Переходный возраст

По вечерам взрослые садились на кухне за стол пересчитывать денежки.

Считали всей семьей, но все равно утомлялись. В конце рабочего дня папа объезжал торговые точки, собирал выручку и носил деньги домой чемоданами.

Торговал папа вареными джинсами. Ходил по улицам в бронежилете.

Зато Даня мог себе позволить смотреть голливудские фильмы на собственном видеомагнитофоне, водить девочек в молочное кафе и дарить им розы не поштучно, а букетами. Иногда Даня возвращался из школы домой на такси.

Папа Дани был одним из первых постсоветских миллионеров.

Когда Даня говорил, что хочет быть похожим на папу, тот отвечал: тогда бери тряпку и иди на заправку мыть стекла. Отец видел в Америке, как тинейджеры работают на заправках. Ему это понравилось. Папа обещал: я даже дам тебе денег на спрей.

Даня подсчитал, сколько должна стоить его услуга, чтобы отбивать деньги на тряпки. Но мама не пустила. Как можно, мальчик из интеллигентной семьи.

Когда появились ваучеры, папа по секрету от мамы посоветовал Дане держать ухо востро. Даня купил у сверстников несколько ваучеров по две тысячи за штуку. Продал отцу по десять.

В тот год мальчик из интеллигентной семьи появился в своей элитной школе с углубленным изучением иностранных языков только в ноябре. Целый день напролет он простаивал у Сбербанка с табличкой «куплю ваучеры» в руках, с газовым пистолетом в кармане и с деньгами в трусах. Когда Даня пришел в школу, у него в кармане лежало уже три тысячи долларов. Еще пять он спрятал дома.

Спалился Даня, когда решил купить киоск. Папа его друга был директором овощебазы и тоже хотел с детства прививать ребенку страсть к предпринимательству. Подарил пацану киоск. В головах товарищей родилась гениальная идея: надо скинуться и купить еще один киоск. Чтобы оборот увеличить.

И Даня сдуру сболтнул про киоск маме. Все вскрылось. У родителей состоялся серьезный разговор. Отец вынужден был капитулировать.

Ну все, Даня, капец, ты уезжаешь в Швейцарию.

В швейцарской школе, куда попал Даня, он оказался окружен в основном русскими детьми. Так же как и он, они были высланы родителями в начале девяностых из страны, только что нарисованной на карте мира.

В этой свеженарисованной стране вместе с новыми правилами жизни и новыми ценностями формировался новый класс миллионеров. Это были первые люди, которые зарабатывали принципиально больше, чем могли потратить.

Их детям предстояло пройти все испытания, которые выпадают на долю наследников крупного капитала. Больше того, они родились в стране, где многим вообще казалось диким, что кто-то может владеть капиталом. Поэтому у первых постсоветских миллионеров находилось немало причин отправлять детей за границу. Хотя сами они часто до конца не понимали, зачем, собственно, они это делают.

То ли чтобы дать детям хорошее образование. То ли чтобы их не укокошили в потасовке за перспективные активы. То ли чтобы просто не путались под ногами. Детям предстояло своей головой находить смысл пребывания за границей и свыкаться с чужой жизнью. И, как правило, это у них получалось.

Тем более странно, что, повзрослев, сделав карьеру и обустроившись на Западе, многие из них в итоге стали возвращаться в Россию.

На стене в даниной швейцарской школе висели мраморные таблички. На них были выбиты имена учеников, которые благодаря личным достижениям и выдающимся успехам становились старостами класса. Сто тридцать лет назад старостой стал сын какого-то русского купца. Табличка с его именем висит до сих пор.

Православные русские купцы засылали детей в другие страны к иноверцам за ремесленными и научными знаниями, которые могли пригодиться дома. И дети знали, что вернутся, унаследуют родительское достояние и будут приумножать – так же, как наследовали и приумножали их отцы.

