Предыдущие части читайте здесь: часть 1, часть 2, часть 3-4

Часть пятая. О безумствах ради дамы

В  этом разделе нашей беседы мы постепенно подведем читательницу к выводу, что мужчинам можно доверять.

К чему мы пришли в прошлой части? Выбор женщин, оказывается куда более сильный фактор, чем естественный отбор. Возьмите хоть тех же морских львов: самка обычно приносит пятерых детенышей, выживает один. Отбор собрал свою дань — 4/5 популяции. При этом нормальный секс с самкой имеет лишь один самец из 25 — а это значит, что «половой отбор» собирает ужасающий налог в 24/25, то есть действует куда жестче, чем слепые силы природы. На каждого самца, забракованного отбором за неприспособленность к суровой арктической природе, приходится пятеро, вычеркнутых из книги жизни за то, что просто не нашли себе девушку. И куда заведет такой отбор?! К подлинному венцу эволюции, светочу разума — или к презренной расе бабских угодников?!

О том, что такой отбор и правда может производить какую-то ерунду, мы знаем из наблюдений за природой. Тот же самец павлина со своим хвостом — огромным, ярким и совершенно непрактичным. Яркая окраска самцов многих рыб — прекрасная приманка не только для самки, но и для хищника. Бессмысленные, изнурительные поединки оленей. Подростковые рок-группы. Природа полна примеров мужских (как правило) безумств, которые совершенно никому не полезны, но зато нравятся самкам. Как это вписывается в общую картинку эволюции?

Об этом думали многие биологи, но первым оформил свои мысли в приемлемую теорию тот же Рональд Фишер (который показал, почему мальчиков и девочек должно обычно рождаться поровну). Фишеровская идея, очищенная от сложных подробностей, выглядит так. Предположим, что изначально самки выбирают самцов из практичных соображений (крупный, сильный, с блестящей шерстью, с дипломом МВА и т. п.) Однако выбирают-то все же не умом, а сердцем. Предположим, что в какой-то год по случайным причинам самки выберут самцов с чуть более длинной шеей — без особых причин, просто такой каприз. Самым успешным самкам достанутся самые длинношеии самцы, и у них родятся сильные, успешные детеныши с более длинными шеями.

С этого момента начинается процесс, который в русскоязычных статьях часто называют «фишеровским убеганием», хотя на самом деле слово runaway точнее всего переводится как «идущий в разнос». Самкам становится выгодно выбирать самцов с длинными шеями, независимо от их прочих качеств. Самкам ведь важно (в эволюционном смысле) не просто родить детенышей, а чтобы потом эти детеныши родили ей внучат, и т. п. — а для этого хорошо бы, чтобы все детеныши-мальчики были длинношеими и потому тоже привлекательными для самок. Тем самым в самках закрепляется ген «склонности к длинношеим самцам». Чем дальше идет этот нелепый процесс, тем очевиднее «разнос»: шея самцов становится с каждым поколением длиннее и длиннее, это нравится самкам все больше, бесполезный признак становится все необходимее для размножения, и никакое чувство меры не в силах остановить это безумие.

Когда оно остановится? Когда шеи самцов станут столь длинны (а хвосты павлинов столь неуклюжи, а схожесть мальчиков с Бенедиктом Камбербетчем или Хью Лори столь нелепо карикатурна), что вредность самого признака уравновесит тот выигрыш, который получают самки от выбора такого красивого мужа. На практике означает, что популяция будет состоять из практичных, серых, незаметных на будничном фоне самочек — и самцов, нелепых ровно настолько, чтобы едва-едва выживать под грузом своей ослепительной «красоты».

Кстати, вместо внешней «красоты» фишеровское убегание может подхватить поведенческий признак. Так, самцы некоторых рыб во время ухаживания намеренно плавают близко к хищникам, дразня их — и это нравится самкам. Если такого самца не съедят, у него родится обильное — и столь же безумное в своей мужской части — потомство.

Дарвинистам нелегко принять, что их постулаты приводят к существованию в природе откровенно бессмысленных черт. Как-то это все же должно вписываться в некое стремление к совершенству (раз уж мы видим в природе это совершенство и верим, что никакого другого пути к нему, кроме естественного отбора, не было и нет). Внести искру разума в «фишеровское убегание» сумел израильский биолог Амоц Захави.

