*

Если в Берлине поспрашивать прохожих, что это за дата такая – 8 мая, вы получите удивительные ответы: от остроумного «семь дней после 1 мая, суббота» до умилительного «выборы в Вестфалии?». А если вам кто-то все-таки скажет про «день освобождения» или «день победы над фашизмом» – будьте уверены, перед вами или западный левый, или выходец из бывшей ГДР. В объединенной Германии 8 мая не стало достоянием «коллективной памяти».

Пожив пару лет в Берлине, я поняла, что тут День Победы можно праздновать каждый день, круглый год. В бывшей столице фашистского государства, где следы войны прочно впечатались в городскую топографию, простая мирная повседневная жизнь кажется подарком, и это ощущается почти физиологически. Я думаю, что и туристы едут в Берлин не только ради Нефертити, остатков Стены да дешевой клубной жизни, но и за этим привкусом дарованного мира, за ежедневным праздником конца войны.

Когда я только приехала в Германию, меня не переставало удивлять, как много и часто здесь вспоминают войну. Стоило моим новым немецким знакомым узнать, что я жила в Москве, они тут же сворачивали на эту тему, а когда выяснялось, что я родилась в Киеве, переводили разговор на холокост. Любая беседа – о пиве, гравюрах Дюрера, блошиных рынках и Ларсе фон Триере – роковым образом заканчивалась той войной. Сначала я думала, что у них гипертрофирована совесть, потом – что у них невроз на почве чувства вины, а теперь, после нескольких лет в Германии, я наконец поняла: в основе всего современного немецкого мировосприятия лежит память о войне. И эта память не связана с культом дат.

Немцы, словно пытаясь замолить свои грехи, с каким-то даже остервенением реконструируют места бывших преступлений. В этом году был открыт новый мемориал «Смертный марш» в Беловер Вальд, куда в конце войны согнали последних узников лагеря Заксенхаузен. В бывшем женском лагере принудительных работ Равенсбрюк ремонтируют бараки СС, где разместят новую музейную экспозицию. В Берлине на месте бывшего гестапо, откуда шло все управление концлагерями, полным ходом строят информационный центр «Топография Террора». Реальные следы войны сменяются символическими: еще десять лет назад в Берлине целые районы состояли из домов, сохранивших следы артиллерийских снарядов и шрапнели, – в конце девяностых! Сейчас эти следы практически исчезли, а вместо них по­явились монументы и музеи.

**

Но если еще пару лет назад казалось, что удержать воспоминание можно, восстановив барак, открыв мемориал, пригласив бывших узников, построив памятник, и остается лишь ткнуть в них носом новое поколение немцев, то сейчас этот педагогический тезис вызывает все больше сомнений. В конце апреля по случаю освобождения лагерей Равенсбрюк, Берген-Бельзен и Заксенхаузен официальные лица выступали с проникновенными речами. А в Равенсбрюке перед старушками, бывшими заключенными, исполнили оперетту Le Verfgbar aux enfers, тайно написанную узницей лагеря Жермен Тийон в 1944 году. Название восходит к оперетте Оффенбаха «Орфей в аду», и посвящена она будням лагеря. Но когда газета Sddeutsche Zeitung вышла с заголовком «Оперетта в концлагере», мне вспомнился сорокинский «Отпуск в Дахау». Немецкий теолог Норберт Рек осмелился назвать все эти сентиментально-официальные мероприятия китчем. И никто не возмутился, ведь Рек сказал о том, что давно чувствуют многие: само покаяние стало привычкой, доведенной до автоматизма.

Как отмечать день победы над фашизмом так, чтобы он не превратился в официальное мероприятие, не затрагивающее никого лично? Общенациональные празднования в Германии не прижились не только потому, что страна была разрушена. Дело в том, что до сих пор здесь параллельно существуют две разные культуры памяти: выходцы из ГДР прямиком впитали в себя советские традиции празднования Дня Победы, а выходцы из ФРГ говорят о стыде и вине: Западную Германию не отпускает память о холокосте.

В середине восьмидесятых президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер попытался провозгласить 8 мая днем освобождения. Но праздник не прижился. В этом году социалисты снова предложили бундестагу сделать день освобождения официальным праздником, но инициатива не получила большинства голосов. Вероятно, потому, что «освободители» принесли с собой другую диктатуру. Берлинская стена в ГДР официально называлась «антифашистским защитным валом», как будто все фашисты остались на Западе, а на Востоке поселились антифашисты.

Но 8 мая все-таки отмечают. В фондах и университетах проходят конференции. Антифашистские организации приглашают последних югославских и итальянских партизан, организация «Контакты» – бывших советских военнопленных. Мероприятия проходят, не сильно задевая массовое сознание.

