Как я стала художником? Сначала семь лет училась в Московской средней художественной школе. Замечательное, веселое было время. Эта школа существенно отличалась от всех других, чем вызвала большой сдвиг в моем сознании. До прихода туда я была обычной девочкой — косички, банты лиловые, фартук белый. А там я сразу увидела такое! Мальчики в каких-то черных джинсах, которые они сами себе красили, девочки, похожие вообще неизвестно на кого. Мне пришлось долго под них перестраиваться, но все, что могла, я с собой сделала.

Потом я поступила в институт имени Сурикова и окончила его. Не ушла, меня не выгнали, хотя училась я очень плохо. Практически все время мы старались прогуливать. Было очень скучно, поскольку всему, что было возможно в нашем возрасте, мы научились в школе. Мы уже обнаженки писали — серьезные вполне задания. А в институте на месяц давалась полуфигура — ходи и пиши ее. Тоска! Институт у нас располагался на Таганке, где в изобилии встречались винные автоматы, так что мы вскоре вообще бросили ходить в институт. Потом появились пивбары, чей ассортимент нас тоже очень увлекал. Тем не менее, я диплом защитила спокойно, хотя как раз в это время родилась Маша.

С появлением Маши моя жизнь не очень изменилась. Она лежала в одной комнате, а мы веселились в другой. Это как раз было время больших гулянок и бурного веселья. И танцы! А потом обязательно соседи орали. Иногда даже вызывали милицию. Не каждый день, конечно, мы так гуляли, но веселья в то время было очень много. Маша страдала.

Вечеринки наши были в основном не умственного характера. Дни рождения, например. Гостей созовешь, стол накроешь, в платье нарядишься — в таком вот духе. Наряды у меня всегда были в наивысшей степени замечательные. Когда ребята из ГЦСИ предложили мне написать мемуары, я сразу подумала, что мемуары не хочу, потому что с фамилиями мне писать неинтересно, а менять фамилии не нравится, а вот роман о своих платьях я бы могла сочинить. И проиллюстрировать рисунками.

Моя мама тоже любила красивые платья — носить и шить. Тогда были ателье, и мама меня несколько раз в них водила, чтобы сшить платье. Параллельно существовали комиссионки, где мы тоже могли себе что-то купить. Это была целая история — ходить по комиссионным и находить себе наряды. Потому что за границу никто не ездил… Хотя мои родители иногда там бывали и привозили какую-то одежду. Например, у меня была поролоновая нижняя юбка из-за границы — серьезная вещь!

Я вижу, как сейчас молодые девушки мучаются, что бы им надеть, потому что выбор огромен. Ужасно! А раньше это была захватывающая страсть. Например, джинсы — это же целая эпоха. Купить джинсы, надеть джинсы, выйти в джинсах — просто счастье! Фарцовщики — вот что было еще. Я водила с ними знакомство, и однажды мне удалось купить мужской плащ-болонью где-то на пять размеров больше, и я его носила, не останавливаясь.

А потом у меня была совершенно фантастическая находка: я придумала платье из мужских платков. Купила миллион платков — клетчатых, светлых, темных — и сшила из них юбку. А сверху немного требовалось, штуки три, — и получился сарафан. Поехала в нем, как сейчас помню, к Тане Назаренко на день рождения.

А когда Маше было лет четырнадцать, мы ей достали юбку джинсовую и кофточку. В то время с одеждой было трудно, и она их больше не снимала — ни летом, ни зимой. Особенно, конечно, материнское сердце разрывалось, когда я ее видела зимой. Но что я могла сделать? Искусство — единственный ответ на все, и я написала ее портрет.

Серьезное влияние на меня оказало знакомство с художниками немного постарше, которые тоже учились в Суриковском институте. Но свело нас не это, а мой папа Макс Бирштейн. Он очень любил дружить с молодежью, а их интересовало его мнение, на этом и строилась дружба. И так получилось, что самые могучие нынешние московские художники — Наташа Нестерова, Таня Назаренко, Ира Старженецкая — показывали свои первые работы у папы в мастерской, по его приглашению. У них мастерских тогда не было. Постепенно мы с ними стали большими друзьями и очень дружим до сих пор. И, конечно, дружба с такими великолепными художниками — это очень серьезное в жизни счастье. Так я и становилась художником — благодаря интересному окружению, а не годам, проведенным в институте.

