Продам человека
«Каждый из них имеет на лбу ярлык»
Иностранцы всегда очерняли Россию. То тирания им была не по душе, то бескультурие, а то и вовсе рабство. Главный очернитель был маркиз Адольф де Кюстин: именно он назвал Россию тюрьмой народов. Но первый бестселлер про жуткую русскую жизнь написал Шарль Массон.
Его позвали, как обычно, гувернером, чтоб золотая молодежь научилась по-французски, а он вместо этого накатал паскудный пасквиль на 400 страниц. Полный текст «Секретных записок о России» не издают у нас уже 216 лет. Сейчас поймете почему.
«Я знал одну придворную даму, которая держала в спальне шкаф, что-то вроде клетки, а в ней раба, который занимался ее прической. Она доставала раба из шкафа, как вы достаете расческу, — и немедленно закрывала обратно, редко не отодрав за уши. У бедного парня был только кусок хлеба, кувшин воды, маленький стульчик и ночной горшок. Он не видел дневного света, кроме тех случаев, когда надевал парик на лысую голову своей дряхлой тюремщицы… Причиной столь странного варварства было ее желание, чтоб никто не узнал,что она носит фальшивые волосы…»
За раба в шкафу и другие истории эту книжку запретили в России и Франции (накануне Отечественной войны мы нежно дружили), Массона выслали из Петербурга и страны, он умер молодым, а его дочка пошла по рукам, и Пушкин посвятил ей эти строки:
Ольга, жрица наслажденья,
Внемли наш влюбленный плач —
Ночь восторгов, ночь забвенья
Нам наверное назначь.
А очернители не унимались. Пьер-Николя Шантро выдумал, что в Петербурге есть самый настоящий невольничий рынок: «Если дворяне решают продать своих крепостных, они их выставляют с их женами и детьми в общественных местах, и каждый из них имеет на лбу ярлык, указывающий цену и их специальность».
Аббат Жан Шапп заявил, что в России убивать крестьян нельзя, но их так сильно хлещут плетьми, что «на деле помещики получают возможность казнить их смертью».
Жан-Бенуа Шерер, видимо, просто ненавидел Россию: «Там нет ни буржуазии, ни купечества в собственном смысле слова, исключая духовенство и военное сословие, — всюду мужик, в сущности говоря, раб».
Но это иностранцы. Русские люди были совершенно другого мнения.
«Народ требует обуздания и для собственной его пользы»
У сенатора Ивана Лопухина был родственник, тоже Иван, очень приличный человек, дворянин. «Рубил он людей своих, питал их своим калом и уриною и сам тем питался», — писал Лопухин приятелю. Царю он писал совсем другое.
«Народ требует обуздания и для собственной его пользы. Для сохранения же общего благоустройства нет надежнее полиции, как управление помещиков… По сие время в России ослабление связей подчиненности помещикам опаснее нашествия неприятельского. Свойственно доброму сердцу желать, чтоб крестьяне как можно скорее воспользовались полною для всех свободою; но дать ее им прежде времени было бы их же уморить».
Действительный статский советник Михаил Грибовский был человек еще приличней: и на декабристов донес, и тайную полицию помог организовать, и даже дружил с графом Аракчеевым, который заставил маршировать пол-России.
«Рабство и власть господ — необходимы! — написал Грибовский в 1816 году. — Мнение утверждающих рабство противным вовсе уму кажется слишком пристрастным. Взяв за образец небольшое общество, называемое семейством, мы найдем в нем великое сходство с рассматриваемым нами предметом. Оно так же состоит из повелевающих и повинующихся. Слабость детей в силах душевных и телесных, могущая подвергнуть их величайшим бедствиям, дает родителям право располагать и поступками, даже против воли…»
Граф Федор Ростопчин поджег Москву в 1812 году и получил за это в подарок четыреста душ и дом в Орловской губернии. Крепостничество он защищал с морально безупречной позиции «а в Америке негров линчуют».
«Россия еще не знает, что такое настоящий голод. В Англии множество людей без пропитания, у нас же во всяком крестьянском доме есть скот, птица, овощ и хлеб, в коем от старшего в семье до малого ребенка всякой имеет равное участие. …Где крестьянин имеет нужду в помощи, он всегда оную находит, и помещики точно делаются для них отцами, большая часть по человечеству, некоторая по расчету; но из сего равно выходит то, что с голоду у нас люди не мрут».
Помещик Осип Поздеев лично подавлял Пугачевское восстание и так полюбил бить крестьян, что даже написал трактат про смирение. Он выразил, как мог, фантазию любого правящего класса в любой стране мира: порядок вещей незыблем, сиди и не вякай.
«Крестьяне тогда благополучны, когда они имеют правилом в поте лица приготовлять их хлеб для себя и других. А если бы попустить всякому чаять, что он может доходить до всяких государственных чинов и состояний, то это вливать в них желание быть своим состоянием недовольными и желать перейти в другое; то такая позволимость станет мучить умы и желания людей, кои должны каждый оставаться в своей сфере и в ней усовершенствоваться».
