Сальса в хиджабе. Как я преподавала аэробику сирийским беженцам

Что у них под накидками

Беженцы исчезают, если выключить телевизор.

Но только не у нас, в Турции. Их уже больше трех миллионов. Они затопили улицы Стамбула и перестали быть безликой страшноватой толпой, а обрели очень конкретные черты. Именно этим конкретным людям мы раздавали одежду, обувь и другие нужные вещи, учили языку, помогали записаться в школы, найти работу или хоть как-то адаптироваться в новой стране.

Все мои знакомые в Стамбуле так или иначе подключились. А сама я присоединилась к Small Project Istanbul. Это комьюнити-центр для женщин и детей из Сирии и Ирака. Его сделали две девушки-австралийки, и сейчас туда приходят помогать уже около ста волонтеров.

«Многие женщины приезжают в Турцию без мужчин, — объясняла мне Карен, основатель центра. — Потому что их мужья погибли, воюют, не смогли убежать, что угодно. И вот они тут одни, с детьми, в незнакомой стране, без языка и без работы. И главное, с культурной точки зрения, они никуда не могут пойти. У них нет чайных, они не сидят на площадях, как мужчины. Разве что рынок. Поэтому отдельное пространство прямо для них — это то, что нужно».

Среди прочего женщины в Small Project Istanbul занимаются дизайном: делают сумки, кошельки и украшения. Благодаря этому они и прославились: Al Jazeera сняла минутный репортаж об их сережках Drop earrings, not bombs. Теперь я встречаю знакомые «капельки» в Европе и даже в Америке. И сама скупаю их десятками на подарки. На задней стороне пакетика-обертки написано: «Спасибо, что помогаете мне построить новую жизнь в Турции».

Вот в этом самом центре я и стала преподавать аэробику. Мы закрывали помещение, чтобы мужчины не вошли, женщины снимали хиджабы, я включала музыку, и мы прыгали и танцевали, приседали и качали пресс, а вокруг нас скакали дети.

Для меня это был не меньший эксперимент, чем для них. У меня было много предубеждений против покрытых женщин, но когда они сняли платки и накидки, они оказались совершенно такими же, как я.

Вдруг выяснилось, что из-за регулярных молитв они могут легко достать пальцами рук до пальцев ног.

Одна светло-русая женщина из Ирака просто преображалась, скидывая свое пальто. У нее был отлично накачан пресс.

«Покажи еще упражнения на живот, — требовала она, критично осмотрев меня в профиль. — Ты вообще не ешь сахар? А хлеб ты ешь? А муж твой как без хлеба? Подожди, а сколько тебе лет? А, ну совсем молодая, да… А дети у тебя есть?» Когда я ответила, что нет, она триумфально посмотрела на остальных, стоявших позади, и быстро-быстро заговорила по-арабски. Женщины с пониманием закивали.

Я еще долго не могла узнать их, когда они здоровались со мной до начала урока. Я растерянно кивала, не различая их по накидкам. Мне потребовался месяц, чтобы просто перестать считать их одной безликой фигурой в черном.

Постепенно, в центре и за его пределами, у меня начали появляться друзья из Сирии.

Зиад

Одним из них был Зиад, официант, с которым я познакомилась в стамбульской кальянной, — один из многих бежавших из Сирии мужчин «призывного возраста», чтобы не вступать в официальные или неофициальные армии.

В кальянной Зиад жил и работал, как он сам шутил, 8 дней в неделю. Для большинства сирийцев Турция — «лимбо» почти без возможностей выхода. Ни статуса, ни пособия беженца не получить, даже на вид на жительство не подать: слишком дорого, нужен постоянный адрес и страховка. А без «прописки» — никакой официальной работы, только расцветающие в подвалах мастерские-потогонки.

Но Зиад был полон спокойной уверенности, которая так привлекла меня, а потом и всех моих друзей; я начала водить к нему буквально всех на кофе и кальян. Он верил в себя, верил в свое будущее, выучил турецкий, выучил английский, а главное — копил деньги. А денег, если он хотел каким-нибудь способом добраться до Европы, нужно было немало.

Наконец через два года мы собрались, чтобы проводить его на автобус до южного побережья Турции. Я взяла с него обещание все время писать мне по WhatsApp, дала контакты волонтеров, которых я знала на острове Хиос, и пожелала удачи.

[blockquote]Зиад пытается объяснить, кто они такие, самым простым и вкусным способом — фалафелем, салатом из петрушки табуле и пряным пловом кабса[/blockquote]

Телефон я не отпускала из рук целыми днями. И я восхищалась этим очень молодым, младше меня, мужчиной, потому что он ни разу не написал ничего отчаянного или тоскливого, а только шутил, что ему точно будет что порассказать своим внукам.

