Авдотья Смирнова vs Баста: Без музыки я был бы очень опасным человеком
«Жили в подвале, спали на кроватях из вагонных купе»
Авдотья Смирнова: Я хотела начать разговор с твоей мамы. Ты мне сказал, что в какой-то момент ты думал, что мама сумасшедшая, что за тебя борется. Потому что она тебе все прощала и верила в тебя, несмотря на все твои выходки. Ведь ты был непростым подростком. В пятнадцать лет убежал из дома, и полгода тебя не было. Что ты делал в эти полгода?
Баста: Путешествовал. Жил у друзей, потом в городе Аксай — такой маленький город-спутник Ростова. В подвале мы жили. Спали на кроватях из вагонных купе. Это был такой «союз детских сердец». Мы все друг другу помогали.
Авдотья Смирнова: А что ты ел?
Баста: Еду добывали.
Авдотья Смирнова: Скажи мне, Вася, прямо и честно: разбой был?
Баста: Нет, разбоя не было.
Авдотья Смирнова: А что тебя дома так напрягало?
Баста: Мы с отцом были прямо-таки идейными врагами. Он рвался меня воспитывать, хотя был чужой мне человек, я увидел-то его лет в семь. До этого он с нами не жил. Меня воспитывали бабушка с дедушкой. Дед для меня был больше чем отец. Человек безумно меня любящий и вообще идеал мужчины. Сначала он работал в Кривом Роге на шахте, потом закончил школу, поступил в военное училище, окончил Академию гражданской обороны в Москве. Просто звезда из голливудских фильмов.
Авдотья Смирнова: Дед — казак?
Баста: Да, криворожский, настоящий. Фамилия у него Раздайбеда.
Авдотья Смирнова: То есть мама в девичестве Анна Васильевна Раздайбеда?
Баста: Ага, Анька Раздайбеда.
Авдотья Смирнова: Кто мама по профессии?
Баста: Экономист. Закончила вуз с красным дипломом, была главным экономистом оборонного завода. Потом продавала йогурты. Для меня работающая женщина, которая именно вынуждена работать, а не просто заниматься любимым делом, — это трагедия.
Авдотья Смирнова: Женщина не должна работать?
Баста: Должна работать, а не тащить все на себе. Знаешь, это такое русское «тащить на себе». Вот бабуля моя тащила всех на себе. Я ненавижу себя за то, что я не мог на это повлиять. Но что я мог сделать?
Авдотья Смирнова: Так, вернемся к твоему побегу. Ты вернулся, мама тебя встретила словами: «Слава Богу!» То есть ни скандала, ничего? Что она думала эти полгода, она знала, что ты жив?
Баста: Да, я звонил.
Авдотья Смирнова: Она тебе не говорила: «Сынок, вертайся давай!»
Баста: Она знала, что это бесполезно. Вот в этом плане она, конечно, гений педагогики.
Авдотья Смирнова: А ты у Анны Васильевны просил когда-нибудь прощения?
Баста: Конечно. До сих пор прошу. Только не «Мамочка, прости!», а поступками. И она считает, что все в итоге правильно сложилось. «Я понимаю, что ты был молодой, искал себя», — так она говорит.
Авдотья Смирнова: Я прочла множество твоих интервью, и из них складывается образ совершенно благостный. Ты просто столп общества, правильный во всем. Не понимаю, как это сочетается с образом Ноггано.
Баста: А в России кто столпы общества в основном?
Авдотья Смирнова: Разбойники? Ты как считаешь?
Баста: Да. Сто процентов. Время, в которое вырос я и мои друзья, — конец 90-х. Понять, из чего сделана страна и вообще жизнь, можно только через призму личного опыта. Если ты о чем-то просто знаешь, но не имеешь в этом опыта, у тебя не будет милосердия.
Авдотья Смирнова: А бандиты милосердны?
Баста: Бандиты — рабы обстоятельств. Представляешь, тебе надо идти и каждое утро что-то забирать, потому что иначе у тебя заберут. И ты строишь свою жизнь на этом.
