полусвете, испытывали не слабее, чем те молодые мужчины из рабочего класса, для которых мир ограничивался мостом Ватерлоо или Майл-Энд-роуд. В 1947 году разочарование в строгой экономии стало предметом беспокойства. Под шокирующим заголовком «Пижамы по 11 шиллингов в пассаже „Берлингтон”» корреспондент писал:

«"Ист-Энд добрался до Вест-Энда". Так представитель "Noble Jones, трикотаж и белье" в престижном пассаже "Берлингтон", в Вестминстере, объясняет появление на витринах Вест-Энда линий, чья цена значительно уступает тому, что привыкли видеть. В знаменитой торговой артерии репортер Men's Wear видел практичные пижамы за 11 шиллингов, галстуки по 4 шиллинга 6 пенсов и рубашки по 9 шиллингов 11 пенсов. <…> "Больше ничего не достать, — сказал ведущий продавец. <…> Это абсолютно безвыходная ситуация. Люди со вкусом такое не купят, но это единственные товары, которые нам сегодня привозят 9"».

Пять лет спустя угроза нормирования одежды растаяла, и возрожденный светский распорядок жизни потребовал от мужчин, находящихся на грани экстравагантности, большей официальности и внимания к тому, как подать себя. Один из апрельских заголовков 1952 года в Men's Wear гласит: «Теперь мужчины из ресторанов Вест-Энда разбираются в парадной одежде, утверждает Беркли Вест, модный критик Men's Wear». В статье говорилось:

«18 месяцев назад лондонский отель «Савой» запретил посетителям появляться по вечерам без смокинга или фрака. По прошествии шести месяцев запрет был снят. Эта попытка восстановить довоенные стандарты в одежде потерпела неудачу… отчасти потому, что была предпринята слишком скоро после конца нормирования одежды; а отчасти потому, что было нецелесообразно распространять требование на иностранных гостей. <…> Теперь только в некоторых отелях, ресторанах и клубах Вест-Энда сохраняются такие строгие требования. Возможно, это объясняется тем, что мужчины Вест-Энда вполне добровольно наряжаются к ужину, даже когда их не сопровождают дамы… <…> То же и на частных вечеринках, мужские наряды привлекают к себе внимание… большее, нежели женские платья. Мужские образы на вечеринке, которую испанский маркиз Пардо де Сантаяна устроил в своей квартире на Гайд-парк-гейт, были столь выдающимися, что о них написали в нескольких потребительских газетах. Причиной в данном случае послужили цветные расшитые жилеты, надетые под однобортные смокинги 10».

Men's Wear продолжали приветствовать возвращение официального стиля одежды и так необходимую поддержку, которую он оказал предпринимателям, чье дело было построено на продаже аксессуаров, на протяжении всего года коронации. Расшитый жилет и подвернутые манжеты ассоциировались с «лучшими из лучших», хотя к осени эта тенденция взяла курс на более широкую аудиторию. В октябре был выпущен сильно ожидавшийся «зрелищный фильм Pathéна „техниколоре”, посвященный одежде звезд спорта, театра и радио». В Men's Wearсообщали, что «четырехминутный художественный фильм „Светский лев”… привлечет внимание миллионов кинозрителей к мужской одежде… которая не изготовлена по стандартному образцу, а разработана и исполнена из соображений как удобства, так и внешнего вида. <…> Фильм, который снимался в музее Виктории и Альберта среди настоящих сокровищ прошлого, рассказывает, что… яркий мужской костюм ушедшей эпохи не уступил место облачению, в котором нет ничего творческого, а, скорее, был усовершенствован в соответствии с новыми, современными концепциями стиля» 11. Эффект шоу-бизнеса и знаменитостей играл ключевую роль в популяризации и, до некоторой степени, нейтрализации мужского образа, который угрожал скатиться в одиозность и наигранность, поскольку в своем театральном воплощении неоэдвардианский стиль вскорости стал восприниматься как знак вырождения. Самые крайние проявления плотно обшитого тела приверженцев костюма с Сэвил-роу оставались верны фатоватой жизненной философии, где изысканная сдержанность и определенное удаление от рутинных хлопот современной жизни могут выразиться в расположении пуговичных петель и высоте воротничка рубашки. Сесил Битон и Кеннет Тайнен в 1953 году создали эмблематическое восхваление главных «эдвардианцев» под названием Persona Grata. На одной из фотографий Битона, в качестве удачного примера, изображен небрежно откинувшийся на кушетку театральный предприниматель Хью «Бинки» Бомон. Тайнен описал его в своей едкой язвительной прозе:

