— А критерий какой? Благородный, последовательный? Оказавший наибольшее влияние? Гуманист?

Я призадумался. Ганди — гуманист, но не самый значительный политик. Сталина благородным не назовешь. А Черчилль гуманистом не был.

— Тот, кто оказал наибольшее влияние на развитие дальнейших событий.

Он удивленно поднял брови:

— Как это кто? Разумеется, Гитлер.

Я оглянулся, не услышали бы нас. Мы сидели в пабе Оксфорда, вокруг галдели британцы. Разорвут, подумал я. Мой собеседник, интеллигентный канадский адвокат, поспешил меня успокоить:

— Хотите, мы сейчас любого из местных ребят спросим, что они знают про Ленина, Ганди, Грамши, Троцкого, Муссолини и де Голля. Держу пари — ничего не знают. Они даже про Черчилля мало знают, а если я спрошу у них про Гладстона или лорда Керзона, они только рты разинут. А вот про Гитлера знают все. И в деталях, прошу заметить!

Здесь он был прав, возразить нечего.

Только в Москве в год выходит больше пятидесяти книжек, связанных с Адольфом. Говорю навскидку, может быть, наберется и двести. «Застольные беседы» Гитлера выдержали пять изданий, а тут еще записки его секретаря Ханфштангеля, письма Бормана, воспоминания Шпеера, мемуары Шелленберга, и так далее, без конца. Заметьте, это не просто воспоминания солдат о войне — это воспоминания руководства рейха о своем фюрере. Что он сказал, что подумал, как себя вел в ответственные моменты. Солдатских дневников и свидетельств еще в сто раз больше, и все они так или иначе тоже о Гитлере. Тут и мемуары Хейнца Гудериана, и летописи дивизий СС, да так складно написаны — ахнешь. И то сказать, в Третьем рейхе есть что описывать, одна униформа чего стоит. Кинжалы с витой рукоятью, кресты с дубовыми листьями, языческие руны на погонах  — как это манит исследователя. Это вам не папаха с наганом, не бескозырка с «Авроры». Издано пять роскошных томов некоего Вольфганга Акунова, и каждый посвящен одной из дивизий СС. «Нордическая сага о пятой танковой дивизии СС» — как вам название? Фотографии такие: рослый эсэсовец поит из котелка пленного красноармейца. Книги приятно держать в руках, испытываешь невольное уважение к трудной стезе танковых формирований, к стойкому характеру викингов, к непростой задаче, поставленной фюрером. Это вам не научпопброшюры про полемику коммунистов с сектантами, это вам не желтая литературка про то, как НКВД ловит шпионов. Солидные, с архивным базисом, с глоссарием, со справочным аппаратом, тома истории. Недавно открыли архивы: прошло пятьдесят лет, стандартный срок секретности. И все кинулись писать новую историю Третьего рейха. Секретные переговоры, закулисные стратегии, подковерные дебаты — обнаружилось, что мы ничего не знали толком. Не было у нас ни истории порядочной, ни художественной литературы про эту войну. Ну, кто писал? Симонов, Гроссман, Твардовский — раз-два и обчелся. И ничего-то они толком, оказывается, не знали. Выполняли идеологический заказ, обслуживали сталинскую диктатуру, немцев окарикатурили. А все было гораздо сложнее: знал ли, скажем, Гроссман об эсэсовских ритуалах и клятвах? О поисках Грааля в Тибете? О великой миссии ищущих «срединную землю»? Зайдите в любой книжный магазин, киньте взгляд окрест: про Маркса с Лениным столько литературы не издавали, сколько издают сегодня про SS Waffen. Вы только вдумайтесь, как непросто было пятой танковой дивизии СС под Харьковом! Вы посмотрите на вещи без шор, без идеологических этикеток.

Все это я пересказал своему собеседнику. Сказал также, что в России интерес к фашизму связан с переписыванием собственной истории, с разоблачением коммунизма. Тот же самый Вольфганг Акунов, он еще пишет героические сочинения про атамана Краснова, тут все одно к одному.

Канадский адвокат только рукой махнул:

— Это везде сегодня популярно. Зайдите в любой английский магазин, в Hatchards например. По-английски биографий Гитлера написано уже шесть, и последний двухтомник разошелся за полгода, а в нем, наверное, две тысячи страниц. Не сомневайтесь, напишут еще, фигура самая актуальная.

— Не преувеличивайте, — сказал я.

Неловко мне было вести этот разговор в Англии, в окружении рослых британских парней. Адвокат ответил так:

— Гитлер ведь своего рода утопический мыслитель. Глядел далеко, решал те вопросы, которые только сегодня встают перед миром во весь рост. И его утопия делается все более актуальной. Мы его судили, если угодно, по меркам девятнадцатого века, по стандартам той морали, а век двадцать первый выставит иной счет.

