Труп №21449: история одного посмертного путешествия

28 октября 2016 года в 10:50 утра случайные прохожие обнаружили внутри двухметровой буквы «В» — одной из шести букв в конструкции «Москва» на Арбатской площади — окоченевшее тело. На замерзшем человеке была черная меховая шапка, два свитера (красный и белый), красная футболка, один серо-черный носок и один черный ботинок. У него не было 12 зубов и не было имени — знакомые бездомные называли его Сергеем, в документах правоохранительных органов он фигурирует как труп №21449, а на самом крупном в стране кладбище неопознанных тел его однажды ждет табличка с десятизначным номером. Когда тело бездомного увезли в морг, его знакомые с бутылкой коньяка устроили небольшие поминки прямо на площади у слова «Москва». Людей собралось немного — газетчица, продавщица носков и случайные зрители.

«Молодой, порядочный — можно было всегда попросить товар посторожить», — вспоминает продавщица носков Елена. Она дружила с Сергеем 20 лет и говорит, что с его слов неплохо знала его жизнь. Сергей рассказывал, что приехал в Москву из Душанбе в конце 1980-х и поступил на философский факультет — но не уточнял, какого вуза. Он отучился пару курсов и бросил, открыл свое дело — палатку «со всякой всячиной». Женился, поселился на Арбате, родился ребенок. Ввязался в драку, сел, вышел — и ни жены, ни квартиры. Пока он был в тюрьме, жена успела с ним развестись, выйти замуж за милиционера и выписать Сергея из квартиры. Такая, по крайней мере, у Сергея была легенда — в правоохранительных органах говорят, что они точно знают про него одно: он никогда не сидел. Сергей остался жить на улицах Арбата на пожертвования прохожих. Елена однажды предложила Сергею через передачу «Ищу тебя» найти его маму — ходили слухи, что она эмигрировала в Германию. Но к тому моменту в тюрьме, по рассказам Сергея, уже сидел его брат, и Сергей не захотел, чтобы мама узнала, как сложились их судьбы.

Рассказывают, что у Сергея был хорошо подвешен язык, он мог выйти на Новый Арбат в час пик, заговорить с водителем дорогой машины, стоявшей в пробке, и уйти с 500–1000 рублями. Его знакомые всегда считали, что ему много подают благодаря философскому образованию, пусть и неполному. Чем трезвее был Сергей, тем больше были суммы. За 20 лет Сергей уезжал с Арбата только дважды. Один раз на полгода на заработки к храму Христа Спасителя — подметал храмовую территорию. И один раз на год в «санаторий». «Санаторием» на Арбате называют приюты, в которые бездомные иногда уезжают отдохнуть, но потом всегда возвращаются — свежие, будто и правда из санатория. «Сергей тогда вернулся молодым, у него лицо разгладилось, — говорит Елена — правда, через четыре дня все вернулось на свои круги. В санатории нельзя пить, а на Арбате — можно». Больше в санаторий Сергей не ездил — не любил жить по правилам.

[blockquote]У сотен людей одна дорога — в безымянную братскую могилу на 32-м километре Ленинградского шоссе[/blockquote]

Больше него на Арбате зарабатывал только слепой бездомный по кличке Слепой. На Арбате у всех клички — еще есть хромой бездомный по кличке Хромой. Сергея звали Кришной за то, что год гулял с кришнаитами. «Слепому лучше всех всегда давали», — говорит продавщица яблок с Арбата. Она торгует здесь уже 70 лет — с девяти лет. Говорит: «Это очень престижное место». Продавщица помнит, как раньше носила важным господам молоко из-под своей коровы на Воздвиженку, 9, прямо в квартиру, а вот про про Сергея помнит мало. «Хорошо помню, как помогала маме в 1950-х носить молоко, а что вчера делала — не помню». На свою жизнь продавщица не жалуется: «Хорошая жизнь. Не унываю. Бывает иду, у меня нога за ногу цепляется и я на землю падаю. И даже тогда не унываю. Упала, встала и пошла». Продавщица носков Елена говорит, что Сергею нравилась его жизнь: «Считается, что все бездомные несчастные, что они вынуждены так жить. Но только не Сергей. Ему нравилось быть бродягой. Любовь к бродяжничеству — это такая же сильная болезнь, как алкоголизм», — говорит Елена.

