Щеколда

Он встречал меня в аэропорту с рисунком черепашки. «Как трогательно», — подумала я. У нее были синий панцирь и желтые лапы. Гоша гордо держал рисунок над головой и ухмылялся, как мог. Я тоже не собиралась демонстрировать страх и ужас первой встречи. Прикрыла чемоданом дрожащие коленки. Бросила в рот жвачку. Запрокинула голову. И пошла ему навстречу легкой, не свойственной мне подпрыгивающей походкой.

— Черепашка, сними очки, — вежливо попросил Гоша и заглянул мне в глаза. — Ни за что, — заупрямилась я и выбежала на улицу.

Очки не сняла, но поцелуй все же заслужила. Такой ненавязчивый и детский. В щечку. Он выскочил из Гошиных губ на секунду и заскочил снова, как будто его и не было.

Пошли искать машину на стоянке. Вернее, искал мой друг. А я, освободившись от чемодана, одной рукой поправляла очки, фиксируя четче картину происходящего, а другой искала поцелуй на щеке, чтобы убедиться в его существовании.

«Патриотично», — подумала я, — когда мы подошли к «Жигулям», цвет которых я не смогла определить, сильно, правда, не напрягаясь по этому поводу. Основной девиз моей бабушки про «главное, чтобы человек был хороший», я привезла с собой, держала крепко и не разрешала себе его потерять.

В машине неловкость с нервозностью всю дорогу капали мне на мозги и что-то там явно нарушали в этой тонкой организации. Потому что кроме бла-бла-бла, хи-хи и ха-ха так у меня там ничего адекватного и не сложилось. Помню еще, лицо все время загоралось в разных местах. Руки метались, чтобы как-то найти покой. Я их случайно обнаруживала то между ног, то на коленках. Смешно было и с ногами. Привыкшие к водительскому креслу, они на каждом светофоре искали педали тормоза, а на магистрали педаль газа.

Вот так и подъехали к дому. Он оказался многоэтажным. Сколько этажей — не скажу. Голову не поднимала. Скамейка была зеленая. Стены в подъезде синие. Стандартный для городского пейзажа набор. Понравился скоростной лифт. Примчал в секунду.

Подошли к квартире. Гоша суетился с чемоданом и ключами, открывая дверь. А у меня глаза все время были опущены, поэтому им легко было обнаружить коробку с газетами, не донесенными, видимо, до мусора. Причем, недонесенными явно не вчера. Ну правда, а зачем выбрасывать? Может же пригодиться. Стены оклеить на крайний случай. Селедку почистить. Почитать, если электричество отключат. Мало ли что?

Зашли, наконец, в прихожую. А там кресло и холодильник. Их, видимо, постигла та же участь, что и коробку с газетами. Они покинули свои насиженные места, утратив профессиональные навыки, но выбросить было жалко. Так и задержались при выходе в свет.

Чуть не запуталась в проводах на полу. Кабельная паутина незамысловатым узором легла на пол, но была прикрыта непонятного происхождения картонкой, дабы скрыть девственную наготу всей проводной системы. Мама вынырнула нам навстречу, как сказочный гномик, с вымазанными в муке руками. Готовится к моему приезду — приятно. Костюмчик на ней был если не из детского мира, то наверняка донашивался за кем-то.

После пяти часов полета захотеть в туалет — это святое. И я захотела. «По коридору направо», — сказали мне. Но почему-то не доверили поход в одиночку. В туалет мы пошли втроем. Видимо, подумала я, боялись, что заблужусь в двух метрах коридора. Но все было не так просто. Оказывается, они намеревались провести инструктаж прежде, чем я сделаю свое мокрое дело. Гоша самостоятельно открыл дверь туалета и показал мне аккуратно сложенные в стопочку листы бумаги. «Их нужно положить на сиденье унитаза. Так гигиеничнее», — было сказано мне тоном воспитателя детского сада. Дошкольником, разумеется, выглядела я.

Квартира, хоть и трехкомнатная, была совсем небольшая. И я из туалета, повернув голову направо, сразу оказалась на кухне. Вернее, не на самой кухне, а у входа в нее. Потому что там для меня места уже не было. Слева — новый холодильник. Со старым я уже познакомилась. Наивная, думала, что двумя холодильниками хозяева этого дома ограничились. В процессе был обнаружен еще один, происхождения времен второй мировой войны. Он тоже уже, в силу возраста, не мог исполнять своих непосредственных обязанностей. Служил обычным кухонным шкафом для хранения консервированного золотого запаса.

Есть с дороги не хотелось, как ни странно. И мы, пробросив этап знакомства за обеденным столом, поехали осматривать достопримечательности столицы. Правда, не на тройке с бубенцами, как у классика, а все на тех же «Жигулях» неопределенного цвета.

Подъехали к Храму Христа Спасителя. Не знаю, с чем это связано, но в церковь я всегда вхожу с придыханием. Что-то меня там заставляет соскочить с привычного хода мыслей и включить отрешенность и слабоумие. На последнее я переключаюсь без особого труда, легко и непринужденно. Но ничего этого не понадобилось. Храм был закрыт. И с придыханием пришлось пока повременить.