Авдотья Смирнова: То есть те, кто через это прошел, потом приходят к правильным ценностям?
Баста: Пройдись по двадцатке наших самых заряженных, богатых, успешных людей — это люди, за которыми тянется определенный шлейф, по-другому не может быть. Сейчас поднимают заново дела 1990-х — там каждый не без греха, страна была такой. Люди так жили: надо было хитрить, выкручиваться.
«У меня до сих пор ощущение, что я просирал все свои шансы, один за другим»
Авдотья Смирнова: Когда у тебя появились деньги?
Баста: Лет пять-семь назад. А до этого я был просто неудачником.
Авдотья Смирнова: Ты вышел на сцену в первый раз в восемнадцать лет. Как это было?
Баста: Мой друг предложил мне петь во Дворце спорта. Я написал свою первую песню, «Моя игра», за 15 минут, хотя стихи вообще писать не умел.
Авдотья Смирнова: А читать ты любил?
Баста: Да, бабулечка заставляла. Сейчас я просто не понимаю, как можно не читать книг.
Авдотья Смирнова: У тебя есть любимый поэт?
Баста: Бродский и Маяковский. Вот если бы можно было бы их совместить и у них был бы общий творческий ребенок — это был бы предел просто… Ну, в общем, на следующий день после того выступления во Дворце спорта обо мне знал весь город.
Перетерпеть ломку очень сложно — я резал себе руки, бился об стену, — но через это можно пройти
Авдотья Смирнова: А почему ты говоришь, что ты был неудачником?
Баста: У меня до сих пор ощущение, что я просирал все свои шансы, один за другим.
Авдотья Смирнова: Это же было связано с наркотой?
Баста: Вообще с моим взглядом на жизнь. Когда я оставался один на один с собой, мне было мучительно больно. Я себе не нравился. При этом в 18 лет я считал себя уже очень опытным, взрослым, закоренелым мужиком.
Авдотья Смирнова: А когда наркотики начались?
Баста: В 16 лет.
Авдотья Смирнова: И сразу с тяжелых?
Баста: Нет, сначала просто пил, курил, в 17 в первый раз укололся. Было совсем не страшно.
Авдотья Смирнова: Зачем? За этой чертой ты идеальный — или что?
Баста: Все идеальное. Я когда первый раз употребил тяжелые наркотики, понял, что чувствую себя самым красивым, самым сильным, самым дерзким, самым талантливым — меня ничего не беспокоило. Со стороны это выглядело ужасно, но мне на это было плевать. Почему люди употребляют вещества? Не потому, что хотят новых ощущений. Таких меньшинство. Я считаю, что склонность к наркотикам — в человеческой природе. Вот этого-то не понимают люди, которые занимаются борьбой с наркотиками.
Авдотья Смирнова: Ты не согласен с тем, что делает Евгений Ройзман?
Баста: Полный провал. У людей в его фонде нет ни понимания, ни милосердия. Это переломавшиеся, которые возгордились и забыли, что они просто бывшие торчки. Их деятельность — сплошное глумление и «высебячивание». Они лицемеры. Что испытывает человек, который употребляет? Он просыпается каждое утро, чтобы ввести себе вещество, которое его убивает, и прекрасно это осознает. Это же больной разум, про душу я вообще не говорю. Тут насилием не поможешь.
Авдотья Смирнова: У меня была очень тяжелая операция на спину в Германии, она длилась больше десяти часов. А в Германии принцип медицины такой, что человек не должен терпеть боль. И за короткий срок я пришла к высоким дозам наркотиков. Потом меня стали с них постепенно снимать. Я, собственно, получила все радости ломки. Это совершенно адское состояние. И я как-то сказала моему товарищу Жене Ройзману: «Ты не понимаешь, что это такое. Человек колется не для того, чтобы словить кайф, а для того, чтобы прекратить эту муку». На что Женя мне сказал: «Ну ты же перетерпела, значит, и они могут». Что на это ответить, я не знаю.
