«Я не хочу у других людей жизнь забирать». Шесть россиян о том, почему они сбежали в Германию

Первое немецкое слово, которое произносят все беженцы, попадающие на границу Германии, — «азюль» (Azyl), убежище. Так называемые «Азюль Хайм» — центры для размещения беженцев — рассыпаны по всей стране. Здесь работают врачи и психологи, и из-за резкого наплыва беженцев из России им постоянно нужна помощь русскоязычных волонтеров. В одном из таких центров Саксонии на приеме у психолога плачет молодая девушка из Дагестана, в платке и длинном платье:

— Я понимаю, что должна быть здорова. Я понимаю, что нельзя плакать. У меня трое детей. Они хотят, чтобы мама была нормальная. И я стараюсь. Но не могу контролировать свои слезы. Помогите мне.

— Когда это началось? Почему вы все время плачете? — по-немецки спрашивает специалист, а я перевожу.

— Может, я всегда была слишком эмоциональная, но особенно это со мной началось после того, как забрали мужа. Мы спали. Стали стучаться в дверь. Мы открыли. Ворвались люди в масках. Скрутили мужа и увезли. На следующий день мы со свекровью пошли в полицию, нам сказали: приносите 400 000 рублей, и мы его найдем. Мы стали звонить всем родственникам и собирать деньги. Следующей ночью в дом опять ворвались люди в масках и перевернули все вверх дном. Они искали мужа. Мы говорили, что его нет. Дети плакали. Люди в масках кричали и угрожали убить меня и детей, требовали выдать мужа. Тогда мы поняли, что он от них сбежал. Я с детьми уехала к родителям, но там нас тоже не оставляли в покое. То же самое происходило и с другими моими родственниками, но там мужчины успели уйти из дома до того, как пришли люди в масках. Обыски и ночные вторжения продолжались. Поэтому мы все собрались и приехали сюда. Мне здесь очень нравится. Люди хорошие, все нам очень помогают. Но моего мужа так никто и не видел. Говорят, его убили и закопали на какой-нибудь свалке. Когда думаю об этом, сразу плачу. Я все время плачу. Помогите мне. Я не хочу плакать.

В прошлом году Германия получила почти полмиллиона прошений о предоставлении убежища и стала главной точкой, куда стремились попасть все бегущие от войн на Ближнем Востоке. За последние полгода ситуация изменилась: в Германии вдвое выросло число заявок на предоставление убежища от россиян — это небывалый наплыв беженцев из России. Бегут и русские, и дагестанцы, но подавляющее большинство — 83,5% — чеченцы. Они приезжают большими семьями, целыми кланами бегут с Кавказа, оставляя квартиры, дома, работу. Некоторые принимают решение бежать буквально в одну ночь: покупают билеты, собирают самое необходимое и уже утром из аэропортов Москвы едут в Брест. Оставляют все, что было когда-то дорого, бегут на свой страх и риск , понятия не имея, что их ждет впереди. Они даже не знают точно, смогут ли перейти границу. Что заставляет бежать из своих домов людей, которые еще полгода назад не думали о побеге?

Вот несколько историй, записанных в саксонском «Азюль Хайме». Мы не указываем город, где находится убежище, и имена беженцев, не показываем их лица, потому что они до сих пор опасаются за свою жизнь.

Чеченец, 42 года. Просит перевезти его со всей семьей в другой центр беженцев, где живет семья его сестры.

У меня была очень хорошая работа. Я был опером в уголовном розыске. Зарплата 55 000 рублей. Да, каждый месяц я платил своему шефу 8000 рублей, но все платят. Если не будешь платить, то на твое место возьмут другого. Мое место миллион рублей стоит, а если миллиона нет, то можно купить себе место дэпээсника — оно подешевле, около 500 000 рублей. Если повезет, то за 400 000 можно купить. Конечно, я не в восторге от такой системы, но мы уже привыкли к этому. Но уехал я из-за другого.