С Воробьевыми горами у меня тоже дружбы не сложилось. Но это уже чисто по моей вине. Глядя на молодых и шумных ребят, державшихся не за руку девушки, а за бутылку пива, я почувствовала себя старой ханжой из глубокой провинции. Да и просторы этого места на меня так давили, что мне захотелось спрятаться под одеяло и задаться незатейливым вопросом, а что я здесь делаю? Гоша, заметив мои метания, подхватил меня за талию (тогда на Воробьевых она еще была), посадил в машину и повез домой.

Мне была выделена отдельная комната из трех имеющихся. Раскладной диван, уже застеленный пахнущим стиркой бельем. Шкаф, в который я решила не заглядывать, чтобы не находить там никаких скелетов. И стол, на котором стояло наше все, — телевизор. Обнаружив дверь на балкон, я бросилась туда в надежде подышать свежим воздухом. Апрель месяц. Весна. Но воздуха там не было. Были картонные ящики от пола до потолка. Помню надпись на одном из них: «дорожные сумки». Заходить было неловко. Да и вещи меня туда не пускали. Ну и ладно. Нет так нет.

Я вспомнила, что еще на Воробьевых хотела броситься под одеяло. Теперь мне ничто не мешало это сделать. И я бросилась. Снаружи оставила только глаза, все остальное предусмотрительно спрятала от греха подальше. Пусть себе отдыхает.

Глаза же трудились, не покладая ресниц и век. До всего им нужно было дойти самим. Они двигали зрачки вправо и влево, вверх и вниз. Все время были в поиске. Чего? Не важно. Главное, не останавливаться, чтобы мысли не забегали в голову и вопросы не требовали ответов.
Когда мой взгляд, блуждая по пыльным обоям, потолку и старой мебели, упал на дверную задвижку, а проще — щеколду, я поняла, что все. Поиски закончились. Вот он — мой якорь, мое спасение, моя защита. Я вылезла из-под одеяла и пошла щупать дверную железку. Ничего особенного. Раритет 70-х годов, таких уже не делают. Что придает этой щеколде особую неповторимую индивидуальность. Я в нее вцепилась, задвинула и выдохнула.

Свобода. Как долго я тебя искала. Целых десять часов и двадцать минут. Сейчас разденусь догола и буду принимать себя такой, какая я есть. И никому не позволю впиваться в себя глазами и вытаскивать из меня забытые детские комплексы. Нет в этом ничего хорошего. Это унизительно и неприятно.

Стоп. А зачем я сюда приехала? Получать удовольствие от собственной свободы я могла и дома. И без щеколды. Мне там бы никто не помешал. Нет, ну а как же чувства? Любовь? Секс, наконец? Дурашка. Прошли те времена, когда женщин завоевывали, добивались, стрелялись из-за них на дуэли.

Подойдет Гоша к двери, попытается открыть, поймет, что там поработали задвижкой, и пойдет себе спокойно спать. Биться головой о закрытую дверь он не будет. И правильно сделает.

Все понимаю, но по-другому не могу. Это что же такое получается? Я преодолела тысячи километров. Я легла на чужую мне кровать. Я открою сейчас дверь, изменяя ставшей мне уже родной задвижке. А Гоше останется только прийти на готовое? Как это все несправедливо, до безобразия. Да, я гордая дура. Никаких послаблений и чувств нараспашку не будет. Закроюсь и буду спать, как убитая.

Утром, которое совсем не было ранним, я проснулась, вспомнила, где я и что тут делаю, и с чувством глубокого удовлетворения пошла умываться. Мама уже хлопотала на кухне. Завтрак с натяжкой, но можно было назвать континентальным. У мамы — малокалорийная овсяная каша. Я подогрела себе в микроволновке замороженные котлеты. Гоша ел меня глазами. И это выглядело довольно аппетитно. Его губы и желваки все время двигались, жевали, дергались, как будто хотели что-то проглотить, но это «что-то» застревало у него в горле. Я делала вид, что не понимаю причины такого его кулинарного предпочтения. Поэтому мило поглядывала на него, наивно улыбалась и с удовольствием ела вкусные котлеты.

Сообразив, что поедание меня глазами мне не портит аппетит, Гоша встал из-за стола, вызывающе сказал маме «спасибо» и пошел к себе.

— Сынок, ты же ничего не поел? — встрепенулась мама, оторвавшись от куска сыра и испуганно глядя на меня.

— Попозже. У меня дела, — его голос уже звучал под позывные включенного ноутбука.

С уходом Гоши из комнаты дыхание меня стало подводить. Видимо, воздух выразил свою солидарность с хозяином и гордо покинул помещение, в котором он родился и вырос. Хотя на мамино состояние это обстоятельство никак не повлияло. Она спокойно пила чай, ее-то как раз ничего не смущало и не напрягало.