«Мы стояли ночью на берегу, все готовы, в жилетах. У Хашима не хватало денег. Тогда организатор переправы сказал, что если он поведет лодку, то может поехать бесплатно. А он даже машину не умел водить. Но, конечно, согласился. Ему показали быстренько, где мотор, где запуск, и мы отплыли».

Я никак не могла поверить, что лодку могли доверить неопытному мальчишке. Вдруг стало немного понятнее, почему так много из этих переполненных надувных плотов тонут: с 2015 года так погибло больше 10 тысяч беженцев.

Зиад шел через границы в тот самый горячий август, когда на беженцев устраивали облавы, арестовывали пачками, даже стреляли и поджигали, а буквально за его спиной возводились стены из колючей проволоки.

Он доехал до Норвегии. Сейчас у него есть статус и пособие беженца. Он учит норвежский, помогает в местном Красном Кресте. А еще с помощью муниципалитета он устраивает большие ужины. Сирийцев в этом крошечном городке теперь много, и Зиад пытается объяснить, кто они такие, самым простым и вкусным способом — фалафелем, салатом из петрушки табуле и пряным пловом кабса.

Зиаду повезло. Это вообще одна из самых счастливых историй, которые я знаю. Его братья все еще в Стамбуле, его родители в Сирии. В их последнюю встречу они просили его не возвращаться, потому что война даже не собиралась заканчиваться. Но это все равно «счастливая история». По местным меркам.

Совсем недавно, в Международный день беженцев, он прислал мне видео журналистки Эли, которая шла с ним из Греции до Германии.

Хузама

Другая моя близкая сирийская подруга — Хузама. В отличие от Зиада, о политике она говорила много и с яростью. Работала в пограничном сирийско-турецком фонде и все время разбиралась с неправдоподобным количеством родственников с маленькими детьми.

Вместе мы ходили по Стамбулу в ярко-красных футболках, на которых было написано «Алеппо горит». За это, а еще за то, что я перевожу на русский ее посты и хештеги про происходящее в Сирии, она почему-то считала меня очень смелой.

Сошлись мы на похожем чувстве юмора и особенной любви к шуткам над стереотипами.

— Ну ведь я же «сирийская террористка», — подчеркивала она каждый раз, когда у нее возникают проблемы с документами или с местными националистами. — Ну а ты, дорогая моя, «русский монстр», — заливисто смеялась она, когда читала свою ленту новостей в фейсбуке.

Русских она и все ее окружение действительно не любили. Мы ассоциировались с автоматами и военными самолетами, а не с героями-освободителями.

— Знаешь, ты моя единственная русская подруга, — как-то призналась она.

Я не удивилась. Незадолго до этого я случайно выяснила, что я первый русский волонтер в моем центре для женщин-беженок. И в моей голове эти две вещи неожиданно органично связались.

[blockquote]Я не верю, что когда-нибудь точно узнаю, кто кого атаковал, кто кого спасал, освобождал, уничтожал и помогал в этой толпе военных бомбардировщиков в небе над Сирией[/blockquote]

В центре я уточнила, а из каких стран, собственно, приходят. «Американцы почти все. Из Европы еще есть», — водила пальцем Карен по списку учителей в центре.

Вспоминая весь свой немаленький волонтерский опыт, я вдруг поняла, что почти всегда разбавляла толпу американцев, желающих помочь. Параллельно с самым большим в мире экспортом вооружений и конфликтов, из США идет не меньший поток волонтеров, благотворительных фондов, государственных и негосударственных организаций. Они работают со всем и всеми: с детьми, болезнями, образованием, бедностью — с чем угодно. Из России такого движения нет или оно не заметно на международном уровне. На это не тратится столько денег. На этом не строятся организации и фонды. Так не проводят свой отпуск или перерыв между школой и работой молодые люди. На днях мне на глаза попалась статья, которая подтвердила мое впечатление: глобальное исследование мировой благотворительности World Giving Index поставило Россию лишь на 126-е место из 140 возможных.

Я не верю, что когда-нибудь точно узнаю, кто кого атаковал, кто кого спасал, освобождал, уничтожал и помогал в этой толпе военных бомбардировщиков в небе над Сирией. В какой-то момент страну бомбили 15 стран одновременно.

Но я точно знаю, что когда за укутанной в черное женщиной начинает видеться лицо девушки, которая тайно хочет научиться танцевать сальсу, их одежда перестает пугать. Когда в смуглых бородатых мужчинах узнаешь учителя, художника, врача, ненавидеть толпу беженцев становится немного труднее, а мир вдруг становится шире и лучше. А когда понимаешь, сколько всего могут сделать волонтеры, из любой страны, хочется кричать о волонтерских программах на каждом углу. Что я, видимо, теперь и делаю.