У первых постсоветских миллионеров опыта наследования и приумножения не было никакого. В швейцарской школе Даня познакомился с Сергеем Михайловым, сыном владельца мясного комбината «Черкизово» Игоря Бабаева, который позже войдет в список ста самых богатых людей России. Бабаев выслал своих детей из страны, поскольку считал, что им угрожает опасность. Однажды ему показалось, что одного из его сыновей пытались похитить – за мальчиком в школу приехала машина с водителем, которую никто в семье не посылал.

Если Даня и Сергей показали себя сравнительно прилежными учениками, то Эмин Агаларов был, напротив, хулиганом и задирой. Несмотря на то что был сыном и наследником еще одного будущего участника «золотой сотни», владельца империи «Крокус» Араса Агаларова.

Отец послал Эмина в Швейцарию в основном потому, что в Москве в районном отделении милиции мальчика хорошо знали в лицо. Он любил залезать на строительные леса заброшенных особняков и швыряться в машины фарфоровыми изоляторами. Это выяснилось из отчетов тайно приставленного к Эмину телохранителя.

Была надежда, что учеба в Швейцарии пойдет мальчику на пользу. В интернате ученики жили под надзором учителей, свободного времени в день отводилось не больше трех часов. К завтраку, обеду и ужину надо было выходить в костюме. Впрочем, на Эмина все это не произвело особого впечатления.

Зато произвели впечатление дети из Сибири. Как правило, они приезжали с двумя чемоданами. В одном были вещи, в другом кэш, которым они прямо на месте расплачивались за обучение и одаривали учителей и сокурсников. Надолго они, как правило, не задерживались. Уезжали домой, поскольку чемодан довольно быстро пустел.

Родители Дани чемодана с деньгами ему не дали. Но пришли к директору и высказали ему свое желание: чтобы у ребенка были карманные деньги. «Сколько?» – спросил директор. «А как у вас принято?» Решили, что мальчику будут выдавать по сто франков в неделю. Прощаясь, мама тайком от отца сунула Дане в карман пятьсот долларов.

Немцы в интернате по сравнению с русскими выглядели оборванцами. Но, когда в городском оперном театре состоялся концерт, на котором ученики должны были выступить со своими номерами, родители этих оборванцев подъезжали к театру на «роллс-ройсах».

Со временем Дане понравилась в немецких детях их уверенность в завтрашнем дне. Спокойный расчет: могу я, наверное, стать агрономом. А может быть, инженером. Или даже летчиком. Но на деньгах моих это никак не скажется, потому что ими все равно управляет трастовый фонд. В тридцать лет я их в любом случае получу. Чем бы ни занимался.

В России о том, что такое трастовый фонд и даже фондовый рынок, родители тогда еще имели самое туманное представление. Они становились миллионерами буквально на глазах у собственных детей. И некоторые из этих детей тоже собирались стать миллионерами.

Им никто ничего не гарантировал, но мир казался им полным заманчивых перспектив и возможностей. Поэтому учебу в Швейцарии или в Лондоне многие ребята из России воспринимали как ссылку. Кампус, коридор, телефон. Ты звонишь в Москву друзьям-сверстникам, чтобы поболтать наконец с нормальными людьми. А они отвечают, что им некогда с тобой разговаривать, потому как только что купили автомобиль марки Mercedes и как раз отправляются на прогулку.

Ты вешаешь трубку. И тут тебя начинает грызть тоска. Даже если ты пытаешься убедить себя, что никакого «мерседеса» у твоего приятеля нет и все это пустая болтовня. Вот она, реальная жизнь, крутится у тебя в голове. А я тут, как дурак, сижу на кампусе, ем кебаб.

Возможно, примерно такие же мысли спустя десять-пятнадцать лет в конце концов и вернут их в Россию. Вот там, в Москве, настоящая жизнь. А я тут сижу, как дурак, в Nobu на Пятьдесят седьмой, ем тартар.

Многие из них, правда, и до Nobu не добрались. Иные быстро перегорали и слетали с катушек, не заработав не то что миллиона, но даже не получив первой зарплаты. Ценность и цена западного образования постигалась и детьми, и родителями постепенно.

