Первым человеком, который увидит полный список хранившегося, будет израильский судья Талия Коппельман. Именно она приняла решение разрубить этот вполне кафкианский узел из интриг и противоречий, который на протяжении нескольких десятилетий вился вокруг архива.

Сам Кафка ничего этого не хотел и просил все свои бумаги сжечь после его смерти, не читая. Однако его друг Макс Брод этого не сделал. В 1939-м он успел уехать в Израиль и увез архив с собой, а спустя некоторое время опубликовал «Процесс», «Превращение» и «Замок», превратив малоизвестного еврейского писателя из Праги в одну из самых важных фигур германоязычной литературы ХХ века. Забавно, что чем больше Европа понимала, насколько велик Кафка, тем чувствительнее она была к его последнему волеизъявлению. Но если бы оно было исполнено, то о его величии никто бы и не узнал.

После смерти Брода в 1968-м архив унаследовала его экономка и секретарь Эстер Хофф. Кроме того примечательного факта, что жизнь ее длилась 101 год, фрау Хофф неоднократно пыталась выгодно распорядиться наследством. В частности, продала на Sotheby’s в 1988 году рукопись «Процесса» за 1,1 миллиона фунтов (здесь можно посмотреть на фрагменты рукописи). После этого под давлением со стороны израильских властей она позволила Национальной библиотеке сделать опись, но, скорее всего, предварительно спрятала самые ценные документы и рукописи. Позже ее даже поймали в аэропорту при попытке контрабандой перевезти часть архива в Германию. После смерти Хофф и длинных судебных разбирательств архив унаследовали две ее дочери, которые также пытались продать рукописи немцам, утверждая, что кроме личной выгоды они руководствуются и соображениями здравого смысла, поскольку в Германии архив будет в большей безопасности.  В итоге начался еще один судебный конфликт между Национальной библиотекой в Иерусалиме и Архивом немецкой литературы в Марбахе. И судье еще предстоит решить, куда в результате попадет содержимое коробок и будет ли оно рассекречено. Именно поэтому, несмотря на протесты сестер Хофф, было решено сначала узнать, что, собственно, там хранится.

Подробности этого конфликта накладывают странный отпечаток на собственно содержимое архива. Наверное, налет сутяжничества не так важен для рукописей уже изданных романов и рассказов, хотя они, вероятно, и представляют наибольшую ценность. Ведь до того единственным издателем Кафки был Макс Брод. Но вот то неопубликованное, что наверняка хлынет потоком на прилавки книжных магазинов, почти невозможно будет прочесть без учета всех этих многочисленных дрязг. Зачем это будут читать? Особенно те, кто не планировал в ближайшее время перечесть самое известное и великое, написанное Кафкой. Не завышены ли ожидания многолетней и упорной борьбой, как они были завышены в случае набоковской «Лауры»? И чего мы на самом деле ждем от Франца Кафки?