Идея Захави вошла в науку как «теория гандикапа». Гандикап — многозначное слово: это может быть некое ограничение возможностей организма, вроде инвалидности, а может быть и искусственно воздвигнутое препятствие, усложняющее, например, соревнование спортсменов. Идея же вот в чем: возможно, самки, видя самца «с безумствами», выбирают его не за сами безумства, а потому, что он, несмотря на это явное ограничение возможностей, все же выжил и преуспел. Тем самым, остальные его гены в полном порядке (и по крайней мере у детенышей-девочек дадут отличные результаты выживаемости).

Придумать такое мало; хорошо бы смоделировать на компьютере. Теория гандикапа выдержала это испытание. В компьютерной модели исходные данные таковы: самцы могут разными способами «рекламировать» свои качества перед самками. Они могут выбрать «дорогую» рекламу или рекламу подешевле. При этом им разрешается быть честными или безбожно врать. Самкам разрешается верить или не верить самцам. Задав такие начальные данные, мы, как делали тут уже не раз, пробуем разные отклонения от стратегий, и смотрим, при каком поведении получается наилучший результат (в смысле выживания потомства, естественно).

Отпущенная на волю компьютерная популяция постепенно пришла к следующему укладу. Самцы честны с самками: они рекламируют свои качества ровно настолько, насколько на самом деле хороши. Эта честность достигается тем, что самцы выбирают самую дорогую из возможных реклам — как раз такую, что находится на грани их возможностей выживания. При этом самки верят рекламе самцов безоглядно. Именно сочетание этих двух стратегий и дает наилучшие успехи в размножении (а следовательно, закрепляется отбором).

Чему нас учит вся эта история? Помимо того, что наши уважаемые читательницы незаметно для себя познакомились с самым темным разделом эволюционной генетики (половой отбор как раз таков), они еще и получили шанс увидеть под новым углом некоторые явления привычной жизни, а именно:

  • почему женщинам часто нравятся какие-то фрики, а не те, кто просто хорошо зарабатывает;
  • почему мужчины, ища женской любви, часто ведут себя странно и во вред себе;
  • почему, несмотря на это, у нас у всех рождаются такие прелестные и талантливые детишки.

    • Это почти все, что вам суждено узнать из этой части статьи. Остались сущие мелочи.Автор перестал бы себя уважать, если бы не упомянул тут о двух возможных примерах полового отбора, отмеченных у людей. Это два качества мужчин, несомненно привлекательных для женщин: яркий интеллект и, простите, мощная эрекция.

    Что касается интеллекта, об этой гипотезе (модель Гаврильца и Воуза) мы как-то писали — возможно, выбор девушками «забавных» парней, способных весь вечер сыпать шутками — как раз пример «фишеровского убегания».

    Теперь о пенисе. У большинства приматов, между прочим, там кость: это естественно и практично, примат-мальчик гарантирован от неудач, даже если очень разнервничается. Но у людей кости там нет, приходится полагаться только на давление крови. И это — типичный «гандикап», по Амоцу Захави. Эрекция сигналит самке о состоянии здоровья самца: хорошая сердечно-сосудистая система на дороге не валяется. И нам выгодно «быть честными» в репрезентации своего здоровья. Кость постепенно исчезает, наши предки рискуют интимными неудачами, в далеком будущем производители виагры потирают потные руки — на все это наши предки неосознанно пошли просто потому, что для самца поставить себя в тяжелую ситуацию (и с блеском выйти из нее) ради саморекламы — самая выигрышная эволюционная стратегия.

    Часть шестая. О безопасном сексе

    В этой последней части мы сообщим читательнице, что секс — не главное, а презерватив в ее сумочке — вовсе не признак распутства.

    Из первых пяти разделов у вас могло бы сложиться совершенно неверное представление о приоритетах автора: дескать, отношения полов сводятся к размножению, и главное в жизни — наплодить побольше детей. Честное слово, автор так не думает — и не ожидает от благосклонной читательницы, что она сама думает так или ждет этого от автора. Одним словом, автор призывает читательницу к взаимной откровенности.

    Чтобы немного приободрить ее, сообщим факты из жизни шимпанзе. Самка шимпанзе впервые рожает примерно в 13 лет, и потом каждые 5-6 лет выдает по одному детенышу (иногда и двойню). Итого за жизнь — 10-15 малышей, в лучшем случае. Почти как человеческая женщина. При этом — внимание! — на каждого рожденного детеныша она спаривается в среднем 138 раз, с 13 разными самцами.