Баста: Я знаю. Здесь дело не в том, чтобы физически перетерпеть. Это несложно. То есть, это очень сложно — я резал себе руки, бился об стену, — но через это можно пройти. А что потом? Нужна специальная программа, которая показывает человеку, что он не виноват. Понимаешь? Весь мир признал давно, что это болезнь. Пока в поступках этих борцов не будет милосердия, ничего не получится. Они просто охотники за привидениями. Пусть лучше ловят милиционеров.
Авдотья Смирнова: Ты говоришь «переломался», а что дальше?
Баста: Человек должен понять, для чего ему дальше жить.
«Я не очень уважаю закон. Я бы хотел, чтобы законы были такими, как удобно мне»
Авдотья Смирнова: Ты часто употребляешь слово «милосердие», не переносишь, когда при тебе обижают слабого. При этом в «Газгольдере» у тебя пасется довольно пассионарная публика, в воздухе пахнет тестостероном. Как ты относишься к геям?
Баста: Больше всего меня в этом напрягает агрессивная пропаганда. Я про заграницу говорю.
Авдотья Смирнова: А я про Россию. У нас к ним относятся очень агрессивно. Если при тебе начнут обижать гея за то, что он гей, ты вступишься?
Баста: Если будут прямо какие-то садистские истязания, конечно. Милосердие не знает границ и каких-то там разделений. Тем более что гомосексуализм — тоже болезнь.
Авдотья Смирнова: Это не болезнь. В любой популяции животных один и тот же процент гомосексуальных особей.
Баста: Поверь мне, прежде чем так заявлять, я изучил, почему это случается. Есть несколько объяснений: что это природное, естественное, что это из-за распущенности, что это определенная психотравма. Много всего прочитал и понял, что мне неохота в этом дальше разбираться. Есть и есть.
Авдотья Смирнова: Я тоже человек гетеросексуальный, и тоже православный. Я при этом глубоко убеждена, что два самых угнетаемых меньшинства сейчас в России — это, с одной стороны, геи, а с другой стороны, атеисты.
Баста: Ну это разные вопросы.
Авдотья Смирнова: Разные — да не разные, потому что атеистам сейчас в нашем обществе приходится крайне тяжело.
Баста: Да. Сейчас их «религия» под ударом.
Авдотья Смирнова: Притом что это вполне себе мировоззрение.
Баста: Конечно. Они верят в то, что Бога нет.
Авдотья Смирнова: А на них нападают. Ты станешь защищать или нет?
Баста: Атеиста? Я не разделяю его взглядов, но рядом встану, конечно.
Почему лично я должен чувствовать себя виноватым за то, что у нас в стране как-то не так относятся к гомосексуалистам?
Авдотья Смирнова: А с геем?
Баста: Нигде не написано, что гей ограничен в правах. Он пользуется теми же свободами, что и я, только пропагандирует зачем-то свою сексуальную ориентацию. Вот я не занимаюсь пропагандой своей сексуальной ориентации.
Авдотья Смирнова: Представь себе гомосексуальную пару, где один из партнеров попал в реанимацию. И второго партнера к нему не пустят. Это не поражение в правах?
Баста: Ко мне тоже не пустят подругу, если она не моя жена.
Авдотья Смирнова: Но вы можете зарегистрировать свои отношения, а они нет.
Баста: Это опять вопрос закона. Дело не в том, что люди у нас какие-то злые. Просто не было такой законодательной инициативы.
Авдотья Смирнова: Я смотрю, ты очень уважаешь закон.
Баста: Не очень. Я бы хотел, чтобы законы были такими, как удобно мне. Но они такие, какие есть, и геев они никак не поражают в правах. Почему лично я должен чувствовать себя виноватым за то, что вот у нас в стране как-то не так относятся к гомосексуалистам? Есть один отличный ирландский бар на Манхэттене. И однажды во время гей-парада хозяин сказал, что не будет вешать гейский флаг над дверями своего заведения. Его оштрафовали на 10 тысяч долларов. Вот это бесит. Почему, если я не разделяю эту религию, я должен это поддерживать? Мое главное обязательство — не наносить им ущерб. Ты закрыл дверь, и в какую ты церковь ходишь, с кем ты спишь — это твое личное дело, твое личное пространство. Геи — так геи. Атеисты — так атеисты. Я христианин. У каждого свой прикол.
