Действие: инаугурация новоиспеченного президента Соединенных Штатов Джорджа Буша-младшего, проигравшего Алу Гору по абсолютному количеству голосов и водруженного на пост указом Верховного суда.

Рядом со мной разминаются профессиональные радикалы с растаманскими афрокосами и в камуфляже, которые с таким же рвением протестовали бы против Гора. Они деловито заматывают головы шарфами в предвкушении слезоточивого газа. С этими есть шанс попасть в кадр. Поодаль кучкуются состоятельные либералы средних лет, читатели The New Yorker. Их тоже будут снимать: они символизируют глубину народного возмущения.

Над головами хлопают транспаранты разной степени витиеватости и остроты. На одном написано «Послужной список Буша» — над фотографией серебряной ложки (с коей во рту он, согласно идиоме о богатых детках, родился). На другом: «Забитое большинство». На третьем, неожиданно: «Долой Рики Мартина!» (пуэрториканская поп-звезда подрастеряла поклонников, выступив на каком-то республиканском сабантуе). Юные иронисты из выдуманной к случаю партии «Американская молодежь за антидемократическое общество» разгуливают с увещеваниями «Беспрекословное повиновение!» и «На колени перед Чейни!».

Мой канадский приятель Ариэль немного переборщил со своим транспарантом. Он создал похабный каламбур BIPARTISANSHIP MY ASHCROFT, для понимания требующий от читателей досконального знакомства с фигурой Джона Эшкрофта — ультраправого кандидата на пост генерального прокурора. Я, отчасти в противовес, остановился на брутально-простой констатации факта: NOT MY PRESIDENT.

Где-то на ступенях Капитолия — туда вход строго по билетам — завершается инаугурация как таковая. Это нас не интересует. Мы занимаем стратегические позиции вдоль Пенсильвания-авеню в ожидании прямого контакта со злодеями: президентской кавалькадой. Президентской! Словосочетание «президент Буш» до сих пор не улеглось в голове ни у кого, включая президента Буша. Это, конечно, временно и пройдет. Политические комментаторы, которых беспокоит сомнительная «легитимность» республиканской победы, забывают о главном: победитель получает доступ к декорациям и реквизиту. Пять-шесть фото на фоне Белого дома, три-четыре пресс-конференции за кафедрой с государственной печатью, пара полетов на Air Force One — и легитимность, как благодать, тихо снизойдет сама.

Инаугурация закончена, клятва произнесена, ангелы слетелись. Демонстранты бессильны повернуть этот процесс вспять. Но — не особо вдохновляющий боевой клич, согласен — они пришли слегка его замедлить.

Политический протест в XXI веке относится к спонтанному самовыражению примерно так же, как стриптиз — к спонтанному самораздеванию: к жизни его вызывает исключительно присутствие наблюдателя. От поколений леммингов (народовольцев, студентов на площади Тянаньмынь) нас отличает четкое осознание программы-минимум. Она заключается в том, чтобы на несколько дней создать в мозгах представителей масс-медиа рефлекторную спайку «беспрецедентная инаугурация = беспрецедентные протесты» и снабдить ее пакетом иллюстраций. Затем отступить в сторону и ждать, пока газеты довершат работу за нас.

Собравшиеся вокруг меня члены «забитого большинства», кажется, это прекрасно понимают. Их действия не просто телегеничны, а телегенны. Неоплодотворенные хоботком объектива, они мрачно роятся под замерзающей моросью и ревниво читают чужие транспаранты. Но любая наведенная на них камера тут же высекает из этих отсыревших пороховниц фейерверки гражданского волеизъявления.

Наша вынужденная принадлежность к шоу-бизнесу очевидна не только нам. Пока Ариэль и я расчехляем свои плакаты — мое отрицание очевидного и его сложносочиненный каламбур — к нам подбегают две темнокожие девочки лет тринадцати, с виду отбившиеся от школьной экскурсии. В руках у одной десятидолларовая «мыльница» без вспышки. Вторая на мгновение припадает к мокрому мрачному Ариэлю в абсурдной позе старлетки — ножка назад, губки бантиком, — подруга беззвучно щелкает, и обе сматываются в поисках новых фоток, еще смешнее.

Мало-помалу начинает клевать пресса. Нас интервьюирует француженка из коммунистической l’Humanite (когда-то, кажется, эта газета плюс Daily Worker представляли Запад в советских киосках). Ей очень хочется услышать что-нибудь про классовый гнев. Или на худой конец расовый. «Вы сказали бы, что этой толпой руководит злоба?» — спрашивает она с трогательной надеждой, максимально облегчая нам работу — требуется лишь кивнуть. «Скорее нейтральное чувство долга», — отвечает Ариэль. Француженка мнется с ноги на ногу, ей это неинтересно, ей нужен гнев.

Кавалькада тем временем запаздывает. В ее отсутствие толпа безустально вырабатывает свою знаковую систему: мерные раскачивания, речевки, кричалки. Из последних приживаются самые простенькие — над остроумными одобрительно смеются, но не подхватывают. Остроумие не выживает повтора, постепенного дробления слов на звуки.

Наконец по Пенсильвания-авеню на скорости озабоченного пешехода прокатываются один, два, десять, сорок полицейских мотоциклов. За ними из-за поворота выныривают два грузовика, набитые телевизионщиками. Над скоплением камер шевелятся косматые микрофоны. Момент истины, финишная прямая, добро пожаловать к вселенной на ладонь: швырни камень — и ты в истории. Сдери блузку — ты в истории. Ори громче всех — в истории. Свались с приступом — в истории.

Скандируют все и всё сразу, но большинство просто срывается на низкий, печальный, вдовий вой. Вслед за прессой идут президентские «линкольны». В первом, кажется, Лора Буш. У самого устья авеню, где толпа демонстрантов впервые становится видна из лимузина, приоткрытые окна машины быстро и наглухо задраиваются. Маленькая победа многотысячной толпы над испуганной техасской домохозяйкой. Следующим номером — вице-президент Дик Чейни. Ветеран четырех инфарктов (в последний раз его сердце забарахлило, когда во Флориде пересчитывали голоса) героически выглядывает из окна и пытается дружелюбно махать ручкой. Вой. Десятки перчаток втыкают в небо средний палец, включая мою. С расстояния пятнадцати метров я бросаю, с изумлением глядя на собственную рехнувшуюся руку, непристойный жест в лицо пожилому незнакомому человеку.

Лимузин Буша окружают пешие агенты секретной службы. При виде протестантов — при виде нас — лимузин разгоняется. Сперва незаметно. Потом все очевиднее: агенты ускоряют шаг, сбиваются на трусцу, бегут. Бегут! Вот он, необходимый момент: «При виде многотысячной демонстрации протеста», скажут — уже говорят! — комментаторы, «лимузин президента повысил скорость, заставив пеших охранников...»

...И проехал мимо. До Белого дома от нас — три квартала.

На следующий день, по домам и работам, с разными простудами, мы перебираем первые полосы и прочесываем Интернет. Кто-то, оказывается, кинул в Буша яйцо. Одно. Отлично. «Самые маштабные протесты со времен Никсона». Дальше. Циклон La Nina, согласно предположению океанографа Вильяма Патцерта из агентства NASA, может являться частью более масштабных и долгосрочных перемен в климате. Дальше. В Чикаго возобновили работу ассамблея и сенат штата Иллинойс. На второй срок заступает сенатор со смешным именем Барак Обама.