Моя дружба с Таней была прерывистой, потому что цыгане появлялись в нашем дворе каждый год в конце апреля и, распродав товар к концу мая, снова исчезали до следующего года. Ассортимент у цыган был весьма своеобразным: они торговали черной «махровой» тушью для ресниц в коробочках (которую, по всей видимости, сами же и варили из сапожной ваксы), прозрачными «газовыми» платками, красными гвоздиками и еще каким-то невразумительным первомайским товаром. И, разумеется, гадали.

Приезжали всегда только женщины и дети от шести лет до подросткового возраста. Ночевали они и хранили товар в крыше большой беседки, которая стояла на территории детского сада. В дождь детсадовские дети в этой беседке играли. Цыгане залезали под крышу по веревочной лестнице, покидали свое убежище часов в шесть-семь утра, возвращались к восьми вечера и таким образом совершенно не пересекались с персоналом и воспитанниками детского садика. Все окружающие, включая милиционеров, конечно, знали про них, но делали вид, что их как бы и нет вовсе. Цыгане же, в свою очередь, вели себя тихо-мирно и на близлежащих улицах и площади не торговали и не гадали.

С дворовыми детьми цыганские дети практически не общались: все отношения ограничивались примитивным обменом и игрой в «трясучку» на деньги. К тому же у них и времени-то особенно не было: целый день даже самые маленькие цыганские дети работали вместе со взрослыми. Так что моя дружба с Таней была исключением из правил.

Детское любопытство качественно отличается от любопытства взрослых, и поэтому, встречаясь с Таней практически каждый день, я ничего не знала о том, откуда они приезжали к нам, как и где жили в то время, когда мы с Таней не виделись. Мне просто не приходило в голову это спросить.

Единственное, что я, сама безотцовщина, выяснила у Тани, есть ли у нее родители (мужчин среди приезжающих, как я уже упоминала, не было вообще). Она охотно сообщила мне, что отец у нее есть, и еще какой, но он сейчас вместе со старшим братом и младшими детьми кочует в другом месте, а мать умерла при родах, рожая младшую Танину сестренку, которой теперь три года. Помню, что ответ Тани меня совершенно удовлетворил, и никаких дополнительных вопросов я не задавала. Кочует, значит, кочует.

Несмотря на то что Таня была старше меня, в росте она сильно мне уступала. Впрочем, цыгане вообще народ малорослый, а я, даже по нашим меркам, всегда считалась высокой. Поэтому с согласия родителей я каждый год оставляла для Тани какие-нибудь вещи, из которых вырастала сама. Таня в выборе одежды была значительно привередливее меня, но что-нибудь из припасенных вещей обязательно брала себе — моя бабушка шила сама и красиво меня одевала. Всему прочему Таня предпочитала шерстяные кофты и юбки с оборкой. Мои юбки казались ей слишком короткими, на что она мне неоднократно указывала, употребляя при этом устаревшее в нашем словаре слово «негоже». В таборе к моим юбкам пришивали понизу еще одну-две оборки из другой ткани, и тогда они делались «гожими».

Родная тетка Тани даже среди своих считалась первоклассной гадалкой. Про нее говорили, что «ей судьба открыта». Естественно, я неоднократно просила Зою погадать мне. Она отказывала, ссылаясь на то, что, дескать, еще рано: на маленьких карты неверно ложатся. Раскидывать их — только путать. Вот перейдут года на второй десяток, тогда милости просим — отчего племяшкину подружку не уважить? Просила я погадать и саму Таню (она тоже гадала и по руке, и по картам), но девочка честно признавала, что по сравнению с Зоиным гаданием ее собственное яйца выеденного не стоит. Когда мне исполнилось десять лет, я ждала весеннего приезда с особенным нетерпением: теперь уж Зое точно придется мне погадать, ведь она обещала.

Ранним апрельским вечером моя мама пришла с работы и за ужином между делом обронила:

— Кстати, опять цыгане приехали. Шла через двор с работы, видела их с котомками возле садиковского забора, со стороны стройки.

Я, разумеется, тут же запросилась гулять.

— Поздно уже гулять, сиди дома, — воспротивились родные. — Завтра погуляешь.

Но ждать до завтра мне было невмоготу. Я настаивала, и мама сдалась:

— Иди, бог с тобой. Только дальше садика не уходить, и не больше часа!

— Да, конечно! — мигом согласилась я, впрыгнула в уличные туфли и умчалась на улицу.

— Застегнись, оторва! — крикнула мне вслед бабушка и пробормотала себе под нос: — Черт-те что растет, а не девочка! Как замуж выдавать будем?

Повзрослевшая за год Таня обрадовалась мне. Я вместе с цыганскими детьми помогала ей в обустройстве: подавала мешки наверх, в беседку. Зоя, проходя мимо, подняла тонкую смуглую руку и потрепала меня по волосам:

— Все растешь, кудрявая?

— Зоя, мне уже десять лет исполнилось, — сказала я.

— И чего теперь? — удивилась цыганка.

— Ты мне погадаешь?

— А-а-а… Вот ты о чем! — Зоя загадочно улыбнулась. — Погадаю, конечно. Отчего нет? Только ты ведь знаешь, кудрявая, что за цыганское гадание платить надо? Иначе не сбудется!

Зоя блеснула белыми зубами, плеснула юбкой и прошла мимо. Я осталась в унынии.

Спустя пару дней я попробовала прояснить ситуацию и обратилась к своей цыганской приятельнице: Зоя сказала, что за гадание надо платить, но у меня нет денег. И мама с бабушкой не дадут.

— Зоя дразнит тебя, — сказала Таня. — Нарочно. Не боись, погадает она тебе без всяких денег. А забудет, так я ей напомню.

