«Чем дольше ждешь смерть — тем легче встречать ее с улыбкой». История человека, который 28 лет ждал казни

Я — как герой книги «Убить пересмешника». Тот же штат — Алабама. Та же несправедливость — смертный приговор невинному человеку из-за чистого расизма. История повторяет себя, и конца этому не видно. С тех пор как я два года назад чудом вышел из тюрьмы после 28 лет ожидания смертной казни, я езжу по стране и делюсь на школьных и университетских площадках своим опытом. Меня всегда слушают раскрыв рот — людям трудно поверить, что представители американской судебной системы могут оказаться расистами и переломать человеку жизнь.

В июле 1985 года я, 28-летний, косил лужайку у дома мамы в городе Бирмингем, штат Алабама. На лужайку зашли полицейские и сказали, что я арестован за грабеж. «Но я никого не грабил!» — закричал я. «А мы тебя все равно посадим». Во время допроса в полицейском участке стало понятно, что в то время, когда было совершено преступление, я находился на работе. Мой начальник это подтвердил. Тогда полицейские сказали: «Ты обвинен в двух убийствах». Они нашли у моей матери дома ее пистолет той же модели, что был у убийцы, и сказали, что моя внешность совпадает с описанием его внешности. Этого было достаточно, чтобы заключить меня под стражу. Я сказал назначенному адвокату, что я невиновен. Он ответил: «Да, все вы так говорите». Баллистическая экспертиза выявила, что пули в пистолете моей матери совпадают с пулями с места убийства. В декабре 1986 года меня приговорили к смертной казни.

Первые три года я ни с кем не разговаривал (среднее время ожидания приведения в исполнение смертного приговора в США — 15 лет. — Прим. ред.). Я спрашивал себя каждый день, как так получилось. Я превратился в комок ненависти, я хотел сбежать и всех наказать. Иногда я уставал злиться и ужасался тому, сколько во мне было ненависти, а потом снова начинал злиться — и так по кругу.

[blockquote]Если очень хотелось пообщаться, я орал соседу-заключенному что-нибудь вроде: «Эй, ты не поверишь, но Холли Берри согласилась выйти за меня замуж»[/blockquote]

Распорядок дня у заключенных, ожидающих смертную казнь, следующий: подъем в 2:45 ночи. В 10 утра приносят обед. Ужин в 14 часов. Нам всегда давали гадость: иногда это называли гамбургером, иногда стейком Солсбери, но на самом деле это всегда были одни и те же помои. Еда готовилась заключенными, никакой приправы. Они кормили нас ровно столько, чтобы мы не умерли с голода, пока ждали официальной казни. Я все время злился из-за еды, пока навещавшая меня сестра однажды не сказала: «Некоторым людям в этом мире вообще нечем питаться, будь благодарен уже за то, что у тебя есть».

Площадь моей камеры была 3,25 кв. м. В ней я проводил 365 дней в году. Нас выпускали из камеры в душ или к врачу. Иногда мы гуляли по двору. Четкого расписания прогулок не было — количество прогулок в месяц зависело от настроения охраны. Нас выпускали минут на 15, и независимо от настроения мы прыгали как сумасшедшие, чтобы хоть немного размяться.

В 1995 году я написал Брайану Стивенсону из НКО по борьбе с расовой дискриминацией Equal Justice Initiative — я увидел его по телевизору, когда возвращался в камеру после прогулки, и решил попросить о помощи. Он заказал еще одну баллистическую экспертизу, которая выявила, что пули из маминого пистолета все же не совпадали с теми, которые нашли на месте преступления. Брайан пошел с экспертизой к генпрокурору, но тот отказался поднимать мое дело: «Не хочу тратить деньги налогоплательщиков попусту». Я просидел в тюрьме еще 16 лет.

Пока ждешь смертной казни, учишься заново жить, учишься терпению. К 20-му году заключения ты уже можешь снова улыбаться. Чем дольше ждешь смерть — тем легче встречать ее с улыбкой. Изобретаешь новые способы получать радость там, где ты окружен смертью. Если не можешь по-настоящему сбежать из тюрьмы, нужно делать это хотя бы в мыслях. Я начал мечтать. В своих фантазиях я встречался с королевой — славная бабушка пожалела меня, погладила, сказала, что все будет окей и спросила: «Чай будешь?». Я много путешествовал, полюбил Италию — там красивые девушки не давали мне проходу и я был вечно пьян. А Сколько я «съел» гамбургеров и картошки фри за эти годы — не сосчитать.