Самой главной профильной организацией был Московский союз художников. Туда вступали после института, чтобы доказать, что ты профессионал. Если ты не числился в МСХ, ты автоматически считался не очень хорошим художником. Были у нас и бесплатные творческие дачи, но поступали не ради них. Ты член Союза художников — ты участвуешь в выставках Союза художников, московских и всесоюзных. На последние в Манеж приезжали республики — от Прибалтики до Туркменистана. Это была жизнь!

И мы все ходили на выставки. Сначала на открытие, потом на обсуждение, причем обсуждение было серьезное, с критикой даже. Сейчас такое странно себе представить — кто придет? Какое обсуждение? Не говоря уже о том, что совершенно стесалось понятие «художник». Мы так раньше гордились, что мы — художники, а сейчас каждый может купить себе место в ЦДХ и стать художником.

А тогда у участников московских выставок коммерческого интереса не было никакого. Коммерческий интерес был на всесоюзных, потому что там с нами заключали договоры на работу по всему Союзу. Нашей задачей было обеспечивать картинами советские учреждения. Тогда было принято в каждом детсаду или колхозе иметь картину в кабинете начальника или в зале. Между художниками распределялись заявки — кому Ленина, кому картину-сказку, кому пейзаж. И мы на этом нормально зарабатывали. А если ты брал дорогой заказ, то в результате перерасчета получал еще какие-то лишние деньги. В общем, тогда в смысле материального положения все было хорошо. Мы могли запросто краски покупать на те деньги, которые мы имели, и работа была.

Я в основном брала пейзажи, иногда с выездом. Писала под Ташкентом, даже в Сочи была. И папа мой объездил множество мест, чабанов каких-то рисовал... Это был любимый сюжет колхозных начальников. А из политических картин папа, по-моему, написал только Мичурина в саду. Технически эта работа выглядела так: рисуешь эскизик и подписываешь у директора и бухгалтера. Бывали, конечно, и казусы. Показываешь эскиз, а они говорят: «Ну, это у меня внук так рисует!» И ты объясняешь, что художник саму картину нарисует в Москве и пришлет уже какую надо. А в Москве наши работы принимал совет.

Когда к нам в те времена приезжали иностранцы, они, конечно, поражались тому, как мы хорошо живем, — что мы можем краски покупать, что мы выставляемся, что мы свободны. А сейчас мы совершенно не свободны в том смысле, что художнику надо быть кем-то еще, чтобы были деньги и ты на эти деньги мог что-то писать. Наше поколение с трудом к этому привыкает. Как же так — всегда были деньги, а теперь нет.

И не только это странно и непривычно. Я выросла в семье художников и засыпала под разговоры родителей о каких-то выставках, собраниях художников, проблемах. Прошло меньше полувека, и все изменилось. Сейчас никто ни о каких проблемах не говорит. Выставка — это чтобы купцов позвать и показать им работы. Принято только актуальное искусство. Реализм — уже дурной тон... Ну, не дурной, но просто нонсенс какой-то во многих кругах. А в семидесятых годах шла борьба за то, чтобы повесили картину на выставку. А потом картины снимались за то, что они казались левыми. Это было удивительно: несколько серий выставкомов, потом повесят, потом идет комиссия — снимают...

Первая моя серьезная выставка, которая собрала разные стили и направления моего творчества, прошла в 2003 году в «Новом Манеже». Куратором ее выступил замечательный искусствовед Георгий Никич.

Учеников у меня никогда не было, за одним исключением. Дело было так: девушка одного олигарха захотела научиться рисовать и вообще развиться в художественном направлении. С одним она занималась историей искусств, с другим живописью. Но что-то у них там с последним учителем не заладилось, и она пришла ко мне. Вот на таких шпильках! Я ей выдала коронную фразу: «Мое время очень дорого». «Сколько?» — спросила она. Я назвала какую-то дикую сумму, просто чтобы ее отшить. И думала, что этим дело и закончится. И вдруг она мне звонит и говорит: «Это ваша ученица. Когда я могу прийти?» И мы с ней так весело занимались. В итоге она на какое-то время даже стала авангардной звездой. Остроумно, что сейчас тоже очень модно, соединила живопись и фото и стала делать потрясающие произведения, которые добрались аж до Венецианской биеннале. Так что видите, какой у меня был преподавательский успех — моя ученица попала сразу на Венецианскую биеннале.