— Так что, нет такого обычая — платить за гадание? — не поняла я.

— Обычай есть, но денег не надо.

— Как это?

— Ну, сделаешь что-нибудь, а выйдет, как будто заплатила. Помнишь, ты нас игре в фанты учила? Вот вроде того.

Спустя неделю Зоя со смехом подтвердила Танины слова:

— Выкуп — так это по-русски? Выкуп давай, кудрявая. Денег не надо. А я тебе судьбу разложу.

Собравшиеся посмотреть на Зоино гадание цыганские подростки (как я поняла позже, это было что-то вроде мастер-класса) весело оскалились и захлопали в ладоши:

— Выкуп! Выкуп!

— Что же мне делать? — растерялась я.

Зоя таинственно молчала, а может быть, просто настраивалась на гадание. Я часто видела: цыганки, даже когда не дурят доверчивых клиентов, а гадают для «своих», перед началом процесса выполняют что-то вроде психофизических упражнений. Я могу только догадываться об их сути, но думаю, они не слишком отличаются от прочих известных человечеству медитативных техник.

— Пляши! Пой! — подсказывали мне цыганята.

Природа одарила меня очень громким голосом, но, к сожалению, совершенно обделила музыкальным слухом. А что касается танцев, то нашей музыкальной руководительнице всегда было трудно найти мне пару среди других детей: я абсолютно не чувствовала ритма и вечно кружилась и подпрыгивала не в такт, сбивая окружающих и наступая им на ноги.

К десяти годам я уже разбиралась в своих достоинствах и недостатках и, конечно, не могла позориться со своими песнями и плясками на глазах у поголовно музыкальных цыган. Поэтому я отрицательно помотала головой.

— А что ты умеешь? — спросила моя ровесница-цыганка.

— Я лучше всех в классе стихи читаю, — подумав, сказала я. — Громко и с выражением. Второе место на районном конкурсе чтецов заняла.

— Вот и хорошо! — цыганята согласно закивали. — Давай стихи!

Я запрыгнула на перила беседки, уцепилась одной рукой за столбик, а другую патетически протянула к слушателям.

— «Гибель Чапаева»! — громко объявила я. — Трагическая поэма!

Это длинное и безумное произведение неизвестного мне автора я в детстве знала наизусть, и оно было тогда моим любимым стихотворением.

С самого начала в поэме рефреном повторялись строчки:

«Урал, Урал-река!

Бурлива и широка!»

Эти строчки я выкрикивала со всем доступным мне драматизмом, показывая, что все кончится плохо. Цыгане были превосходными слушателями. В нужный по смыслу момент они замирали, в другой раз прищелкивали языками, ударяли себя по ляжкам или сокрушенно кивали головами. Когда Чапаев наконец утонул в Урал-реке, некоторое время все слушатели потрясенно молчали.

— Хорошие стихи, — наконец выразила общее мнение Таня и добавила что-то по-цыгански, обращаясь к тетке.

Я слезла с перил и вытерла выступивший на лбу пот.

— Давай руку, кудрявая! — сказала Зоя.

Сначала Зоя рассматривала мою ладонь, потом разложила карты на деревянном столе в центре беседки.

Чертовски обидно: до мелочей помня тогдашний наряд и даже серьги Зои, я практически ничего не помню из ее гадания. Кажется, там не было ничего необычного, потому и не запомнилось. В 1972 году цыганка Зоя нагадала мне вполне обыкновенную, в меру счастливую жизнь, каковая и сбылась в последующие 35 лет. Кажется, Зоя говорила и про замужество, и про детей — мальчика и девочку. Меня тогда это не слишком интересовало. Только один эпизод гадания я помню наверняка. Раскинув карты в очередной раз, Зоя в числе прочего сказала, что мне можно носить только дареные драгоценности и ни в коем случае нельзя покупать их самой. Я расстроилась. Хотя я нечасто смотрелась в зеркало, тем не менее я видела свою внешнюю непривлекательность, правда, не особенно расстраивалась по этому поводу. Единственным моим утешением было то, что из гадких утят иногда вырастают прекрасные лебеди. А если нет?

— Да кто ж мне подарит-то?! — с чувством воскликнула я.

Зоя улыбнулась.

— Не плачь, кудрявая. Тебе еще хорошо карта легла. Бывает, так ложится, что только ворованное носить можно…

Спустя два года, когда мне исполнилось 12 лет, цыгане опять появились в нашем дворе. Но Тани среди них не было. Отозвав в сторону смутно знакомую цыганочку-ровесницу, я спросила у нее о своей подружке.

— Так лялька у нее! Дома она осталась! — ответила цыганочка.

— Какая Лялька? — растерялась я.

— Какая, какая? Обычная! — засмеялась цыганочка и сделала вид, будто укачивает на руках младенца. — Три недели, как родилась. Наной назвали.

Я молча отошла. Эта новость не слишком укладывалась в моей голове. Конечно, я знала, что цыгане живут по-другому, но все равно поневоле мерила Танину жизнь по своей. Представить себе, как между уроками, классиками и игрой в «резиночку» у моей подружки родилась дочка… И значит, теперь у 14-летней Тани есть муж — какой-нибудь, понятное дело, цыган… Думать обо всем этом было выше моих сил. И тогда я выбросила это из головы. Никому ничего не сказала и к цыганам больше не ходила. Просто не замечала их, как и все прочие. А Таню я больше никогда не видела.

Советское детство предполагало почти полную изоляцию от иностранцев и вообще боязнь «чужих». Но, может быть, у кого-то тоже были друзья или знакомые, воспитанные в другой культуре?