Когда внимательно изучаешь изучаешь конструкцию «М», «О», «С», «К», «В», «А», установленную перед станцией метро «Арбатская», понимаешь: без всякого сомнения, «В» — лучшая буква-место для ночевки. У «М» нет пола и задувает ветер. «О» хороша для посиделок — там помещаются три человека, — но не для сна. «С» — слишком открытое пространство. Кому захочется спать у всех на виду? В «К» спать можно только стоя, как лошадь. А «В» — идеальное место — закрытая форма, личное пространство. Вместе с Сергеем в букве «В» ночевала его подруга Галина. Говорят, правда, иногда Галина уходила ночевать в букву «А». Зимой Галину можно встретить либо у стены Цоя на Старом Арбате с бутылкой, либо между дверьми на выходе со станции метро «Арбатская». Никто не знает, когда и как познакомились Сергей и Галина, но последние месяцы его жизни они почти не расставались. Сергей называл ее своей женой, лето 2016 года они провели в развалинах на территории Метростроя за зданием Минобороны и внутри буквы «В». Вечером 27 октября Сергей пришел в букву «В»; от холода болела нога, на ней была гангрена от прошлых обморожений. Сергей накрылся одеялом, заснул и умер во сне.

Ежегодно в одной только Москве — на улице, в транспорте и других общественных местах— находят полторы тысячи неопознанных и так называемых «невостребованных» тел, которые родственники не стали забирать из морга. О том, что происходит с умершими после того, как их нашли, особенно не принято говорить — сотрудники моргов, правоохранительных органов и бюро несчастных случаев, которые занимаются безымянными телами, у коллег считаются чуть ли не кастой неприкасаемых; и даже желтые СМИ не любят копаться в этих историях. При этом, по данным МВД, во всероссийском розыске ежегодно находится 120 тысяч пропавших без вести; в Москве пропадает по 4,5 тысячи человек в год, а значит, кого-то из этих 1500 неопознанных тел ищут. Но и после опознания неопознанными остаются порядка пяти-шести сотен человек, у которых теперь одна дорога — в безымянную братскую могилу на 32-м километре Ленинградского шоссе. Причина смерти каждого из них, согласно закону, становится государственной тайной. Вероятно, никогда в жизни Сергей не получал столько внимания, сколько после своей смерти. Его неопознанный труп, словно Одиссей, отправился в долгое путешествие длиной в несколько лет, встречая на своем пути невоспетых служителей московской смерти — судебных медиков, никогда не бывавших в цветочных магазинах, похоронщиков, размышляющих об анатомии одиночества, и полицейских, предпочитающих общество мертвых.

Когда на улицах Москвы находят тело человека, первое, что нужно сделать, — убедиться, что он и правда мертв. К трупу должен выехать полицейский и судебно-медицинский эксперт, но, как правило, приезжает полиция и скорая помощь. Врач склоняется над телом и изучает его — отсутствия пульса недостаточно, чтобы констатировать смерть. Поэтому лучший способ понять, что человек умер, — найти на его теле посмертные изменения. Ранние изменения — это трупные пятна, окоченение, высыхание, поздние — гниение и мумификация. И хоть «мумификация» звучит как что-то из Древнего Египта, она случается и сегодня, в России. Скажем, у себя дома умирает бабушка, форточка открыта, и никого, кроме кошки, у бабушки нет. Если в квартире держится высокая температура и стоит сухой сквозняк, то через полгода бабушка превратится в мумию. Но такие случаи крайне редки: каждый год в Москве находят только 3–4 невостребованных тела в квартирах. Врач констатирует смерть и вместе с полицейским приступает к осмотру тела.