Все защитники рабства были блестяще образованны, читали на пяти языках и, конечно, сами владели рабами. Среди этих достойных людей лишь Гаврила Державин выделялся мягкосердечием. Но и он был за рабство: как бы чего не вышло.
«Обычай сей, утвержденный временем, соделался столько священным, чтобы прикоснуться к нему без вредных последствий великая потребна осторожность».
«Продаются за излишеством сапожник, жена его прачка»
В 1800 году в Амстердаме вышли «Секретные записки» Шарля Массона. А в «Московских ведомостях» вовсю торговали людьми.
«Продаются за излишеством сапожник, жена его прачка, цена оному 500 рублей, а также резчик 20 лет с женой, тоже хорошей прачкой, за 400 рублей, все оные люди хорошего поведения и трезвого состояния. Видеть их можно на Остоженке, д. 309».
«Предлагаются 3 девушки, видные, 14 и 15 лет от роду, всякому рукоделию знающие, кошельки с вензелями вяжут и одна из них на гуслях играет, видеть и о цене узнать в Арбатской части 1 кв №1117».
И еще с той же страницы — просто чтобы сравнить цены. «Продаются 6 серых молодых лошадей легких пород, хорошо выезженных, в хомутах, которым последняя цена 1200 руб. Видеть их можно на Малой Никитской, в приходе Старого Вознесения, в доме князя Бориса Михайловича Черкасского».
Живность шла нарасхват. Выше всего ценили охотничьих собак: за хорошую суку давали несколько тысяч. Дальше шли лошади. Дальше люди. За людьми — мелкий скот.
«В другом номере газеты сообщалось, что "у Пантелеймона, против мясных рядов", продаются "лет 30 девка и молодая гнедая лошадь". В 1800 г. объявлялось о продаже женщины с годовым мальчиком и шор на 6 лошадей. "В Московской части в улице Больших Пеньков (так называлась в старину Разъезжая ул,), в доме № 174 продаются муж с женою от 40-45 лет, доброго поведения, и молодая бурая лошадь". Продавали, — пишет современник, — повар-пьяницу — "золотые руки, но как запьет, так прощай на целый месяц", продавали лакея — "хороший малый, но извешался: из девичьей его не выгнать", продавали горничную — "услужливая и расторопная, но очень уж умна: в барыни захотела”».
Человека в России можно было не только продать, но и проиграть. Декабрист Иван Якушкин вспоминает, как «однажды к помещику Жигалову приехал Лимохин и проиграл ему в карты свою коляску, четверню лошадей и бывших с ним кучера, форейтора и лакея; стали играть на горничную-девку и Лимохин отыгрался».
Кто побогаче, людей не проигрывал, а просто дарил. Моду ввел Петр Первый и лично раздал полтора миллиона. С теми, кто привел ее к власти, Екатерина Великая тоже расплатилась людьми, что не помешало ей позже собирать Эрмитаж и переписываться с Дидеротом. «Крестьяне с землей жаловались за победу, за удачное окончание кампании генералам или просто “для увеселения”, на крест или зубок новорожденному, — писал Ключевский. — Каждое важное событие при дворе, дворцовый переворот, каждый подвиг русского оружия сопровождался превращением сотен и тысяч крестьян в частную собственность».
Все подарки и сделки совершались, как правило, без особой жестокости. Просто это были не люди, а ценное имущество. И когда — уже в конце XIX века — появились первые воспоминания крепостных, публика была поражена: бывшие вещи заговорили.
«Барин был пожилой, а супруга его, Марья Александровна, была молодая, — вспоминал бывший крепостной Федор Бобков. — С ними был сын, Саша, лет четырех, и много прислуги. Помню, как барин бросал нам, ребятишкам, из окна пряники, а барыня, сидя на подоконнике, курила трубку и смеялась, глядя на игру сына, который сделал из нас лошадок и подгонял хлыстом».
«Еду я в деревню, как в гарем»
Столбовая дворянка Дарья Николаевна Салтыкова убила от 40 до 150 своих крепостных. Точно никто не считал, это были все же не совсем люди. Салтычиха проявила исключительную для русского помещика безалаберность: зазря истязала движимое имущество. Обычно крестьян мучили с большей пользой.
«Дырочки, фестончики, городки, кружочки, цветочки — живого места, что называется, на пеньюаре не было — все вышито!.. Когда наконец восторги всех уже были выражены и бабушка приняла от всех дань одобрения, подобающую ей, матушка, наконец, спросила ее:
— Ну а сколько же времени вышивали его?
— Два года, мой друг... Двенадцать девок два года вышивали его... Три из них ослепли…»
Польза от крестьян была не только экономической. Они услаждали барский взор в крепостных театрах, слух — в крепостных хорах, и прочие чувства — на сеновалах и перинах.
«Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь».