    Уважаемые дамы, оглянитесь на свою жизнь и скажите себе: «Ничего страшного. Все обычно, все естественно, все в пределах нормы».

    Но какой в этом смысл с точки зрения отбора? Зачем заниматься сексом, если от этого не рождаются дети? Причем природа явно не против: она как будто специально старается скрыть тот короткий период, когда женщина способна к зачатию (не мне вас учить, дорогие дамы, всяким манипуляциям с термометром, к которым прибегают, дабы установить точное время овуляции, потому что иначе его и не определишь). Природа как бы намекает и мужчинам, и женщинам, равно как и самкам и самцам шимпанзе: не в детях дело, дело в самой любви как таковой. И когда человек развил эту идею чуть дальше, изобретя презерватив и спрятав его в потайной карман сумочки — в этом не было ничего противоестественного, противоречащего генеральному плану природы, что бы ни лепетали по этому поводу хасиды или даже сам Римский Папа.

    Но вопрос «Нафига?» остается. Проще начать отвечать на него в отношении шимпанзе. Самке шимпанзе есть прямой резон скрывать время овуляции: трахаясь с кем ни попадя, она устанавливает сложную сеть отношений с разными самцами в стаде, и в результате никто точно не знает, чей детеныш у нее родился и кто должен заботиться об этой сладкой парочке. Убить такого детеныша под горячую руку, или навешать самой кормящей маме — риск для собственных генов самца, а собственные гены такого не допустят. В результате все живут относительно дружно, и это, конечно, способствует выживанию шимпанзе в целом.

    А бонобо — ближайшие родственники шимпанзе — живут еще гораздо дружнее. Там куда меньше дедовщины, домашнего насилия и всякой прочей дряни. При том, что самки бонобо совокупляются значительно чаще, чем шимпанзе — практически непрерывно, — а самцы не чураются неингибированной бисексуальности. Откуда просматривается закономерность: больше секса — больше мира и любви.

    Вот и у нас примерно так же, за вычетом казусов неустановленного отцовства. Наблюдения за приматами довольно неизбежно приводят к заключению, что наш таксон (то есть человекообразные обезьяны) использовал в своей эволюции категорию «пола» не по прямому назначению — зато очень успешно. Мы — правда-правда, практически единственные во всей биосфере — умудрились превратить его в любовь. То есть в любовь в смысле «мир и дружба», без пошлостей. То есть в клей для социума. Незадачливым бонобо для этого, конечно, приходится трахаться как-то нечеловечески часто, зато наш вид — венец эволюции, если что — исправил этот недочет. Мы по-прежнему крепко завязываем свои социальные связи на отношениях полов, но в большинстве общественных контактов все же обходимся без фазы «Взад-вперед-туда-обратно, и тебе и мне приятно». Когда какую-то мразь припечатывают кличкой «альфа-дог», никто, слава богу, не имеет в виду, что этот кобелек покрывает больше самок, чем абсолютно необходимо ему для приятной легкости внизу живота. Потому человеческий социум, при всех его недостатках, все же куда симпатичнее, чем стая диких обезьян.

    Между прочим, и сам автор статьи здесь выступил в таком же духе. Как справедливо подметили самые непосредственные из наших комментаторов «Вконтакте», автор с самого начала принял интонацию похотливого старикана, который только и ждет, когда благосклонная читательница промокнет под магнетическим действием его интеллекта. Это не более чем художественный прием, уверяю вас. На самом деле автор ищет не того, о чем кто-то подумал, а понимания. Между прочим, по мнению автора, именно женщины на протяжении всей жизни понимали его лучше всего, не умом, так сердцем. Поэтому образ воображаемой недалекой читательницы, к которой я обращался в этой статье — просто проекция идеальной аудитории, которая поймет меня, как никто другой, несмотря на убогость слов. Никакого сексизма, пол тут вообще ни при чем. Зато наконец-то мне удалось точнее всего объяснить, зачем в природе нужны женщины.

    А если среди читателей действительно были вот эти воображаемые читательницы, поздравляю их с праздником и на этом смиренно заканчиваю свой рассказ. Нет, мы никуда не поедем вместе, мы поедем по домам.