Прохожим может показаться, что врач просто тыкает мертвеца пальцем, но на самом деле он «дозированно давит» на трупные пятна. Когда человек умирает, в его теле останавливается кровообращение и кровь под действием силы тяжести опускается вниз, образовывая пятна. Дозированное надавливание — это когда врач три секунды нажимает на трупное пятно, а когда убирает пальцы, пятно передвигается. Поведение пятна позволяет врачу определить время смерти и возможные причины. Например, если они розоватые или коричневатые, значит, в крови умершего есть яд. «Яд, отравления — звучит как что-то из моцартовских времен, а на самом деле случается сплошь и рядом», — говорит Дмитрий Пичугин, глава 7-го отдела отделения управления уголовного розыска. Отдел Пичугина занимается поиском без вести пропавших и установлением личности неопознанных мертвых. В кабинете Пичугина на Петровке, 38, висит тренажерная стенка, обращается он ко всем посетителям только с уменьшительно-ласкательными суффиксами и подшучивает над своим молчаливым заместителем, который, как он говорит, просто не привык общаться с живыми людьми.

Дмитрий Пичугин всегда рад поговорить о невостребованных телах, но говорить ему не с кем: неопознанные трупы никого не интересуют. «Программа “Жди меня” к нам часто обращается, мы тесно сотрудничаем. Просят находить кого-то по Москве, и мы часто находим. Но когда мы говорим: найден труп, они отвечают, что им это не интересно, в эфире не покажут, потому что люди не хотят негатива, они хотят радостных встреч». Пичугин убежден, что их непрестижной работой нужно заниматься: «Это одно из самых благих дел. Прах должен покоиться с миром, хоть перед Богом предстать с именем. Я думаю, что человеку важно, что он не будет захоронен под каким-нибудь номером 261, как этот ваш философ. Если мы находим родственников и они его отпевают, как положено, — это вообще. Самоубийц так хоронят, а человек же ничего плохого в жизни не сделал. Хотя, может, и сделал, и это ему наказание такое — быть захороненным с номером вместо имени».

[blockquote]«Одиночество — это когда тебя некому забрать из морга»[/blockquote]

Дмитрий Пичугин считает, что Сергей мог быть дромоманом. Дромоман — человек с непреодолимой тягой к перемене мест. Страдающие дромоманией не имеют ни ПМЖ, ни маршрута. Такой человек может просто сесть на случайно попавшийся под руку вид транспорта и уехать в неизвестном направлении. Он не думает о последствиях: легко расстается с родными, близкими и работой. Все, что ему нужно, — это бродяжничать. «Дромоманы не слишком распространенное явление — из 10 тысяч пропадающих без вести в Москве каждый год находится сто дромоманов. Но закачивают они всегда в одном месте — на Перепечинском кладбище», — объясняет он.

«Был у нас такой случай, — Пичугин продолжает рассказывать про отравления. — Нашли мужчину, сорока лет, опрятно одетого, без документов. Через какое-то время выяснилось, что мужчину разыскивает Белоруссия. Мужчина — бизнесмен, ездил в Москву на несколько дней в командировку. В Москве познакомился с проституткой, а та предложила ему выпить и подмешала хлорофиллин. Проститутка хотела просто усыпить и ограбить, но переборщила с порцией, сердце белоруса не выдержало, и он умер. И если врач на месте обнаружения трупа видит, что на теле пятна розовые, а не синие, то сразу сообщает об этом следователю, и трупу назначается гистология. Белорусу сделали гистологию, а там в крови — опаньки — следы хлорофиллина. И тогда понятно, что человека убили, а значит возбуждаем уголовное дело по статье “Убийство”».