Сексуальные похождения помещиков отлично описаны в книге Бориса Тарасова «Россия крепостная». Возьмем оттуда лишь анекдот — вероятно, правдивый — про офицера, возомнившего себя библейским патриархом.
«Как вам известно, я продал мужиков из своей деревни, там остались только женщины да хорошенькие девки. Мне только 25 лет, я очень крепок, еду я туда, как в гарем, и займусь заселением земли своей… Через каких-нибудь десять лет я буду подлинным отцом нескольких сот своих крепостных, а через пятнадцать пущу их в продажу. Никакое коннозаводство не даст такой точной и верной прибыли».
Наконец, лучшая инвестиция — сдать своего раба в солдаты. Как это сделал персонаж комедии Княжнина:
Три тысячи скопил я дома лет в десяток,
Не хлебом, не скотом, не выводом теляток,
Но кстати в рекруты торгуючи людьми.
И снова слово Федору Бобкову: «На Фоминой неделе людей стали кормить тухлою солониною... Лакей Иван при встрече с экономкой назвал ее чухонской мордой и сказал, что если она будет продолжать давать тухлятину, то бросит ей солонину в лицо. Немка стала его за это ругать, а он погрозил ей кулаком. Она сейчас же побежала жаловаться господам. Иван был немедленно вызван. Он не стал отказываться от своих угроз и добавил, что люди не собаки, а между тем даже собаки не едят той говядины, которую отпускает нам немка. За такую дерзость Иван немедленно был сдан в солдаты. Он иногда помогал мне ухаживать за барином, теперь же я остался один».
«Надобно непременно быть черным, чтоб быть человеком в глазах белого царя»
Ничего удивительного, что иностранцы возвращались из России ошалевшими. Рабство процветало в колониях, Европа полтысячи лет торговала людьми, но это были черные люди, а держать белого раба было уже как-то неприлично. Италия отменила крепостное право в XII веке, Франция — в XIV, Англия и Испания — в XV, немецкие княжества — в начале XIX века. Россия сохраняла рабство дольше всех. Что не мешало властям осуждать работорговлю, особенно заокеанскую.
26 марта 1842 года Николай Первый распорядился считать покупку негров «преступлением, равным морскому разбою…». Герцен, озлобленный недавней ссылкой, среагировал издевательски: «Отчего же надобно непременно быть черным, чтоб быть человеком в глазах белого царя? Или отчего он не произведет всех крепостных в негры?»
Еще несколько таких шуток — и ему пришлось перебраться в Англию, а потом и в Швейцарию. Из эмиграции Герцен снова написал о неграх, но уже метафорически. «Каторжники от рождения, обреченные влачить до смерти ядро, прикованное к нашим ногам, мы обижаемся, когда об нас говорят как о добровольных рабах, как о мерзлых неграх, а между тем мы не протестуем открыто».
Это написано за десять лет до крестьянской реформы.
А за год до нее в России и в Америке провели большую перепись населения.
1860 год. Население Конфедеративных штатов Америки — 12 миллионов человек. Каждый третий — раб.
1860 год. Население Российской Империи — 67 миллионов человек. Четыре пятых — крестьяне. Каждый третий — крепостной.
19 февраля 1861 года Александр Второй освободил 23 миллиона человек. Их жизнь не стала более сытой и счастливой. Но они получили шанс.
Крепостной Александр Артынов стал этнографом. Его прославили воспоминания из крестьянской жизни.
«За столом с роскошной закуской генерал с густыми эполетами, с орденами и звездой; рядом с генералом сидела великолепно одетая дама и, весело смеясь, вела разговор, в углу на полу лежал без движения лицом вниз и стонал, вероятно, только что жестоко наказанный человек. Полотняная его сорочка была вся в крови и на спине вся в лоскутках; тела у лежащего было совсем не видно, оно было все избито и виднелась одна запекшаяся кровь».
Крепостной Иван Васильев стал чиновником.
«Признаюсь, я и сам, молодой еще тогда, был сторонником розог, считал их необходимостью, да и как не считать было при всеобщей распространенности обычая. Тогда секли отцы детей, мужья жен, начальники подчиненных. Не мог только я смотреть на эти экзекуции, не вынося рева наказываемых».
А наш знакомый Федор Бобков закончил жизнь богатым человеком, купцом первой гильдии. Его записки вышли в 1898 году, накануне эпохи революций, и звучат они пророчески.
«Много говорили тоже о случае с генералом фон Менгденом. Он любил очень сечь людей. Поэтому каждый день искал случая, чтобы придраться к кому-нибудь, разумеется, находил предлог и порол. Наконец все люди его остервенились. В один день, когда он пришел в конюшню смотреть, как будут сечь повара, человек 12 дворовых набросились на него, связали и стали сечь. Он стал умолять освободить его от наказания. Его отпустили, когда он дал слово, а затем и подписку, что с этого дня он никого наказывать не будет. Об этом случае он никому не говорил и больше уже людей не сек».