Владельцу мясного комбината «Черкизово» Игорю Бабаеву пришло однажды в голову, что было бы совсем неплохо, если бы после школы его сыновья поступили в Оксфорд или Гарвард.

Он еще не знал того, что сейчас знает каждый второй московский студент. Чтобы поступить в Оксфорд или Гарвард, нужны не только отличные отметки в хорошей школе и деньги. Ты должен заниматься спортом и благотворительностью. Иметь интересные хобби. Хорошо бы стать обладателем пары-тройки школьных премий. Раз-другой поучаствовать в политических акциях. Не помешает пара подвигов. Чтобы поступить в Оксфорд или Гарвард, нужно стать просто неправдоподобно разносторонней личностью. Или умело притвориться.

А Игорь Бабаев рассчитывал, что удастся использовать связи, сделать «донейшн»... Но с большим удивлением обнаружил, что не все покупается даже за большие деньги. Для него, как и для многих русских, это стало важным, хоть и неприятным открытием.

Когда Даня покинул школу в Швейцарии, на стене осталась табличка с его именем. Как и купеческий сын сто тридцать лет назад, он стал старостой. Но ни в Гарвард, ни в Оксфорд поступить не смог. И поступил в American University в Вашингтоне.

Русских там почти не было. В первый же день Даня почувствовал, что отложившаяся на нем швейцарская фешенебельность и некоторая свойственная в те годы русским понтовитость в Америке ни к селу ни к городу. Все студенты носили застиранные майки и кроссовки «Найк». Разодетый в «Версаче» Даня моментально почувствовал себя клоуном. В первый же день он поехал в ближайший GAP и закупил маек.

Для многих русских детей университеты вообще становились первым местом, где они могли почувствовать себя обычными людьми.

Пока растешь в родительском доме, чувствуешь себя овощем. Потому что живешь в свое удовольствие. Все устроено для тебя. В чужой стране надо заботиться обо всем самому, как пришлось заботиться Татьяне Евтушенковой.

Переехав в Лондон, дочь владельца АФК «Система» Владимира Евтушенкова с удивлением обнаружила: чтобы в квартире заработал телефон, надо предпринять какие-то действия. Она получила едва ли не самое большое удовольствие в жизни, подключив телефон.

Управившись с телефоном, установив стиральную машину и научившись платить за свет через систему direct debit, эти дети отправлялись в университет, где их ждало новое потрясение. Университет оказывался для них местом, где наконец можно было смешаться с толпой.

В России ты не мог быть никем, кроме как сыном или дочерью богатого, известного человека. В американском или британском университете ты впервые мог стать просто человеком. У всех вокруг были родители, у большинства богатые. Может, миллионеры, а может, миллиардеры, кто их разберет. Никого это, в общем-то, не интересовало. Переехав в Лондон, Татьяна Евтушенкова стала обыкновенной девушкой, и это было необыкновенное чувство.

В какой-то момент она осознала, что самое сложное для ребенка сверхуспешных людей – поверить в себя. Потому что, когда ты растешь буквально на советах директоров одной из крупнейших компаний страны или наблюдаешь, как на кухне отец с мужиками вершит судьбы страны, довольно легко веру в себя потерять.

Иногда кажется, будто все это так круто, что у тебя так никогда не получится. Нередко – только потому, что прежде, также без каких-либо оснований, у тебя появлялось ощущение, что ты можешь все. И приземляться было больно.

Только в лондонском или американском университете эти дети понимали наконец, что мир офигенно большой. Он не ограничивается домом в Барвихе и квартирой на Тверской, однообразными тусовками и одинаковыми представлениями о жизни.

Только за границей многим удавалось почувствовать то, что далеко не сразу и далеко не всегда вообще удается прочувствовать богатому наследнику: ты можешь прожить свою жизнь. Вот – ты. Вот – то, что у тебя есть. Вот – то, чего ты можешь достичь.