Когда врач убедился, что у Сергея были синие трупные пятна и гистология не понадобится, он вместе с полицейским приступил к описанию внешности трупа и его посмертной позы. Тут важно все: куда повернута голова, как скрещены руки, куда направлены ноги. На правом плече, предплечье и левой коленке обнаружилось много рубцов и один на лбу. Врач стал изучать ложе трупа — поверхность, с которой соприкасается тело умершего. Ложе может многое рассказать. Студентам-судмедикам всегда приводят канонический пример: если перевернуть разложившийся труп, лежащий на траве летом в лесу, и увидеть под ним зеленую, а не желтую траву, значит, кто-то недавно сюда его положил. Но в случае Сергея ложе не многое рассказало — просто буква «В» с одеялом внутри.

После осмотра тела полицейский изучает карманы на одежде. Если он находит паспорт, то на этом осмотр заканчивается, и тело отправляют в морг. Но если документов нет, тело сразу же переходит в категорию неопознанных, и любая его деталь и отличительная примета должна быть задокументирована. Полицейский проверяет, во что одет мертвый, и записывает в протокол. Одежду, слой за слоем, отодвигают, но полностью не снимают. Во-первых, из этических соображений. Во-вторых, если начать раздевать и снова одевать тело, можно случайно потерять важный вещдок. Для описания одежды существует определенная последовательность — сверху вниз, снаружи внутрь. Если одежда одета наизнанку или, скажем, трусы надеты поверх штанов, это дает подсказку следователю — умерший мог одеваться не сам или мог находиться в состоянии алкогольного опьянения.

Одежда Сергея в этом смысле не вызывала вопросов. Его положили в черный полиэтиленовый пакет и отвезли в судебно-медицинский морг №10, а его словесный портрет отправили в Бюро регистрации несчастных случаев.

Бюро несчастных случаев

Начальник Бюро регистрации несчастных случаев Денис Ватутин высок, красив и импозантен. «Мы просим в словесном портрете всегда писать “ботинки” и не вдаваться в фасоны. Это вы, может быть, разбираетесь, какие бывают мужские ботинки, но родственники, которые ищут пропавшего, и сотрудники, которые составляют описание на месте, могут не знать фасоны. Чем меньше путаницы, тем больше шанс, что описания ищущего и искомого совпадут», — говорит Ватутин.

Бюро принимает словесные портреты неизвестных и заводит на них карточку. Задача бюро — помочь людям найти своих пропавших родственников. Так, человек из буквы «В» стал трупом №21449.

С этими ботинками, говорит Ватутин, всегда самая большая головная боль. Например, осмотр трупа мог проводиться поздно вечером на улице в темноте, и следователь написал: «Ботинки черные». А родственники точно помнят, что пропавший уходил из дома в темно-коричневых ботинках. «И тогда наши сотрудники должны включать творческое мышление и решать: может ли черный ботинок на самом деле быть коричневым? У нас в бюро очень творческая работа», — говорит Ватутин.

Каждые два-три часа в бюро приходит телеграмма от «труповозки», как их называют в самом бюро. В телеграмме — свежая информация обо всех найденных в метро, на вокзалах и на улицах телах. Если у человека при себе были документы, то тогда в Бюро поступает только краткая сопроводительная информация: Ф.И.О. умершего и от чего, предварительно, умер. Если документов нет, то добавляется описание внешнего вида, а потом в морге делается три снимка — анфас и два профиля.

В карте трупа №21449 написано, что на вид ему 50–60 лет. На носу был шрам, а форма самого носа — «вогнутая». Это значит «курносенький», объясняет Ватутин. Рост 175–180 см, лицо круглое, волосы с проседью, темно-русые, вьющиеся, брови дугообразные, усы и борода темно-русые с проседью. Глаза светло-серые, а уши оттопыренные. На фотографии пострадавший №21449 похож на одного из тех, мимо которых пробегаешь по дороге на работу через Арбат; на того, кто, если и подойдет стрелять сигарету, перед этим обязательно сделает комплимент — чтобы все было красиво.