Если очень хотелось пообщаться, я орал соседу-заключенному через кирпичную стенку что-нибудь вроде: «Эй, ты не поверишь, но Холли Берри согласилась выйти за меня замуж». И слышал в ответ: «Да ты спятил совсем!». Когда живешь в мечтах, а не в крошечной камере — ты свободен.

[blockquote]Страшно ждать свою дату. Ты не знаешь, когда за тобой придут[/blockquote]

Моя камера была в девяти метрах от комнаты, где заключенных казнили на электрическом стуле. До меня доносился запах горящего тела. Я не мог сказать: «Меня не устраивает этот номер, перевезите мои вещи в другой», — пришлось учиться с этим жить. Этот запах не забывается. Я уже два года на свободе, но каждый раз, когда слышу, что где-то в стране приводят в исполнение смертный приговор, — я снова чувствую запах горящего тела.

Приговоренные шли на казнь мимо меня. Я говорил им: «Держитесь». За 28 лет мимо меня в свой последний путь прошли 195 человек. Пять их них были невиновны. Трудно объяснить, как я это понял — это что-то на уровне ощущений, что-то в их глазах, в голосе. Невиновный невиновного видит издалека. Говорить с людьми, ожидающими смертную казнь, всегда интересно — все говорят только правду. На этом этапе нет смысла врать. Никто никому уже не в силах помочь. 22 человека на моей памяти закончили жизнь самоубийством.

Страшно ждать свою дату. Ты не знаешь, когда за тобой придут. И еще страшно, когда знаешь, что невиновен, но не можешь это доказать.

Брайан Стивенсон из EJI продолжал добиваться пересмотра моего дела 16 долгих лет и, наконец, 3 апреля 2015 года власти Алабамы сняли с меня все обвинения. Меня выпустили в тот же день. Настоящего убийцу не нашли, никто передо мной не извинился.

В свой первый день на свободе я попросил друга отвезти меня на могилу мамы — она умерла в 2002 году. Мама ходила ко мне на свидания каждый месяц, гостинцев не носила — запрещено. Видеть маму для меня было всем — она была любовью всей моей жизни. На ее могиле я встал на колени и долго говорил с ней. Потом попросил друга отвезти меня в ресторан со шведским столом. И я там ел, сколько мог, потом отдыхал — и снова ел. Стейк, ветчину, зеленую фасоль, кукурузу — перепробовал почти все, что было.

После выхода на свободу я сильно набрал вес — хотелось съесть столько всего вкусного. Теперь худею. Моей первой покупкой стала огромная кровать — я так устал три десятилетия спать в позе эмбриона. Еще я собираюсь жениться. Найду себе какую-нибудь хорошенькую Сандру Буллок. Как только найду жену, поедем вместе в Италию — уже по-настоящему. Каждое 3 апреля я устраиваю барбекю для Брайана и ребят из EJI. Я живу на пожертвования. Штат Алабамы передо мной не извинился и ни копейки мне не заплатил. Я с ними разбираться не буду — пусть это остается на их совести.

Как изменился мир за те 28 лет, что я его не видел? Меня восхищают новые технологии — я говорю с журналистами по Skype и они как живые. Я мог вообразить в мечтах, как пью чай с королевой, но такого — не мог. Но есть обратная сторона: я вышел и думал, что наконец поговорю с людьми нормально, а не через кирпичную стенку, — но люди совсем перестали разговаривать. Раньше, бывало, садишься в самолет — и весь полет от Бирмингема до Кливленда чешешь языком. А теперь попутчики не только не представляются, но даже не вынимают наушники из ушей — сидят каждый в своем мире. Машины за 28 лет стали красивее — грузовики теперь такие большие и быстрые. А еще Wallmart меня поразил — там можно и продуктов на ужин взять, и одежду купить, и приятно находиться в таком огромном пространстве после моей тюремной камеры.