Кажется удивительным, что, получив в подарок весь мир, они сравнительно быстро с ним наигрались. И стали потом возвращаться в эту самую ограниченную реальность, зажатую между Барвихой и Тверской.

Это могло выглядеть бегством от свободы. Хотя на деле зачастую являлось ее поиском.

Даня довольно быстро достиг в Америке многого. Он хотел стать юристом. Об этом он мечтал с того дня, как посмотрел фильм «Фирма» с Томом Крузом. Хочу стать адвокатом, сказал он себе. У адвокатов есть все: приключения, бабки и женщины.

Но, кроме того, Дане, как и большинству детей первых российских миллионеров, просто хотелось, по примеру отцов, заработать много денег. К счастью, в Филадельфии жил тот самый друг детства, с которым Даня когда-то хотел купить в складчину киоск. Его родители попали в бандитские разборки и вынуждены были бежать из России. Денег у них не было. Но друг упорно трудился и сумел открыть в Филадельфии клинику для стариков.

Он предложил Дане открыть такую же в Нью-Йорке, а не в провинциальной Филадельфии, и зарабатывать на порядок больше. Даня как раз переехал из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы выучить­ся на юриста. Он долго изучал рынок и бизнес и наконец решился. Тогда он попросил у отца полмиллиона долларов.

Это и был момент истины.

Деньги, как ни смешно, – самый чувствительный пункт в отношениях богатых родителей с детьми. Ясно, что если сразу дать человеку все, то не к чему будет стремиться. Но как общаться со своими детьми и при этом не осыпать их деньгами?

Родители Татьяны Евтушенковой долгое время летали бизнес-классом, а она сама в том же самолете – эконом-классом. Воспитательный эксперимент закончился, когда папа купил самолет.

Как правило, обеспеченные родители, небезразличные к судьбе своих детей, боятся испортить наследников привычкой к роскоши. Им оплачивают машину, квартиру в приличном и безопасном районе, некоторые бытовые расходы.

Но сложно провести грань между необходимыми тратами и баловством. И почти невозможно быть уверенным в том, что деньги расходуются разумно.

Европейцам и американцам проводить такую грань помогают богатые традиции. Российские родители на традиции и поколенческий опыт ориентироваться не могли, а освоить эту науку на чужих примерах нелегко.

Эмин Агаларов, как и Даня, переехал в Америку. Отец однажды подарил ему Range Rover. Но лишних денег ему почти не давали, поскольку не верили, что они пойдут на что-то путное. Поэтому чаще всего «ровер» простаивал в гараже, а Эмин, экономя на бензине, разъезжал по округе на своем старом мопеде.

Когда живешь вдали от родителей, но мысленно все время с ними соревнуешься, пытаясь доказать себе, что ты не менее крут, чем они, довольно сложно держать себя в рамках. Иван Мазур, сын главы «Нефтегазстроя», не смог.

Три года назад, возвращаясь из ночного клуба, он не справился с управлением и врезался в машину на встречке. Его друг погиб, несколько человек получили травмы. Следствие сочло, что Иван находился под действием наркотиков и алкоголя. И хотя в ходе расследования заключения медэкспертизы стали таинственным образом исчезать из дела, Мазур неожиданно признал вину. Судья дал ему шесть с половиной лет.

Поэтому, когда ты просишь у отца не просто спорткар, а полмиллиона долларов, это твой рубикон. Первый настоящий экзамен, потому что к этому моменту ты должен доказать: тебе можно доверить такие деньги. Ты уже не ребенок. Ведь нельзя же ребенку дать в руки шило – он им выколет глаз. Полмиллиона долларов могут принести гораздо больше вреда.

Сравнительно скромную по американским меркам машину Даня выпрашивал у отца два года. Но полмиллиона отец дал сыну, почти не раздумывая. Сделав клинику прибыльной, Даня вернул их отцу через год.