[blockquote]Бабушка все пыталась найти своего сына, ездила на опознания, потом возвращалась: «Это не он, не мой Аркашка»[/blockquote]

Денис Ватутин получил техническое и юридическое образование и устроился работать в бюро в 2003 году техническим специалистом. Он сканировал фотографии неопознанных трупов и помещал их в базу данных. «Это, может быть, прозвучит громко, но меня привлекала в этой работе возможность помогать людям. Приходит человек, и он ищет. Мне нравилось сопоставлять тех, кто ищет, с теми, кто потерялся. Хорошо, когда люди находятся. Жаль, конечно, что мертвые, но неопределенность намного хуже. Если уж так случилось, что человека больше нет, оттягивать это знание — неправильно. Можно скрывать от детей, от кого-то еще, но от себя-то зачем скрывать? Чтобы себя не винить?»

Когда сотрудник бюро находит совпадение, он выдает родственнику справку, с которой тот едет в морг на опознание. Денис Ватутин говорит, что среди частых посетителей их бюро бабушки, которые ищут сыновей. Была одна, пару лет подряд приходила, пытаясь найти своего сына, Аркадия: «Нехорошо так говорить, но ей, кажется, был просто интересен сам процесс поиска. Сказать, что на ней лица от горя не было — да нет же, не было трагедии, что сын потерялся. Она ходила, ходила, ходила, смотрела карточки, изучала родинки, шрамы». Бабушке раз за разом давали справки, и она ездила по моргам на опознания, но потом возвращалась: «Это не он, не он, это не мой Аркашка». Потом через несколько лет эта бабушка пришла уже с сыном. Дело было летом, сын был в цветастой рубашке: «Вот он, мой Аркашка, нашелся. В монастыре был».

Карточки хранятся в бюро два года, потом их уничтожают. «Два года на хранение карточки — достаточно. Если человек заинтересован найти своего родственника, он не будет пять лет ждать, правильно? Если он приходит через пять лет, то речь, скорее всего, об имущественных спорах, не о родственных чувствах. Формально родственники, а по сути — чужие люди, — говорит Ватутин. — Поначалу, когда видишь неживого человека, не по себе. Но когда видишь их каждый день, психика находит защиту. Потому что если бы мы каждый раз видели и пугались, как бы мы на работу ходили?» Денис давно определил правила: пропускать истории через себя нельзя, а то станешь неконтролируемым клубком эмоций. Профессионалом здесь становится тот, кто сохраняет холодный рассудок — только так можно помочь людям. Но главное — не перейти тонкую грань и не стать черствым. «Черствость — это когда человек пропал, а вам все равно. Поэтому я на каждой пересменке говорю своим сотрудникам: “Гражданин пришел к нам с горем, недопустимо показывать свой негатив, даже если что-то с мужем у тебя произошло или кто-то тебя завел — гражданин тут ни при чем”». Главное правило в этой работе, говорит Ватутин, — не думать о трупах, когда приходишь домой: «Домой приехал, покушал и спать».

Морг и цветы

Пока живые ищут мертвых, мертвые лежат в морге. По закону, неопознанное тело хранится в морге семь дней, но на практике оно лежит там две недели, на случай если полиции понадобятся дополнительные исследования — например, извлечь грунт из-под ногтей. В морге №10 на 2-м Боткинском проезде труп №21449 пролежал в холодильной камере две недели, с температурой в камере +2 — +4. Почти как в цветочном магазине.