«Сорокатрехлетний Бомон… серый кардинал английской драмы. Из соображений самозащиты он стал загадкой, и это ему к лицу, он никогда не был экспрессивен и избегал личного обогащения и прихотей, полагающихся победителю. <…> Его манеры безукоризненны, он мерцает без самодовольства, сияние без популизма; его жесты мягки и неброски, они деликатно вводят в гипноз… во время разговора он курит — жадно, но спокойно, не делая нервных затяжек. <…> Единственное, что указывает на то, что он обязан дендизму, — его манера держать сигарету между средним и указательным пальцем и носить на мизинце кольцо с печаткой. Его манера речи была ленивой, шлифованной, близкой к тенору, слова в ней выходили такими гладкими, как будто это шелковые рубашки. По любому случаю он использовал слово "ужасно"» 12.

Так что телесность Бомона была такой же «по-настоящему» дендистской, как и его одежда — мягкость его голоса замещала роскошь шелковых рубашек. Вероятно, такой исход был предсказуем для вестиментарной практики, которая потеряла свою видимую и изысканную власть в тот момент, когда в молодежном сегменте рынка развернулась масштабная кампания по торговле изысканностью, современностью, возмущением и прочими атрибутами, ранее принадлежавшими узкому дендистскому кругу. В таком случае различие должно проводиться не на основании одежды, а на основании того, на кого она надета. Как писал популярный журналист Ник Кон почти двадцатью годами позже, «эдвардианский образ… был в моде примерно до 1954 года, когда его переняли и исказили тедди-бои, дискредитировавшие его настолько, что даже гомосексуалисты стыдились так ходить. Что может быть ироничнее: «эдвардиана» зарождалась для защиты высшего общества, а в итоге спровоцировала первую взрывную волну увлечения модой среди рабочих» 13. В подтверждение тому Men's Wear предпринимал беспокойные попытки вернуть себе ту портновскую фортуну, которую прибрали к рукам хулиганы. В большой статье из октябрьского номера за 1953 год обсуждалась семантика: каким образом отделить вестиментарное наречие головорезов южного Лондона от общепринятого выговора Сэвил-роу. В июле того же года одно дело о нанесении телесных повреждений колющим предметом в парке Клапхэм Коммон вызвало интерес в прессе — в основном из-за одежды обвиняемых. С судебного процесса в октябре The Daily Mirror сообщали о главаре банды: «Он из кожи вон лез, чтобы выглядеть как денди. Как и большинство его напарников, он тратил почти все деньги на кричащие наряды и прямо перед убийством одолжил у дяди 12 фунтов на костюм. <…> Этот человек скрывал собственную природную трусость под… одеждой гуляки» 14. Хотя в газетах не упоминалось слово «тедди-бой», в Men's Wear распознали и попытались опровергнуть намек на возможную связь:

«На недавнем процессе… в Олд Бейли упоминались юноши в эдвардианских костюмах, из-за чего может создаться впечатление… что этот стиль был взят на вооружение молодыми людьми из тех, что толпой разгуливают по улицам. Но проведенное нами расследование позволяет установить, что нет ничего более далекого от истины. Костюм с широкими плечами и драпировкой, как правило, из габардина, все еще там в ходу. Те, кто выбрал эдвардианский костюм, чтобы посетить Клапхэм Коммон, сделали это из желания отличаться от большинства, которое до сих пор стремится в одежде подражать крепким парням из любимых кинофильмов» 15.