Чтобы поддерживать бизнес на плаву, Даня вставал в шесть утра. Полтора часа ехал в университет. Потом после занятий отправлялся в клинику, где и работал, и учился. Вечером еще встречался с друзьями, потому что всегда считал, что надо все успевать – и трудиться, и наслаждаться радостями жизни. Если стоял выбор: или в библиотеку готовиться к экзамену, или идти на вечеринку, Даня делал его по-своему — шел и на вечеринку, и в библиотеку.

Далеко не каждый, кого всегда грела мысль о капитале родителей, так много сил отдавал строительству собственной жизни. Андрей Костин, сын главы Внешторгбанка Андрея Костина, работал в Лондоне в Deutsche Bank на сравнительно скромной должности. Но, получив летом бонус, он несколько расслабился, как сам потом осознал. Приходил в офис позже начальства, уходил вместе с секретарями. Пока руководитель не вызвал его на откровенный разговор.

Ты не работаешь, сказал босс. Мы тебя, конечно, не уволим, потому что твой отец – большой человек в России, а у нас в России бизнес. Но сейчас ты должен решить. Либо ты хочешь просто строчку в CV. И тогда ты работаешь здесь года три и затем уходишь. Либо ты работаешь по-насто­я­ще­му. И тогда сможешь стать настоящим банкиром и сам заработаешь кучу денег.

На Андрея слова подействовали. Он хотел кучу денег.

Многие не раз слышали подобные слова. Но далеко не все воспринимали их всерьез. Они кое-как учились, кое-как отдыхали, кое-как жили. Часто пытались заняться каким-то бизнесом – и прогорали.

Ираклий Сопромадзе, сын петербургского девелопера Василия Сопромадзе, выпускник Оксфорда, управляет принадлежащим семье рестораном Criterion на Пиккадилли. Он сам наблюдал неудачи нескольких своих знакомых, вполне обеспеченных молодых людей. Нужно просто-напросто быть организованным, говорит Ираклий. Создавать личные отношения с поставщиками и клиентами. Контролировать людей. Если ты не контролируешь людей, они перестают тебя уважать. Наконец, нельзя брать на работу человека только за то, что у него хороший пиджак.

Иначе прогоришь.

Даня не прогорел. Но он не хотел быть владельцем клиники для престарелых. Он мечтал стать юристом. И однажды ректор завел с ним разговор – надо бы ему подтянуть один предмет. Да и по другим предметам наметилось отставание, что происходит? Все в порядке, сказал Даня, просто немного устаю. И Даня рассказал про свой жизненный график.

Ректор переспросил: минуточку, ты работаешь? Тогда тебе никогда не сдать экзамен.

Юристы в Америке сдают не только выпускной экзамен, но и экзамен на адвокатскую лицензию. Джон Кеннеди-младший проваливал его дважды. Этот второй экзамен редко сдают с первого раза.

Даня передал бизнес отцу, окунулся с головой в учебу и получил лицензию. В поисках работы он попал на собеседование в фирму, которая очень напоминала фирму из «Фирмы». Уолл-стрит. Юрис­ты за работой. Именно то, что он хотел.

Соискателю показали офис: кабинеты, комнаты для переговоров, для отдыха. А вот кровати и шкафчики.

– А зачем кровати и шкафчики?

– Понимаешь, Дэниел, первые три года средняя рабочая неделя – больше семидесяти часов. Иногда работа заканчивается в три утра, а на восемь уже назначена встреча. Зачем ехать домой? Мы клевая фирма. Предоставляем бесплатно матрас и тумбочку.

Даня вежливо сказал, что ему это не подходит. Вы предлагаете десять тысяч долларов в месяц. А мне хотелось бы двадцать.

В фирме обалдели. Это сначала десять, а потом станешь партнером. Будет тридцать.

Даня спросил, какова рабочая неделя партнера фирмы? Ему ответили: восемьдесят часов.

После этого Даня расхотел становиться юристом.

Рано или поздно каждый из тех, кто потом вернулся в Россию, подходил к этому рубежу. Пережив муки освоения незнакомого культурного пространства, выиграв конкурентную борьбу за место под чужим солнцем, совладав с демонами своих комплексов: «хоть и богатый, но русский» (а в девяностых это означало известную второсортность), каждый из них наконец выбирался на тот путь, о котором мечтали миллионы людей.