Глава Бюро судебно-медицинской экспертизы по Москве Евгений Кильдюшов в цветочном магазине никогда не был, зато он знает кое-что об одиночестве. «Одиночество — это когда тебя некому забрать из морга», — говорит Кильдюшов, улыбаясь. И откусывает зефир. Евгений Михайлович работает в бюро с 1989 года, прошел весь путь от санитара до начальника бюро и на работу ходит с удовольствием. У одиночества много оттенков, говорит Кильдюшов. Бывает, что у человека при жизни были и имя, и отчество, и фамилия, и квартира — можно даже проследить весь его жизненный путь, — но никто за ним после смерти не придет. Бывает, что родственники придут, опознают, но хоронить отказываются. Бывает, что просто никто не приходит. Оттенков много, а дорога у всех этих людей одна — отсек для невостребованных трупов на Перепечинском кладбище в Солнечногорске. Бывает, что в эту компанию на пару дней кто-то попадает по ошибке: умер на стадионе, а паспорт забыл дома. Но такие здесь не задерживаются. «Хорошие семьянины тут больше суток не лежат, за ними быстро приходят», — говорит Кильдюшов.

Когда к умершим приходят на опознание, их из холодильника аккуратно — Кильдюшов подчеркивает это слово — выкатывают к родственникам. Все две недели в морге труп №21449 проходил процедуры. Судебные медики отбирали материалы для анализа ДНК — кровь, ткани, волосы, которые пригодятся, если на опознание придут родственники. ДНК пригодится, если труп гнилой или скелетирован, а даже если он в порядке, родственники не всегда могут его опознать: мозг родственника, по словам специалистов, дает команду не верить в смерть близкого. Если полиция уверена в стопроцентном совпадении, а родственник все равно отказывается верить, назначается ДНК-экспертиза. Но за трупом №21449 никто не пришел, и ему ни разу не пришлось покинуть свою камеру. Все это время приходили люди из полиции, брали отпечатки пальцев, но дактилоскопия ничего не дала, и личность Сергея так и не установили. «Ваш философ не сидел — “выстрелили” бы пальцы, — говорит Дмитрий Пичугин с Петровки, 38. — В тюрьме дактилоскопировали уже с 1950-х годов. Многие бомжи придумывают, что сидели, чтобы заработать авторитет. Как подростки». На Петровке мечтают, чтобы дактилоскопирование стало обязательным для всех, кто получает российский паспорт, — это, говорят они, сильно упростило бы им работу по установлению личностей.

В случае с Сергеем не помогли даже зубы. Дмитрий Пичугин говорит, что обычно зубы хорошо помогают опознать труп, в каком бы виде он ни был: «Я рекомендую всем людям чаще ходить к стоматологу, и пусть он составит вам форму зубного аппарата». Но если человека не ищут, то даже зубы не помогут. Так через две недели Сергей перешел из категории неопознанных трупов в невостребованные.

Морги, объясняют на Петровке, 38, «не резиновые», поэтому тело Сергея должны были отправить прямиком на Перепечинское кладбище, но, так как дело еще не закрыто, его увезли в Лианозовское трупохранилище недалеко от метро «Алтуфьево». Там, говорят, тело может лежать до года. Теперь, когда человек из буквы «В» официально невостребованный, все расходы на себя берет государство. Когда придет время, за ним в трупохранилище приедут гробовщики, положат в деревянный гроб, прибьют крышку гвоздями и повезут на кладбище. Гробы, правда, самые дешевые, иногда обитые тканью, а иногда и вовсе без нее — это уже зависит от того, кто выиграл тендер на гробы для невостребованных в этом году. Путешествие в последний путь Сергея обойдется государству в 16 000 рублей.

Но это еще не будет концом его путешествия.

Это конец

Огромное тихое поле, покрытое снегом. Снег белый, почти стерильный. Сюда не добираются снегоуборочные машины, сюда вообще почти никто не добирается. Вокруг никого, только мертвая птица на тропинке, следы собаки и свежие ямы. Когда снег растает, из-под него выглянут горбатые и неаккуратные могилы, похожие на братское захоронение, выкопанное наспех после грандиозного сражения. Перепечинское кладбище, одно из крупнейших в Московской области, находится на 32-м километре Ленинградского шоссе, неподалеку от аэропорта Шереметьево. Чтобы туда добраться, нужно сесть на автобус у метро «Планерная»; если повезет, поездка займет час времени. Кладбище открыли в 1999 году, здесь есть два сектора для захоронения мусульман, выделены места для военнослужащих и отведено девять секторов для неопознанных и невостребованных трупов. Остальные 70 секторов — для обычных людей. Работники похоронного дела называют сектор для невостребованных и неопознанных «анонимным сектором», но Денису Ватутину из Бюро регистрации несчастных случаев это кажется некорректным: «Анонимный сектор — это как будто бы речь идет об анонимных алкоголиках, это неправильно».

