За 19 лет, прошедшие после его смерти, великий шансонье-бард-рокер Генсбур успел стать полноправным национальным героем, хотя сам эти лавры, будь они на его лохматую голову возложены, вмиг бы снял и поджег «Голуазом». В конце концов, речь идет о человеке, в телеэфире спалившем 500-франковую банкноту (что являлось в те годы уголовно наказуемым преступлением); человеке, которого за звуки женского оргазма в песне Je t'aime... moi non plus проклинал Ватикан, а за кавер «Марсельезы» в стиле регги грозились убить как французские ветераны, так и Боб Марли. Однако забронзовение началось сразу после смерти. Сам Миттеран назвал покойного «нашим Бодлером и Аполлинером».

К сожалению, именно этот Генсбур и запечатлен в фильме художника и режиссера Жоана Сфара: наше, в смысле французское, все. Подзаголовок «Героическая жизнь» оказался совершенно лишенным иронии: это агиография, жизнеописание святого, даже если святой не выпускает изо рта сигареты, бутылочное горлышко и разные части тела Бриджит Бардо. Наоборот, все это смотрится именно как осознанное и едва ли не альтруистическое воплощение национального духа. Кому-то же надо спать с Бардо. (Высоцкий, наш эквивалент Генсбура, странным образом воплотил российские общенародные чаяния почти тем же способом.)

У фильма есть свои достоинства — главным образом это невероятно похожий на Генсбура Эрик Эльмоснино в главной роли. Губит же его даже не пиетет к герою, а заведомо провальный прием: попытка показать мир «глазами Генсбура». Фильмы, в которых творческий процесс художника демонстрируется визуальными средствами, неминуемо выявляют пропасть между талантом героя и режиссера. Буквальность опошляет любую метафору. Здесь, например, за маленьким Сержем бегает трехметровая еврейская голова на ножках, которую авторы одолжили из реквизита «Бората», а за взрослым Генсбуром — его собственный Черный Человек: карикатурная версия Сержа с полуметровым носом и ушами формой и размером с половинки берлинского печенья. Демонический Серж появляется в трудные минуты искушать Хорошего Сержа плохими советами. «Я — человек с капустной головой», — грустно произносит Генсбур, когда его собственная мать  насмехается над его ушами. (Это будущее название альбома: авторы зрителю если и подмигивают, то обоими глазами и подталкивая локтем в бок.) В следующем кадре он видит в зеркале... правильно, человека с головой из капусты.

О несостоятельности такого подхода лучше всего говорит тот факт, что российский режиссер Андрей Хржановский только что точно такими же средствами разделался с Иосифом Бродским. Симметрия удивительна — особенно если учесть, что элегическая лента Хржановского «Полторы комнаты» как раз сейчас идет в Нью-Йорке. В обоих фильмах, чтобы показать детство гения, используется анимация. В обоих присутствуют говорящие коты. В обоих второстепенные персонажи начинают внезапно говорить текстами героя. В обоих герой отправляется в фантастический полет над городом. А главное, как Серж, так и Ося оказываются в первую и последнюю очередь любящими, хоть и непутевыми сыновьями милейших, хоть и крикливых еврейских родителей. И именно в этой выпяченной еврейскости и прячутся корни всего этого умильного магического реализма: и Генсбур, и Бродский почему-то пишутся кистью Шагала. При этом и тот и другой, по-моему, довольно неоднозначно относились к собственному происхождению, или (скажем так, чтобы никого не оскорбить) не основывали на нем всю свою самоидентификацию.

Тем не менее я вышел из парижского кинотеатра с намертво застрявшей в мозгу Requiem pour un con, песней, от которой в фильме осталась только пара секунд барабанного ритма. Именно ей, с ее заключительными словами pauvre con (в крайне вольном переводе — «бедный поц»), мне кажется, мсье Генсбур не без удовольствия проводил бы сам себя в небытие. Вместо этого ему сыграли «Марсельезу».