Я перебил адвоката. Рассуждать о Гитлере и употреблять слово «мораль» показалось мне кощунственным. Какая тут мораль. Дьявол, сатана — больше и сказать про Адольфа нечего. Адвокат снова успокоил меня, заговорил мягко, тактично:

— Помилуйте, мы ведь с вами говорим о гипотезах развития, а не об ошибочных методах руководства рейха. Вы, надеюсь, не подозреваете во мне антисемита? У меня, если хотите знать, много друзей-евреев. Поверьте, я против насилия и лагеря осуждаю. И даже был в Музее холокоста в Берлине. Производит впечатление. Но я о другом. Я, простите, о том, как нам всем жить дальше. Планета, извините, маленькая, а население растет. Вопрос привилегированного меньшинства не снят — прошел почти век, вопрос только стал острее. Теперь, когда население земного шара утроилось, когда ресурсов не хватает, когда снова деньги печатают триллионами, когда наступает экологический коллапс, вы что же думаете, вопрос о том, как цивилизации править варварами, не стоит? Ошибаетесь, милый мой, ничего важнее просто не существует. Тут или мы, или они.

— При чем здесь Гитлер?

— Подождите, подождите. Минуточку. Должна же быть какая-то логика. Каждый из тех политиков, имена которых вы надеялись от меня услышать, предложил свой сценарий развития событий на ближайший век. Ленин — один сценарий, Ганди — другой, Черчилль — третий, даже Горбачев предложил «общеевропейский дом». Кажется, строительство дома заморозили?

Он посмеялся, потом продолжал:

— Консервативный проект Черчилля выиграл войну, но оказался недолговечен. Что можно предложить еще? Равенства на планете никто не пожелал. Коммунизма вы не хотите. Идея солидарности трудящихся вас не устраивает. Ведь была же у вас модель равного распределения, без богатых и бедных, без господ и рабов. Была? Вы сами объявили эту систему концлагерем. Или я путаю что-то? Религия, очевидно, уже не в силах править миром. Ну не справляется религия с научным прогрессом, не догоняет! Однако что-то должно миром править! Думали, демократия. Верно? И вы ведь тоже думали, что демократия примирит всех? А выходит на поверку, что демократии тоже требуется насилие. Как прикажете демократии управлять голодными миллионами, на каком основании? Внедрить в Зимбабве выборы? А тут еще Китай, а тут еще Индия, а еще и арабский мир, фанатики паршивые. На каком таком основании они дадут возможность белому меньшинству богатеть и дальше? По этому поводу Черчилль еще когда тревожился! А вот Гитлер предложил решение.

— Решение?! Ничего себе решение! — нет, определенно нас тут побьют, подумал я.

— Во многом Адольф ошибался, это была грубая, поспешная конструкция. Ну так его поправили. Трагичная ошибка! Но основные, базовые элементы его концепции цивилизация, думаю, взяла на заметку. Ведь если мы победили кого-то, мы присвоили его знания себе, не так ли? Теперь это и наши знания тоже. Если он не решил вопрос, кому-то решать этот вопрос надо, не так ли?

Я обдумывал софизм и смотрел на английских парней, крепких, с мясистыми ляжками, с бритыми затылками, с багровыми шеями. Здоровая нация, упорная, зимой парни ходят в шлепанцах и шортах, если надо — собрались за три минуты, и в Афганистан, насаждать демократию. Никогда, никогда англичанин не будет рабом. А другого демократии научит за милую душу.

Я думал также о том, что мой собеседник не одинок. И в России такие настроения есть, есть теории о том, что пакт Молотова — Риббентропа не ситуативный политический ход, а провозглашение могучей исторической концепции, «союза серединных земель», heartland'а, по известной теории Гарольда Маккиндера. Есть концепция (автор, кстати, британец), трактующая развитие белой цивилизации в зависимости от «срединной земли»; автор вычертил карту — получилось, что это Россия и Германия. Есть русские партии, носящие на рукаве коловрат, то есть славянскую свастику, есть все эти символы: «шестистрелы», черные рубахи и так далее. И в Германии полно подростков со свастиками на рукавах. Я рассказал про это адвокату.

— Помилуйте, — он даже обиделся. — Вы что же, предполагаете во мне нечто общее с этими прыщавыми подонками? Ребят, впрочем, можно понять: атрибутика у нацистов действительно очень привлекательная. Черная свастика на красном фоне — словно картина Малевича. Во многом это авангардно и радикально. Но все-таки я не об этом. Я не хочу насилия, не люблю дебилов с бритыми затылками. Я поклонник Шекспира и Рафаэля. Люблю современное искусство, рок, инсталляции. Просто я задаю вопрос: что будет завтра? У вас есть сценарий? У кого-нибудь есть план? Хотя бы на пятьдесят лет, нет, хотя бы на десять! Деньги станут пылью, население планеты утроится, арабы будут диктовать нам свою волю. У них ведь собственное представление о благе. Как нашей цивилизации удержать первенство, как?! Требуется принимать меры, сначала аккуратно, потом пожестче. Думаете, это случайно, что все вокруг читают про Третий рейх?

Мы вышли на улицу. Я полез в карман за сигаретами — в пабе теперь курить запрещают, бред. Адвокат укоризненно покачал головой:

— Курить вредно. Кстати, это Гитлер первый внедрил запрет на курение в офисах и ресторанах. Пекся о здоровье нации. Надо себя беречь. А тут сплошные стрессы: экономика, политика, финансы...Я бросил взгляд на витрину банка напротив — фунт опять упал. И с евро непонятно что творится: то шел вверх, а теперь вниз. Какая-то дурь с финансами происходит. Зыбкое время.