Путь был длинный и скучный.

Вот Эмин Агаларов организовал в америке интернет-бизнес. Он иногда летал из Америки в Россию и однажды прямо в аэропорту купил десяток российских часов «Слава» и «Ракета». Думал кому-нибудь подарить. Но потом решил выставить их на интернет-аукционе eBay. Часы были проданы в считанные дни.

Эмин стал возить их контейнерами. Потом расширил ассортимент, включив в него всевозможные русские сувениры – от хохломы до матрешек. Веб-бизнес разросся, оброс партнерами. Все сидели за одним столом в маленькой комнатке и изображали из себя большую солидную компанию.

Если звонил клиент, почему-либо не получивший заказанного товара, Эмин говорил: подождите, переведу вас на отдел логистики. «Отдел логистики» в лице сидящего рядом молодого человека переводил клиента на «финансовый отдел».

Можно было, наверное, со временем вырастить из этого маленького бизнеса большой, чтобы «отдел логистики» превратился в отдел логистики. Но, когда Эмин Агаларов сравнивал свои перспективы с перспективами семейного бизнеса, он неминуемо приходил к выводу, что его путь к большой американской компании будет длинный и скучный.

Да ведь и отцы, отправляя детей за границу, не думали, что это навсегда. Скорее они просто выжидали, чем обернутся «бандитские девяностые». А эти девяностые обернулись «стабильными нулевыми». И многим отцам дети понадобились дома.

Только некоторые из них решали, как решил грузин Василий Сопромадзе после российско-гру­зин­ско­го конфликта, что неплохо бы перебазироваться за границу. И вот тогда дети, прожившие большую часть сознательной жизни за пределами России, становились для родителей проводниками по большому миру, в котором отцы не ориентировались вовсе и где они с уверенными физиономиями заказывали в ресторанах воду без бензина (water without gas). Но большинство отцов не могли устроить (а иногда и просто представить) свою жизнь вне России. И часто не могли вообразить вне России и своих детей.

Сергей Михайлов в Америке еще студентом организовал интернет-стартап, на который сумел привлечь миллионные инвестиции профильных фондов. Он звонил отцу и говорил: папа, все, чем ты занимаешься, слишком дешево и слишком сложно. Надо все это продать.

Владелец группы «Черкизово» Игорь Бабаев своей «дешевой и сложной» колбасой занимался всю жизнь – еще с советских времен. Он пропускал пламенные речи сына мимо ушей и не мытьем, так катаньем старался приобщить ребенка к семейному бизнесу.

Ему нужно было налаживать связи с импортными поставщиками, и он привлекал Сергея как переводчика. Даже платил сыну по сто долларов в час.

Поэтому, когда в Америке наступил крах доткомов и компания Сергея Михайлова из многомиллионной превратилась в пустышку, его возвращение в Россию и в семейный бизнес оказалось сравнительно естественным.

Эмину Агаларову тоже пришлось вернуться – отец в два счета решил этот вопрос. Как-то вечером, когда Эмин гостил в Москве, они вместе смотрели телевизор. Отец сказал: у меня есть небольшой неприбыльный бизнес – торговля элитными брендами одежды. Я хочу его закрыть. Но если ты возьмешься...

Идея Эмину не понравилась. Как-никак, у него был свой бизнес в Америке, а главное, у него в Америке была своя жизнь. Но он пообещал подумать.

На следующий день он приехал в офис, чтобы, по просьбе отца, продолжить разговор. Секретарь сказала, что отец на месте и Эмин может пройти. Эмин вошел и оказался прямо на заседании руководства компании.

Ну вот, сказал отец взрослым дамам, сидящим за столом. Это ваш новый начальник.