Путь Сергея по территории кладбища будет выглядеть так. У входа висит баннер: «Нельзя научиться любить живых, если не умеешь хранить память о мертвых — Рокоссовский». У входа администрация, сотрудник говорит в рацию: «Машина врезалась в ограду, 63 участок, надо зафиксировать». Рядом с администрацией часовня, при вратах шпаргалка — как правильно молиться об усопших. Продают памятники, висит объявление: «Уважаемые посетители! Памятники не закреплены, во избежание несчастных случаев памятники руками не трогать». Мужчина в спортивном костюме приклеивает свежий ценник: «Акция! 62 370 рублей, надгробие “Хэбей Блек” + цветы в подарок».

Сергея повезут по длинной дороге, до самого края кладбища, где даже фонарей нет. Рядом с объявлением с просьбой уважать усопших и не парковать машины на газонах и у могил припаркован джип. Сергей проедет мимо крестов — деревянных, чугунных, раскрашенных, потрескавшихся, лакированных; мимо памятников, будто взятых из музея монументального искусства — с выбитыми на плите стихами, цветами, гитарами, Иисусом Христом, наконец. На одном надгробии умерший изображен в полный рост, а его запонки, часы и кольцо позолочены. На другом — в полный рост женщина в вечернем салатовом платье. На третьем надгробии обнимается пара, на четвертом — жена улыбается мужу, а тот смотрит вдаль. Проедет мимо могилы, с которой доносится чей-то хохот, мимо могилы, которую недавно посещал кто-то любящий — на ней лежит огромная охапка ромашек. Чем дальше, тем меньше людей, только иногда повстречается неприметная бабушка с лопатой за спиной. И вороны каркают. А потом навстречу две женщины, помладше и постарше, и старшая рассказывает: «Я разбила коленку, хотя падала на спину». И снова тихо. А потом заплачет у могилы женщина в белом берете.

«Люди, работающие в сфере похоронного обслуживания, перебороли страх смерти», — говорит Артем Екимов, руководитель ГБУ «Ритуал», главной и единственной в Москве организации, которая хоронит людей. Екимов — молодой, кудрявый мечтатель, любит говорить о поэзии, Боге и смыслах: «В нашем обществе смерть связана с горем, слезами, колоссальными страданиями. Немногие сосредотачиваются на том, что смерть — естественный процесс, такой же как рождение. Тело — только оболочка. В каждом из нас есть частичка Бога, которая попадает в рай. Для того, кто в гробу, смерть не конец. Люди, которые плачут у гроба, в этот момент все-таки больше плачут не по умершему, а по себе».

[blockquote]«Родственник, вполне себе живой, имеет 5000 рублей на гроб, но не хочет заниматься похоронами. Что это за люди? Да самые разные»[/blockquote]

Последний участок, который минует машина с гробом Сергея, — мусульманский сектор. Здесь сплошь черные гранитные плиты с полумесяцами. Здесь же заканчиваются фонари, исчезают следы в снегу. Если в городе слякоть, то чем ближе к могилам невостребованных трупов, тем чище снег. Тишину нарушают только самолеты, вылетающие один за другим из Шереметьево. И шум пилы. И хруст снега под ногами. Могилы для невостребованных тел выкопаны вдоль глухого бетонного забора. Сверху — только железный лист с надписями: Н. М. или Н. Ж. (невостребованный мужчина или невостребованная женщина). Встречаются и фамилии: Архипова и Монако — это опознанные, но невостребованные тела. Здесь люди не делятся на национальности — сюда попадают люди со всего СНГ: белорусы, украинцы, таджики, узбеки. Чтобы прочитать надписи, нужно аккуратно на цыпочках ходить между могил: здесь нет дорожек для посетителей, потому что нет самих посетителей. Рядом с ямами стоит железная подставка для гробов — сюда их по очереди ставят, перед тем как опустить в землю.