Одним из таких мероприятий стала выставка «Капитуляция» в российско-немецком музее Карлсхорст. Именно здесь, в бывшем офицерском клубе вермахта, где в мае 1945-го расположилась советская военная ставка, была подписана капитуляция. Карлсхорст – единственный в Западной Европе музей, посвященный Восточному фронту. Много лет, несмотря на интересные и хорошо подготовленные выставки, музей производил ископаемо-советское впечатление, превратившись в своего рода клуб берлинской окраины. Сейчас он всячески пытается избавиться от этого имиджа. Шестидесятипятилетие здесь отметили обширной программой «От Освенцима до Берлина» с докладами, фильмами и дискуссиями. А на 8 мая наметили праздник с праздничными столами и экуменической службой, чтениями писем советских солдат и выступлением группы «Аутсайдер», бесплатными уроками русского языка и кино. В десять часов здесь провозглашают традиционный «тост за мир». А потом дискотека с русским и британским поп-роком, шотландскими волынками, русскими аккордеонами и французскими духовыми. «Мне кажется, новому поколению не столь важно, кто проиграл, кто выиграл, важно, что окончилась страшная война. Эта дата для них – начало мира», – сказала Бабетт Квинкерт, куратор выставки.

***

«Кто не празднует, тот проиграл!» – под таким лозунгом, подводя итог спорам о содержании этой годовщины, каждый год в Трептов-парке, у подножия статуи советского воина с девочкой на руках в окружении глыб с цитатами из Сталина 9 мая проходят народные гуляния. Здесь мне всегда кажется, что разношерстная интернациональная толпа с неизменным пивком и есть самое важное последствие немецкого поражения.

И чтобы этот праздник продолжался всегда, запрет на войну в Германии положен в основу конституции и закреплен моральным кодексом: еще Вилли Брандт сказал, что война никогда более не должна зародиться на немецкой земле.

Поэтому немцы невероятно чувствительно реагируют на любые военные конфликты. А когда в конце апреля в Афганистане погибли семеро немецких солдат (они были отправлены строить дороги и поддерживать безопасность, а не участвовать в военных действиях), в Германии восприняли это как национальную катастрофу. Ангелу Меркель тут же обозвали «военным канцлером», а на обложке главного политического журнала Der Spiegel появился заголовок «На войне». Меркель произнесла обращение к народу и приняла участие в траурных церемониях. Впервые за очень много послевоенных лет она употребила слово Tapferkeit («храбрость») в отношении военных, ведь долгое время словосочетания вроде «немецкая гордость», «немецкая храбрость» были табуированы, потому что прочно ассоциировались с риторикой Третьего рейха.

Я видела миллионную демонстрацию в Берлине против войны в Ираке (в Берлине чуть больше трех миллионов жителей). Однажды мне случилось наблюдать нацистский марш: небольшой кучке агрессивных люмпенов разрешили пройти улицами Берлина. Было скорее дико и горько, чем страшно. На следующий день в знак протеста против этой мизерной демонстрации на улицы вы­­шли сто пятьдесят тысяч человек. Мамаши с колясками, африканцы с барабанами, турки, готы и еще масса симпатичных людей. Получился настоящий карнавал. Почему все эти люди вышли на улицу? Наверное, потому, что пережитый национальный позор выработал инстинкты демократического самосохранения, без лозунгов и громких слов.

****

Так же, без лозунгов и громких слов, на фоне официальных мероприятий живет в Берлине не привязанная ни к каким датам частная память о войне.

Социолог и публицист Хильде Шрамм, дочь Альберта Шпеера, любимого архитектора Гитлера, осознав, что в детстве росла в окружении «аризированных», то есть отнятых у евреев вещей – мебели, посуды, книг, – решила все вернуть. Эмблемой своего фонда «Вернуть обратно» она выбрала венский стул. Но зачем мертвым стулья? Тогда она создала фонд стипендий и раздает их не только «еврейским проектам», но и тем, что способствуют взаимопониманию между живущими по соседству людьми разных культур.

Художник Гюнтер Демниг уже стал легендой. Он ездит по стране в своей неизменной ковбойской шляпе и рядом с домами, где жили коммунисты, гомосексуалисты, цыгане, свидетели Иеговы, психически больные, но в основном, конечно, евреи, погибшие в концлагере, закладывает в брусчатку медную пластину. Его проект называется «Камни преткновения». На камне имя убитого, даты жизни и место смерти. Я каждый день, отводя в школу своих детей, прохожу мимо трех таких маленьких камней – их многие не замечают, ведь эта память о войне ненавязчива. Но даже когда я просто пробегаю мимо, я всегда помню, что на них написано: «Освенцим, 1943».

Мы живем в прекрасном мирном городе. И только поблескивающие на солнце золотистые брусочки напоминают о том, что когда-то все было совсем иначе. С