Татьяна Евтушенкова вообще вернулась только потому, что у нее закончился паспорт. И поскольку учебная виза была оформлена неправильно, ей пришлось на год остаться в России, хотя очень хотелось вернуться в Англию. Но потом жизнь в Москве наладилась, Татьяна начала работать финансистом в отцовских компаниях. К тому моменту, как новая виза была готова, в Лондон ей больше уже не хотелось.

Так или иначе, случайно или вопреки обстоятельствам, по собственной воле или под давлением родителей, но они возвращались в Россию. В этом был какой-то элемент фатализма, что-то иррациональное.

Они возвращались, несмотря на то что все их личные достижения, которыми впору было бы гордиться, в тени родителей вмиг начинали казаться незначительными.

Они возвращались, хотя в России имя родителей иногда только мешало их продвижению, как мешало оно Андрею Костину, потому что клиенты российского отделения Deutsche Bank, куда он перешел работать из лондонского, не хотели с ним сотрудничать. Думали, что секретная банковская информация попадет от сына к отцу.

Они возвращались, даже если чувствовали себя в большей степени, скажем, американцами, чем русскими. Потому что для русских теракты 11 сентября были чем-то далеким, катастрофой на другом конце земного шара, а, например, для Маши Байбаковой, дочери бывшего гендиректора «Норникеля» Олега Байбакова, они оказались первым в жизни близким горем и ужасом. В ее американской школе о теракте объявили по громкой связи, и она видела, как сразу несколько ее однокашников потеряли родителей. Потому что родители работали на сто четырнадцатом этаже. А самолет врезался в сто шестой.

И тем не менее они возвращались в Россию. Дело было не только в стечении обстоятельств, что-то еще тянуло их туда, откуда они были высланы.

Хотя они часто с трудом подбирали русские слова.

Хотя порой они не знали, что такое журнал «Птюч», и не читали «Войну и мир», потому что в американских вузах проходят «Анну Каренину».

Хотя с тех пор, как они уехали из России, у них навсегда пропало чувство, что где-то есть дом и что дом вообще человеку нужен. Потому что человеку нужны только квартиры, где лежат вещи. Виллы, где можно провести уик-энд. Города, куда надо приезжать или работать, или отдыхать.

Маша Байбакова хорошо запомнила, как у нее исчезло чувство дома.

Мама сказала, что они уезжают навсегда, за пару дней до вылета. Наверное, не хотела заранее пугать дочь неведомым будущим. Вернувшись в свою комнату, Маша испытала ужас. Она поняла, что прямо сейчас должна выбрать то, что возьмет с собой. А то, что оставит, она больше никогда не увидит.

Она была тогда уже достаточно взрослой и понимала, что весь мир, который она создала и к которому привыкла, исчезнет. И никогда не вернется.

Так и случилось.

Маша взяла с собой книгу «Алые паруса» и собаку Асю, названную в честь героини «Алых парусов» Ассоль. Поселившись поначалу на Брайтон-Бич, семья скоро поняла, что собаку придется переименовать. Когда Маша звала собаку, оборачивалась половина улицы. Каждую вторую женщину на Брайтон-Бич звали Асей.

Первый раз после этого она при­еха­ла в Россию уже много лет спустя.

Она запомнила навсегда, что было на ней надето в тот день.

На ней были надеты синие джинсы и розовая футболочка.

На родине ее ждали вдохновляющие открытия. Закончив Колумбийский университет, Маша Байбакова занималась современным искусством в Нью-Йорке и Лондоне. И если в Нью-Йорке и Лондоне современное искусство было естественной частью жизни людей, то в Москве художники существовали в изоляции – от зрителей, от глобальных тенденций, друг от друга.

Так же как других, Машу Байбакову поразили в России большие возможности. Вообще от разреженности российского воздуха у многих тогда кружилась голова, еще не забитая размышлениями о сложностях российского жизнеустройства.

Маша Байбакова открыла в Москве выставочное пространство Baibakov Art Projects. Желание поучаст­во­вать в превращении российской столицы в один из мировых центров современного искусства оказалось сильнее естественных опасений человека, пересекающего российскую границу, – страха быть непонятым и даже обруганным за то, что пытаешься тут что-то сделать.