«Все эти невостребованные тела — человеческие острова. Печально ли это? Что там внутри? Бездомный может быть свободен как никто. Была замечательная новость в Волгограде — человек без определенного места жительства зашел в затопленный кипятком подвал и стал там плавать, как в бассейне. И в какой-то момент, видимо, от удовольствия, начал кричать. Жители, думая, что он обваривается, вызвали полицию. И когда за ним пришла полиция, он им сказал: “У меня все хорошо, я тут плаваю уже неделю. Я вообще моряк дальнего плавания, мне хорошо!” Его стали выводить, а он кричал: “Карамба!” Это я иллюстрирую то, что человек может казаться пропащим, но сам он свободен. Философа в букве “В” можно рассмотреть как несчастного, но мы не знаем, что было у него внутри», — говорит Артем Екимов.

Тут и там на участке для невостребованных встречается крест — это родственники приходили к своему невостребованному умершему, но денег для того, чтобы забрать его, у них нет. Эксгумация по прейскуранту — 18 750 рублей зимой и 14 380 летом. «Одна крайность — это гиперболизированное страдание по законченной жизни. Другая крайность — это когда опознанное родственниками тело остается невостребованным. Когда родственник, вполне себе живой, имеет 5000 рублей на гроб, но не хочет заниматься похоронами. Что это за люди? Да самые разные — бывают асоциальные элементы, а бывают просто люди без нравственных ориентиров», — говорит Екимов.

Сейчас неопознанных захоранивают на 47-м участке. Скорее всего, однажды именно здесь и похоронят Сергея. «Как хороним их? Ничего персонального. Копаем яму, кладем туда гроб и все. Если потом находятся родственники, можно провести заочное отпевание», — рассказал один из сотрудников кладбища. Сегодня закопали пятерых, еще три ямы выкопали наперед — видимо, ответственный гробовщик решил облегчить себе на потом работу. Полчетвертого вечера. Солнце садится.

Жизнь человека из буквы «В» расписана на шесть лет вперед. По правилам Перепечинского кладбища, до которого ему еще нужно доехать, он сможет провести там всего пять лет. Это дает шанс родственникам подать на эксгумацию и забрать тело, если опять же родственники найдутся, а личность умершего установят. Если этого не произойдет, тогда Сергея выкопают и повезут по новому адресу — на Николо-Архангельское кладбище в Балашиху. Там в кремационной печи он будет гореть 90 минут, пока от него не останется два литра праха. Потом еще год емкость с прахом простоит на полке для невостребованного праха. Много места она не займет: два литра праха — это как бутылка «Кока-Колы» «на компанию». Этот год — последний, по-настоящему последний шанс для родственников забрать его. Скорее всего, за ним никто не придет. Тогда его останки поселят в могилу невостребованных прахов на территории Николо-Архангельского кладбища. Артем Екимов говорит, что сейчас разрабатывает стелу на этот участок и ломает голову над эпитафией: «Не понимаю пока, что писать. Что-то емкое, очевидно, что-то про одиночество: “Были одиноки, а теперь не одиноки”? Только я пока не могу понять для самого себя, что такое одиночество — благо? Зло? Что это? Может быть, объявить творческий конкурс на эпитафию?» Возможно, Екимов найдет нужные слова через пять лет, когда путешествие человека, замерзшего насмерть в двухметровой букве «В» конструкции «Москва», подойдет к концу.