В школах, где проводится ЕГЭ, строгости как на режимном объекте: рамки, камеры, наблюдатели. Учителя и организаторы точно так же, как и ученики, не имеют права пользоваться телефонами и компьютерами, читать, писать, разгадывать кроссворды, вязать, переговариваться другом с другом. Только бдительно смотреть, чтобы кто-нибудь не попытался вытащить шпаргалку или невесть каким образом протащенный через все препоны телефон. Вы пробовали шесть часов подряд ничего не делать? И при этом не заснуть? Страшная пытка. Кажется, уж лучше самому сдать этот экзамен! А все для того, чтобы оценить, как каждый конкретный Вася усвоил школьный курс русского языка. И все равно Вася ухитряется пронести свой телефон, узнать заранее засекреченные, как Главная Военная Тайна, экзаменационные задания и как-то обмануть бдительность комиссии. Так зачем же приходится городить весь этот трудоемкий и дорогостоящий экзаменационный огород, а потом, разведя руками, выяснить, что успешно поступивший в вуз студент Вася тотально неграмотен по выбранному предмету?

Процесс или результат?

Одна из глубинных проблем нашего образования — заточенность на результат, причем быстрый, очевидный и, что самое печальное, легко оцениваемый. Стоит ребенку сесть за парту, как педагоги начинают с нетерпением ждать: когда же он, наконец, чему-то научится и мы сможем оценить его результаты, сравнить их с результатами других детей, поставить ему оценку в электронный журнал, отправить на олимпиаду или соревнования? И все это вовсе не потому, что учительнице интересны успехи конкретных Коли и Маши. Просто по их успехам оценивают ее, учительницы, профессионализм: чем ниже успеваемость в классе, тем хуже работает педагог, чем больше побед на олимпиадах и конкурсах, тем выше «эффективность» школы, а значит, и место в рейтинге. А от него зависит, получит ли школа грант, без которого ей просто не выжить.

Однако самое грустное, что немедленных результатов ждет от ребенка не только школа, но и семья. Мало найдется родителей, которые спрашивают учителя: «А чему научился мой ребенок? Было ли ему интересно? Понравился ли ему урок? Что у него еще не получается?» Обычно же интересуются совсем другим: «Что он сегодня получил? Как контрольную написал? Как нам двойку исправить? Почему он на олимпиаду не идет?»

С появлением электронных дневников развился даже особый вид родительского невроза. Если раньше родители узнавали об успехах чада раз в неделю, когда раздавали дневники с текущими оценками, а не особо ретивые — и раз в четверть, то теперь многие рвутся контролировать успеваемость буквально в режиме реального времени, проверяя страничку в электронном дневнике каждые сорок минут.

Теоретически это могла бы скорректировать система дополнительного образования, где ребенок занимается тем, что ему нравится. Только, увы, все меньше и меньше остается кружков, где ребенок занимался бы просто так, для удовольствия: везде или жесткая система отбора и та же ориентация на быстрый результат на конкурсах и соревнованиях, или ощутимые деньги, и тут уж родители выбирают, как правило, то, что опять-так, принесет зримый результат в недалеком будущем. Никогда не забуду, как тренер по художественной гимнастике оценила мою пятилетнюю дочь, едва пришедшую в секцию: «Девочка перспективная, через полгода выходим на город».

Субъект или объект?

Но что же плохого, спросите вы, если ребенок будет получать хорошие отметки, побеждать в олимпиадах и творческих конкурсах? Только одно. Во всем этом нет самого ребенка. То есть, конечно, есть. Но не реальный сегодняшний мальчик Саша или девочка Маша, а некий идеальный ребенок, объект всеобщей гордости, в которого Саше или Маше следует превратиться в результате совместных усилий семьи и школы и при помощи системы дополнительного образования. При этом познавательные и эмоциональные потребности сегодняшних Саши и Маши упорно игнорируются — и это в лучшем случае. В худшем еще и безжалостно обесцениваются. Железобетонный аргумент учительницы младших классов: «Вопросы здесь задаю я». Убийственное требование бабушки первоклассника: «Хватит мечтать. Пора дело делать». Искреннее изумление папы: «Четыре? А почему не пять? Надо было постараться!» То есть ни мечтать, ни играть, ни задавать вопросы, ни делать ошибки ребенку не положено. Только выдавать безупречный результат.

Ребенок в такой системе координат оказывается пассивным объектом педагогических усилий взрослых, его по самые уши напичкивают знаниями-умениями-навыками в соответствии с определенными абстрактными, невесть кем и когда выдуманными стандартами или очередной педагогической модой, а потом измеряют при помощи разнообразных тестов, как все это уместилось в детской голове. Неудивительно, что, научившись худо-бедно соответствовать требованиям взрослых и имитировать учебную деятельность, большинство детей к средним классам начисто утрачивают интерес к тому, чему их пытаются всеми силами научить. Что и заканчивается Самой Главной Имитацией на ЕГЭ, где выпускник должен продемонстрировать не столько реальное знание предмета или навык самостоятельного анализа, сколько умение ловко выполнять задания по заданному образцу, которое легко измерить по стобалльной системе.

Имитатор или деятель?

Значит ли это, что оценки надо отменить, домашние задания запретить, а право выбора учебных предметов и программ предметов предоставить исключительно детям? Вовсе нет. Но, превратив ребенка из объекта наших педагогических усилий в его субъект, можно в корне изменить сложившуюся ситуацию. Учитывая интересы реального живого ребенка, мы должны предлагать ему те или иные виды учебной деятельности и оценивать их результаты, исходя из того, что именно ему здесь и сейчас необходимо, сравнивая его не с абстрактным идеальным ребенком, а исключительно его сегодняшнего с ним же самим, вчерашним. Безусловно, так учить детей гораздо сложнее. Но опыт как мировой, так и русской педагогики показывает, что только так можно воспитать человека, способного не к имитации, а к реальной деятельности, умеющего ставить перед собой цели и разрабатывать пути их достижения, принимать решения и нести ответственность за их последствия. Ну, а тест на ЕГЭ написать для такого человека — плевое дело.