Приехав в москву, Даня – Даниил Купсин, сын петербургского предпринимателя Евгения Купсина и Беллы Купсиной, продюсера популярного певца Александра Розенбаума, – по рекомендации родителей устроился на скромную должность в инвестиционный банк Аркадия Гайдамака.

Посмотрев на молодого управленца с западным образованием, провернувшего пару неплохих сделок, Гайдамак предложил ему заняться своими медиаактивами.

Главным активом была некогда прославленная, но уже забытая и глубоко убыточная газета «Московские новости».

Повозившись с газетой, Даниил Купсин решил запустить новую деловую радиостанцию, какой еще никто не делал в России. Он слушал такие в Америке.

Открытая им радиостанция Business FM оказалась очень успешной – ее оценили и слушатели, и инвесторы, и профессионалы. Даниила Купсина назвали медиаменеджером года. Что было приятно. Еще приятнее было думать о том, что он приложил руку к чему-то, что, быть может, застанут его внуки.

А потом один очень уважаемый, заслуженный человек спросил его: а нафига ты приехал?

Даня и сам часто задавал себе этот вопрос. Этот же вопрос задавали друг другу многие его знакомые по Лондону и Нью-Йорку, встречаясь в Москве. Они как будто не знали ответа.

Потому что ни за какие папины или свои деньги нельзя было купить в России тот образ жизни, которым они жили на Западе и который так любили.

Нельзя ведь купить нормальный климат, хорошую экологию, красивую архитектуру. Так же как ни за какие деньги нельзя купить честные законы, независимый суд, демократические выборы и приветливых людей. Ведь так трудно жить, когда на улице никто не улыбается. Когда ты привык к тому, чтобы все улыбались.

Но они вернулись. Зачем?

Если вы зададите этот вопрос Марии Байбаковой и если она будет в соответствующем настроении, она ответит, что не просто хочет изменить ландшафт современного искусства в Москве. Она скажет, что хотела бы построить в России другой мир. В котором люди проживают качественную жизнь, а не борются за выживание.

Таких слов, может быть, больше никто из них вслух не произнесет. Но примерно такие слова, кажется, они иногда решаются сказать сами себе.

Во всяком случае, Даня ответил уважаемому человеку так: чтобы быть как вы. Это значило: заработать сотни миллионов, создать что-то прежде здесь невиданное и грандиозное и, чем черт не шутит, обустроить Россию. Чтобы здесь было как там. Хотя понятно, что здесь как там не будет никогда.

Уважаемый человек удивился. А нафига тебе это надо?

Около ста тридцати лет назад купец Савва Мамонтов, наследовавший капитал своего отца, после посещения оперы в Риме жаловался в письмах жене, что в Италии у него пропадает всякое желание «впрягаться» в какие-то дела. «Зачем, в самом деле, голова кругом идет, покоя знать не будешь, очерствеешь – и из-за чего? – спрашивал он. – Не было бы что кусать, а так на наш век хватит».

Но он не остался в Риме. Он вскоре вернулся в Москву, попытался построить грандиозный холдинг, протянуть железные дороги по всей России, на север и на юг. Позже его арес­то­ва­ли по ложным обвинениям в финансовых махинациях и посадили в тюрьму. Пока он сидел и ждал суда, его компанию и дома его предков распродали за бесценок. Многие былые друзья отвернулись, хотя суд его оправдал.

Он скромно дотянул свой век, больше уже ни во что не впрягаясь.

В общем, нафига тебе это надо, спросил Даню уважаемый человек. Ведь здесь масштаб возможных свершений во все времена уравновешивался риском потерпеть полную катастрофу.

Сиди в Нью-Йорке, зарабатывай свою двадцатку, пятнашку спускай на жизнь, пятерку отправляй на пенсионные отчисления. И ты будешь счастлив.

Даня так и не нашелся, что ответить на этот последний вопрос.

Хотя мог бы, наверное, ответить, что так счастлив не будешь. С