Фокс пришел домой, аккуратно приставил к перилам балкончика небольшую стремянку, поднялся по ней и сделал шаг вперед и вниз с двадцать девятого этажа.

Хотел он этого или нет, но в момент падения Барри Фокс превратился в архетип и, если угодно, логотип. Самоубийство банкира — а именно прыжок из окна небоскреба — занимает особое место в нью-йоркской психике. Со дня биржевого краха 1929 года, когда легенда о массовых суицидах на Уолл-стрит впервые разошлась по миру, этот образ превратился в этакую оборотную сторону «американской мечты»: страх падения, параллельный мечте о молниеносном взлете. Та же плоскость, противоположные векторы.

Я не ерничаю, точнее, ерничаю не больше вас. В российском жанре «кризисного юмора» с большим отрывом лидирует анекдот о банкире, тело которого летит вниз сто метров и подпрыгивает в воздух на четыре, «тем самым немного отыграв предыдущее падение»; терминология новая, из теленовостей, но у самой шутки борода мафусаиловой длины. После «черного четверга» нью-йоркские комедианты острили на эту тему через считаные часы. «Вы к нам спать или прыгать?» — спрашивает заезжего дельца портье многоэтажного отеля в одной из древних хохм Эдди Кантора. В фильме братьев Коэн «И.о. Хадсакера» (The Hudsucker Proxy) таких суицидов два — один подается как чистая клоунада, другой не без лирики. В телешоу Mad Money на канале CNBC особо удручающие биржевые сводки сопровождаются звуковым эффектом «прыжок из окна» (бьющееся стекло, свист воздуха, удаляющийся вопль и отдаленный шлепок).

Самое интересное, что никакой эпидемии самоубийств в 1929 году на Уолл-стрит не было, так же, как нет ее и сейчас. Всего, согласно официальной статистике и архивам The New York Times, после самого знаменитого биржевого краха в истории с собой покончили четыре дельца, при этом из окон выпрыгнули только два (из оставшихся один предпочел пулю, другой — газ). Пик самоубийств приходится не на 1929-й, а на 1932 год, когда по стране уже вовсю гуляла Великая депрессия.

Тем не менее что-то в самой идее не дает нам от нее отказаться: если маклеры не прыгают из окон, то мы, кажется, готовы их подтолкнуть. Дело в том, что, когда вниз устремляются все как один экономические показатели, кто-то должен лететь вслед за ними, как Слим Пикенс верхом на атомной бомбе в последних кадрах «Доктора Стрейнджлава». В самоустранении «властелина вселенной» автоматически чудится покаяние или, по крайней мере, понимание. Оно удовлетворяет первобытную потребность не то в агнце на заклание, не то в козле отпущения — особенно когда люди, растратившие миллиарды, выбивают из Вашингтона федеральную помощь и, не моргнув глазом, пускают ее на рождественские бонусы самим себе. Хочется, чтобы хоть кто-то взял на себя ответственность хоть за что-то. В этом смысле прыжок из окна есть разновидность американского харакири. Он восстанавливает некий мнимый баланс.

С 11 сентября 2001 года этот образ также приобрел второе значение — символ хаоса как такового, общеприменительное memento mori. Напоминание, что кризис всегда за углом, а дорога вниз всегда короче дороги вверх. В недавнем романе Дона Делилло (Don DeLillo) «Падающий человек» (The Falling Man) таинственный художник терроризирует Нью-Йорк жутким перформансом, выпрыгивая из окон небоскребов в деловом костюме. Мультипликационные титры к сериалу «Безумцы» (Mad Men) — лучшему, кстати, на американском телевидении на данный момент — изображают силуэт безупречно одетого мужчины (в нагрудном кармане белеет платок), летящего вниз, вниз, вниз вдоль зеркальной стены.

Утром, когда я сел писать эту колонку, на первых полосах газет появилось длинное и внушительное, как анфилада ампирных залов, имя Рене Тьерри Магон де ля Вильюше (Rene-Thierry Magon de la Villehuchet). Полиция нашла основателя инвестиционного фонда Access International Advisors, чьи активы — почти полтора миллиарда — развеял по ветру мегамошенник Берни Мэдофф, у себя в офисе. Де ля Вильюше, потомок французской знати, принял большую дозу снотворного и перерезал себе вены канцелярским ножом. Тем самым, которым орудовали угонщики 11 сентября, но символизма здесь ноль. Просто печально.