Ты знаешь, что на украинскую войну чеченцев отправляют? Не знаешь? Из 50 отправленных возвращается 10. Эти 10 потом живут в шоколаде. Но какой ценой? Я до опера был в подразделении быстрого реагирования. Вот вызывает меня шеф и говорит, что я в списке на Украину. Я говорю, что не поеду. Он говорит: «У меня на твое место куча желающих. Хоть сейчас твое место продам. А ты без работы останешься». Я сказал: «Пусть так». Собрал свои манатки, ушел домой. Ночью пришли люди в масках. Забрали меня. Две недели я провел в подвале. Били. Пытали. Через две недели сказал, что согласен. Мне дали два дня, чтобы очухаться. Пришел домой. Поговорил с женой. Сходил к сестре. Собрали вещи и уже утром были в Москве. Из Москвы — на Брест. Очень боялся, что из Белоруссии не выпустят. При мне белорусские фээсбэшники одного чеченца русским передали. И в Польше для нас тоже опасно.

В Германии мне намного спокойнее, чем в Польше. И сестра с мужем тоже сбежали — их бы не оставили в покое, это точно.

Я никогда не хотел никуда уезжать. У нас как-то вьетнамцы работали на стройке. Я смотрел на них и думал: «Зачем они куда-то поехали? Почему не дома со своими семьями?» А теперь сам такой же. Но я могу любому человеку смело в глаза посмотреть. На моих руках крови нет. Я никого никогда не убивал. Я мог бы остаться, но какой ценой? Я не хочу у других людей жизнь забирать. Неважно — украинец, чеченец, русский. Я верующий человек. Только Аллах может забрать у кого-то жизнь, а у меня такого права нет. 

Чеченец, 50 лет. Строитель, объездил всю Россию, в последние годы в основном работал в Чечне в частном секторе.

Ночь. Спишь. Стучат. Спрашиваю: «Кто?» Они говорят, мы типа там что-то проверяем. Короче, когда мы открыли, увидели людей в масках. «Ты едешь на войну на Украину. Мы знаем, что ты в чеченской войне был на стороне Дудаева. Ты старый вояка. Сейчас ты тоже нам нужен». Я говорю: «Какая война? Я же инвалид! У меня же ноги нет от колена. Я ее на той войне и потерял». — «Мы знаем, что тебе это не мешает работать. Мы все знаем про тебя. Ты же ходишь. Значит, и воевать можешь». Короче, ушли они. У меня в это время несколько друзей и знакомых просто без вести пропали. Кого-то ночью так же забрали, кто-то домой с работы не вернулся. Я понимал, что буду следующим. Люди в масках приходили еще пару раз. Говорили, что если на войну не пойду, то за дезертирство посадят, а в тюрьме убьют за попытку бегства. Нам говорят: тебя проще убить, чем в тюрьме содержать. Каждый раз били, но не сильно. Всегда ночью эти сволочи приходили. А в последний раз избили сильно и сказали, что в Новый год заберут на Украину. Это был декабрь.

На следующий день я развелся с женой в присутствии свидетеля, как требует мусульманский обычай. Она уехала к родителям, а я в ночь уехал в Москву. В Польше точно видел кадыровских псов. Он их отправляет, чтобы они за чеченцами следили. Поэтому я быстренько в Германию перебрался, отправляю каждый месяц жене деньги. Но никто не знает, что я в Германии. Она обещала молчать.

Тяжело мне здесь. Не могу я этот немецкий учить, никак он мне в голову не идет. Да и не собирался я никуда уезжать. Но вот как получилось.

Сейчас жду новый протез. Обещали нормальный протез здесь сделать. Если этого пса уберут, то вернусь домой. Старый я для всего этого. Но против украинцев не пойду. Они в чеченскую войну на нашей стороне воевали. Со мной вместе стояли. И я должен теперь в них стрелять? Нет. Кто-то ломается и соглашается. Кто-то просто кровь любит. Я оружием с 17 лет торговал, какого только у меня не было, но на войну не пойду.

Чеченец, 35 лет.

Меня на войну не забирали. Меня в подвале знаешь почему держали? Из-за фотографии. Немцы не верят, что из-за этого можно так над человеком издеваться. У нас страна маленькая — все друг другу или родственники, или знакомые. И, конечно же, знакомые не всегда только хорошее делают. Один из знакомых на стороне ИГИЛ* воюет. Они считали, что я с ним связь поддерживаю. А может, им надо было в отчете написать, что они еще одного из ИГИЛ отработали. Не знаю. Когда выпустили из подвала, я с семьей в другой город уехал. Но они и там достали. Когда понял, что скоро посадят — а если посадят, то потом наверняка убьют, — то сбежал с семьей. Да и беспредел у нас сейчас. Всем рулят органы. 20 лет нас в мечеть заставляли ходить и бороды отращивать. Женщин платки заставляли носить. Сейчас наоборот. Боятся, что везде ваххабиты и экстремисты. За каждой бородой они теперь террориста видят, а под платком — смертницу. 