Уходя, воздух забрал с собой и мой голос. Потому что я пыталась, но так и не смогла ничего сказать. А может, это означало, что и не нужно ничего говорить? А тут еще и уши заложило. В общем, почувствовав себя инвалидом какой-то из групп, я медленно, на полусогнутых, двинулась из комнаты в коридор. Я не знаю, что я там забыла, но ноги стали искать ботинки, руки — пальто.

— Ленуся, ты куда? — побежала вслед за мной мама, не допив чаю.

Я изо всех своих сил набрала воздуха и, как петух ранним утром, прокукарекала:

— Хочу пройтись, подышать свежим воздухом и заодно познакомиться с вашим районом.

На петушиный крик прибежал Гоша. В его руках был листок бумаги и ручка. Наверное, чувство ответственности за меня пересилило отсутствие аппетита, который я же ему и испортила. Он стал на полном серьезе чертить схему улицы и прилегавших к ней объектов, чтобы я, не дай бог, не заблудилась. Меня это обстоятельство так тронуло, что захотелось подержать его голову у своей груди и долго не отпускать. Почему именно голова оказалась тем нужным мне предметом, за который у меня возникло желание ухватиться, непонятно. Но Гоша был непреклонен.

— Смотри, черепашка, вот эта улица Советская, — он нарисовал линию и подписал ее. — Вот наш дом, — и он начертил квадрат. — Поворачиваешь направо, пройдешь метров сто, увидишь аптеку.

Он опять начертил квадрат и подписал его.

— Дальше книжный магазин, банк, рынок.

Квадраты на бумаге и подписи под ними следовали один за другим.

— Гоша, ну все понятно, — я вырвала листок у него из рук. — Не маленькая. Не заблужусь.

Вырвавшись на улицу, я начала искать воздух, который, казалось, я уже потеряла навсегда. Задышала. Почувствовала легкость во всем теле, как после спа-процедур. Удивительно быстро избавившись от навязчивой идеи пожалеть Гошу, я бежала вприпрыжку по Советской улице, пробрасывая взглядом квадраты аптек, банков, магазинов. Не могла остановиться. И только рынок сумел своими вкусными запахами заманить меня к себе и предоставить моему потерянному организму полную свободу действий.

Я ходила по рядам, улыбалась продавцам, спрашивала цены, торговалась. Мозг мой постепенно обмяк, успокоился, и оттуда уже не раздавалось минорных звуков. Я купила лукошко клубники и вернулась домой посвежевшая и похорошевшая.

Гоша открыл мне дверь.

— Тебя ждет сюрприз, — его глаза загадочно улыбались.

Я загадочно улыбнулась ему в ответ, ничего при этом не понимая, подняла вверх лукошко и пригласила всех ко второму завтраку. Мама подхватила клубнику, как эстафетную палочку, и побежала с ней на кухню. Я же пошла в «свою» комнату отдышаться, перевести дух и переодеться. Вспомнив про сюрприз, огляделась. Ничего необычного не заметила. Шкаф, кровать, телевизор, обои. Автоматически подошла к двери, чтобы ее закрыть. И о, my god! Щеколды на месте не было. Как в песне «от гвоздя остался маленький след». Неужели эти все резкие движения ради меня? Вернее, ради того, чтобы со мной? С ума сойти. Не могу поверить, чтобы взрослый мужик Гоша, который способен забить гвоздь только клавиатурой, взял в свои ни разу не мозолистые руки слесарный инструмент. И не просто взял, а пошел и открутил им гвозди, болты, гайки, шурупы (нужное подчеркнуть), чтобы избавиться от дверной задвижки. Ну что сказать? Ну, подвиг. Обладатели яхт и самолетов, желающие мне их подарить, не утруждайтесь. Мне нужна только дверь без щеколды.

Когда я это поняла, из моей не очень выдающейся, но явно женской груди вырвался животный крик. В нем было столько оптимизма, что крик сначала переродился в смех, а потом и в хохот до слез, до памперсов. Мое неприкрытое веселье подхватил Гоша. Причем, в той же тональности и с теми же аккордами. Только партия была мужской. В нашем хоровом смехе мама не участвовала. Она только испуганно смотрела на то, как я гонялась по всем комнатам за ее дорогим сыночком, и глазами просила нас остановиться. Но мы уже вошли в пике. Гоша, спасаясь от меня, прыгнул на кровать, я на Гошу. И вот тут все и случилось. И так было хорошо. И голова на груди. И руки в его густых волосах. И воздуха хоть отбавляй. И чувство щенячей нежности подступало к горлу.

И больше ничего не помню. Отпуск закончился. Я была рада возвратиться домой. И вернуть миг реальности в привычное ложе всемирной паутины.

Помню, спросила у Гоши:

— Как там поживает наша щеколда?

— Вернул на место. Некрасиво стало. Вроде щеколда была, но на самом деле ее нет.

«Вот именно, — подумала я. — Была и нет. Не срывайте дверные задвижки. Открывайте дверь только тогда, когда стучат по ней не инструментом, а собственным сердцем».

Ой, какой пафос пошел. Больше ни строчки.