Далее статья отмечала, что местные портные и продавцы, торгующие в этом районе, с негодованием отрицали, что они обшивают «фарцовщиков», или спокойно признавали, что удовлетворяют запросы местных подростков. Мистер Леонард Роуз, менеджер сети Maxwell's, защищал своих клиентов, утверждая, что «парни из Клапхэма в целом ничуть не хуже других. Они верят в колорит и внешний вид». Мистер Гарри Эйвонер, торговец с Клапхэм-Хай-стрит, отмечал, что эта «яркая одежда» не дотягивает до эдвардианского стиля, каким его видит Men's Wear: «Мы замечаем, как некоторых молодых покупателей сманивают магазины за пределами квартала, которые специализируются на „более модном” имидже; но скоро это проходит, и они возвращаются к нам». Дорогостоящие посадка строго по фигуре и искусный пошив, на которых зиждился эдвардианский костюм, надежно ограждали его от заимствования «нежелательной» клиентурой, но даже торговля продуктом, сделанным на заказ, не позволила Мейфэру удержать монополию. В том же году индустрия готовой одежды уже начала повиноваться неизбежным переменам вкуса, которые в мае 1952 года спровоцировали показ мужской коллекции Международного секретариата шерсти в Фестивал-холле, а также выпуск документального фильма Pathé «Светский лев», о котором говорилось выше. В Men’s Wear писали, что некоторые массовые производители еще сомневаются в том, предпочесть ли замысловатую размерную сетку эдвардианского костюма более стандартизированному драпированному костюму, однако заложенный в новом стиле импульс к обновлению и то, как в нем сочетаются современность и традиции, превратили его точный силуэт в символ возрождающейся уверенности Лондона 16. По словам Беркли Веста, 1953 год — год решительного перелома в плане сознательного отношения к одежде. В начале прошлого года влияние оригинального эдвардианского наряда уже ощущалось в каждом секторе торговли. <…> Критики, утверждавшие, что олицетворением этого стиля были малолетние преступники, опоздали со своей моралью и не смогли противостоять влиянию эдвардианской моды. Поскольку тренд нашел отражение во всех отраслях производства, он много поспособствовал тому, чтобы пробудить у мужчин вкус к одежде. Рубашку в американском стиле или пестрый галстук с эдвардианским костюмом не наденешь. В результате даже те, чье эдвардианство ограничивалось узкими брюками и пиджаками с узкой линией плеч, были вынуждены приобретать подходящие аксессуары. Был ощутим медленный возврат к официальности во всех областях мужской одежды, включая одежду для отдыха и пляжа 17.

________________

1 Sutherland D. Portrait of a Decade: London Life 1945–1955. London: Harrap, 1988. Pp. 49–50.

2 Ibid. P. 124.

3 Marshall F. London West. London: The Studio, 1944. P. 58.

4 British Travel and Holidays Association. (Прим. пер.)

5 Shopping in London. London: British Travel and Holidays Association, 1953. P. 27.

6 Whife A. (ed.). The Modern Tailor, Outfitter and Clothier. London: Caxton, 1949. P. 8.

7 Ibid. P. 262.

8 Ibid. Pp. 265–271.

9 Men’s Wear. 1947. 25 January. Р. 19.

10 Men’s Wear. 1952. 19 April. Р. 26.

11 Men’s Wear. 1952. 27 September. Р. 18.

12 Beaton C., Tynnan K. Persona Grata. London: Allan Wingate, 1953. Pp. 15–16.

13 Cohn N. Today There Are No Gentlemen. London: Weidenfeld & Nicholson, 1971. P. 27.

14 Rock P., Cohen S. The Teddy Boy // Bogdanor, Skidelsky R. (eds). The Age of Affluence 1951–1964. London: Macmillan, 1970. P. 291.

15 Men’s Wear. 1953. 3 October. P. 34.

16 Men’s Wear. 1953. 25 April. P. 19.

17 Men’s Wear. 1954. 9 January. P. 118.