Авдотья Смирнова: Для тебя очень важно понятие частной жизни и частных границ.
Баста: Сто процентов. Я не против геев, это личное дело каждого. Но я не хочу информационного давления, в том числе на моих детей. И имею на это право. Вот в Сан-Франциско, а это один из моих любимых городов, ты чувствуешь себя виноватым из-за того, что ты обычный гетеросексуальный дядечка. Кто-то, кстати, мне говорил, что причина такой популярности и распространенности гомосексуальности в Америке в том, что у них не было войн. Я сначала посмеялся, а потом задумался. Мы же, Россия, — страна выживателей. Всю нашу историю мы вынуждены воевать и выживать.
«Я равнодушен к живописи, но могу расплакаться от хорошего кино или книги»
Авдотья Смирнова: А почему мы вынуждены выживать? Кругом враги?
Баста: И при этом мы дружелюбные люди.
Авдотья Смирнова: Вот прямо дружелюбные?
Баста: Очень. Мы фанатичные в дружбе. Любим очень сильно, хотя, если возненавидим, то гори все огнем. Если нас обманут, будем уничтожать. Инфантильная нация. Нам много веков, но мы детишки. Правда, взрослеем потихоньку. Поэтому мне и нравится Лев Гумилев с его надеждой на правнуков, которые станут лучше, чем деды.
Авдотья Смирнова: Ты любишь Гумилева?
Баста: Я, когда бросил торчать, много его читал. Тяжелая литература, язык укачивающий, но общий смысл мне близок. Я тоже все время задаю себе вопрос: почему мы так живем? Почему какой-то группе людей определен именно такой путь? Крутость Гумилева в том, что он об этом процессе пишет. О жизни на больших территориях. И понимаешь, что, видимо, нам так надо.
Авдотья Смирнова: А какие страны, кроме России, тебе нравятся?
Баста: Франция без французов.
Авдотья Смирнова: Де Голль говорил, что французы не достойны Франции. А ты никогда не переносишь это выражение на Россию?
Баста: Хорошо там, где нас нет. Но меня вообще пугает вся эта культура улыбчивых людей.
Авдотья Смирнова: Ты боишься лицемерия?
Баста: Я понимаю, что в Европе это традиция, люди при встрече улыбаются, я сам веду себя так же. Но это странно смотрится, например, в Тюмени. Наверное, это наша русская партизанская подозрительность: «Э-э-эх, сучара, улыбаешься, паскудник?»
Авдотья Смирнова: А говорил, что мы дружелюбные.
Баста: Мы одновременно и дружелюбные, и агрессивные, очень правдивые и очень лживые. И еще очень любим приукрашивать.
Авдотья Смирнова: А прибедняться разве мы не любим?
Баста: Либо прибедняться, либо кичиться. Мне жена говорит: тебя и так знают, зачем ты выпендриваешься, надеваешь костюмы. А во мне есть вот это рабское, детское. Например, крутая машина. Хочется компенсировать то, чего у меня раньше не было никогда. И это уродское я в себе вижу. Это во мне есть. Поэтому мне понятно, почему негры ведут себя так же.
Авдотья Смирнова: А ты в подростковом возрасте завидовал?
Баста: Конечно.
Авдотья Смирнова: А чего хотел — денег?
Баста: Чтобы у меня были друзья и мы все были богатыми, самыми сильными, и нас было бы много, и дружили бы мы всю жизнь. И у нас была бы большая компания. Как в сериале «Бригада». Я его, кстати, не видел, но много про него слышал. Даже придумал такой punch: когда спрашивают: «Ты видел “Бригаду?”», я отвечаю: «Нет, я в это время в тюрьме сидел». Хотя мне нравится хорошее бандитское кино. Там ведь нет никакой героизации, в конце все умирают.