Русский, 39 лет. Журналист, женат, есть дети.

Мы туристическую визу сделали и уже в Берлине сдались. Я в оппозиционных СМИ работал несколько лет, но раньше такого не было, чтобы вот просто так журналисту пришить какую-нибудь статью! А сейчас у них руки развязаны. И видимо, поэтому для органов все стало просто. Стали приходить, вызывать повестками. Иногда забирали. Бить не били, слава богу. Но ночные визиты, обыски и запугивания были. Классика жанра. Мне шили статью об экстремизме. Периодически вызывали как свидетеля. И в последний раз я четко понял, что вопрос моей посадки решен, осталось только выбрать для меня статью. Не дожидаясь этого, мы решили уехать.

Чеченец, 25 лет. Не может спать, его мучают панические атаки и аритмия. Рассказывает психологу, когда это началось:

Когда мне было 17 лет, террористы убили моего отца. Тогда я решил, что в будущем обязательно буду работать в органах. Время прошло, я туда попал, стал работать. Через несколько месяцев мне стали приходить письма с угрозами, чтобы я ушел оттуда, не то пожалею. Я не обращал внимания. Однажды похитили моего младшего брата. Позвонили и сказали, что если не уйду оттуда, его убьют. Я пришел на работу и сказал, что должен уйти. Начальник меня не отпускал: у меня контракт был на пять лет. Сказал, что если я уйду, то меня и мою семью ждут большие проблемы, а меня посадят в подвал, пока не соглашусь остаться. Да. У нас так делают. Такое часто происходит.  Брата через сутки вернули избитого, но живого. Я оказался между двух огней. Что делать? Я забрал мать и брата, и мы сбежали. Здесь спокойно. Но когда ухожу из хайма, не могу оставаться спокойным. Все время боюсь, что за моей семьей приехали. И не сплю нормально с тех самых пор. 

Чеченка, 40 лет. Сбежала с тремя детьми. Муж умер несколько лет назад. У старшего сына приступы агрессии, провалы памяти и ночные кошмары.

Я скопила пенсию мужа и купила маленькую квартирку. Через какое-то время мне стали поступать письма и звонки с угрозами, чтобы я отдала квартиру определенным людям. Они приходили ночью в масках, звонили по телефону. И однажды я узнала голос брата мужа — это он хотел получить квартиру. Милиция не помогала, так как он сам работал в органах. Потом старшего сына похитили. Всего его похищали четыре раза: каждый раз его били, привозили и выкидывали из машины. Последний раз выкинули его под ноги моей матери и сказали, что либо я отдаю квартиру, либо в следующий раз это будет труп сына.

В Чечне без денег и без квартиры с тремя детьми жить невозможно. Я боялась за жизнь детей. Поэтому после четвертого раза мы решили сбежать. Уходили ночью через огороды соседей. Потом три дня шли пешком, так как я знала, что на постах нас могут вычислить. Нельзя было ни в попутную машину садиться, ни в автобус. Через три дня мы сели на автобус. И вот мы здесь.

Я благодарна людям, которые нас приняли. Я спокойно сплю. И за детей спокойна. Я даже не думала, что так будет. Конечно, тяжело язык учить. И все вокруг не по-нашему. Но здесь безопасно. Только вот со старшим сыном не все в порядке. Помогите ему.

Персоналу центра беженцев особенно тяжело с чеченцами. Немцы говорят, что арабы ассимилируются быстрее: охотнее ходят на занятия немецкого, охотнее выходят из самого центра гулять, к тому же многие из них говорят по-английски. Чеченцы с трудом сближаются с другими обитателями убежищ, держатся стайками, у них всегда настороженный и немного воинственный взгляд. Они всегда готовы к атаке и неприятностям.

Спрашиваю Амину, красивую чеченку в длинном платье и платке: «Почему ты редко выходишь из хайма? Тебе не скучно сидеть здесь все время?» Она отвечает: «Конечно, скучно. Но мама меня не отпускает. Я ей говорю: это же не Чечня. Здесь все по-другому. А она говорит, что надо скромной быть и дома сидеть, так как мы чеченки. И муж мой ее слушается».

* Группировка «Исламское государство» признана террористической и запрещена на территории России.