Моя кузина Ира привезла мне в подарок комплект из четырех CD с пушкинским «Евгением Онегиным» в исполнении Гафта, Хабенского, Будиной и др. Это был радиоспектакль, мой любимый с детства жанр, хотя теперь он называется аудиоспектаклем. До сих пор хорошо помню «Клуб знаменитых капитанов», «Хозяйку Медной горы» Бажова и даже фразу «Ксанф, пойди и выпей море» из пьесы Фигейредо «Лиса и виноград».

Вот несколько наблюдений.

Существует много интерпретаций Пушкина: славянофильская (Аполлон Григорьев, Гоголь, Достоевский), формальная (Шкловский, Тынянов, Эйхенбаум); вульгарно-марксистская и др. Как ни странно, занудный советский школьный учебник конца 1950-х кажется мне наиболее трезвым и разумным. С марксистским анализом литературы было покончено после требования Сталина преподавать историю «в живой занимательной форме» и отказаться от «абстрактного определения общественно-экономических формаций». Хотя дань марксистской терминологии в 50-е годы сохранялась, ее формулы превратились в ритуальные заклинания, лишенные какого бы то ни было смысла, и их спокойно можно было игнорировать.

Слушая аудиоспектакль, понимаешь, что роман написан для устного, а не письменного восприятия, причем не для абстрактной, а вполне конкретной аудитории. Роман полон намеков и шуток «для своих», причем половину из них мы уже не понимаем. Меня в детстве останавливала странная конструкция первой строки: «Мой дядя самых честных правил». Мой дядя правил (т. е. выправлял) самых честных? Отец объяснил мне эту странность. Когда Пушкин читал вслух «Онегина», после этой фразы следовал гомерический хохот. Все знают про соперничество и постоянное шутливое пикирование между молодым Пушкиным и его дядей Василием Львовичем. Не все знают, что как раз в это время появилась басня Крылова, начинающаяся словами: «Осел был самых честных правил». Поэтому, когда Пушкин читал вслух «Онегина», делая после слов «Мой дядя» небольшую паузу, аудитория, включая самого Василия Львовича, каталась от смеха. (Великий Лотман в своих комментариях к «Онегину» считает фразу случайным совпадением, но интерпретация моего отца кажется мне более убедительной.)

До какой же степени язык, на котором мы разговариваем сегодня, сформирован именно Пушкиным. Достаточно сравнить Пушкина, скажем, с Державиным, чтобы понять, какой гигантский пласт простонародной речи он ввел в литературу и в обиходную речь. Насчет того, что половина «Горя от ума» войдет в пословицы, он предсказал точно. Догадывался ли, до какой степени он изменит весь русский язык?

Как же он дьявольски умен, какие ясные формулировки, какие проницательные наблюдения, а ведь когда он писал первую главу, ему было 23 года! И как точно спокойные интонации 75-летнего Валентина Гафта ложатся на пушкинский текст. Я бы даже сказал, что остальные актеры, какими бы они ни были талантливыми, здесь вообще не нужны. Герой романа — Пушкин, его взгляд, его интонация, его отношение к героям, его пересказ их речи. Когда в аудиоспектакле появляется голос самого Онегина, магия пропадает. Вот почему красиво снятый фильм Рэйфа Файнса Onegin кажется мне неудачей: как только исчезла авторская ироническая интонация, роман превратился в английскую мелодраму. И вот почему, несмотря на поразительную по своей неприкрытой чувственности музыку, опера «Евгений Онегин» не имеет по существу ничего общего с романом.

В связи с разным восприятием устно произнесенного и написанного текста стоит вспомнить знаменитую «пушкинскую речь» Достоевского, произнесенную на открытии памятника Пушкину в Москве 8 июня 1880 года. Известно, что речь произвела на присутствовавших гипнотическое впечатление. Вот воспоминание свидетеля: «Многие плакали, обращались к незнакомым соседям с возгласами и приветствиями; и какой-то молодой человек лишился чувств от охватившего его волнения. Почти все были в таком состоянии, что, казалось, пошли бы за оратором, по первому его призыву, куда угодно!» Даже вечный противник Достоевского, западник Иван Тургенев, бросился обнимать его со словами: «Вы гений, вы более чем гений!» — хотя на следующий день не мог понять, почему он это сделал. Когда же речь была напечатана в «Московских ведомостях», на нее накинулись примерно с той же страстью, с которой вчера обнимали автора.

Если отбросить «животный магнетизм» эпилептика Достоевского, то надо признать, что в тексте речи были мысли, которые теоретически могли вызвать восторженную реакцию аудитории. Прежде всего, это мысль о том, что Пушкин как явление снимает противоречие между славянофильством и западничеством. Достоевский определяет два типа человека: один — скиталец, оторванный от родной почвы, это Алеко из поэмы «Цыганы», Онегин, Печорин (сюда же, добавлю в скобках, Достоевский отнес бы всех без исключения членов клуба «Сноб»). Другой — человек, твердо стоящий именно на родной почве. В романе это Татьяна. Она, с точки зрения Достоевского, главный герой романа, она истинно русский человек. А русский человек, как он считает, отличается от всех других людей способностью быть не только собой, но и всеми другими народами. Поэтому западничество есть высшая форма славянофильства, а славянофильство есть высшая форма западничества, и никакого конфликта нет.

Достоевский пытается втиснуть Пушкина в официальную схему «православие, самодержавие, народность», и это у него не очень получается. Начнем с того, что практически всех персонажей романа, кроме Татьяны, в какой-то степени можно рассматривать как литературные символы. Убивая Ленского, Пушкин расправляется с романтизмом («так он писал темно и вяло, что романтизмом мы зовем»). Рассматривая кабинет Онегина, Татьяна видит в нем пародию на байронизм («уж не пародия ли он»). Кстати, в речи Достоевского есть остроумное замечание о пародийности Евгения (в связи с вопросом, почему он не обратил внимания на Татьяну при первой встрече): «О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл туда же из Англии Чайльд-Гарольд или даже, как-нибудь, сам лорд Байрон и, заметив ее робкую, скромную прелесть, указал бы ему на нее...» Действительно, Онегин замечает Татьяну, только когда на нее с восхищением смотрит весь свет.

Конечно, Достоевский упрощает и искажает Пушкина, пытаясь перетащить его в лагерь консерватизма Победоносцева и Ко. В своей речи он делает фантастические предсказания относительно роли России, читать которые сегодня смешно: «Все эти парламентаризмы, все исповедуемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды, все это рухнет в один миг, и бесследно... Европе предстоит неминуемая коммунистическая гибель. Но не России».

Тем не менее мысль о том, что Пушкин как явление снимает противоречие между западничеством и славянофильством, заслуживает внимания. Пушкин, как сказал поэт и переводчик Иван Тхоржевский, — это «недолгий миг русского равновесия, гармонии русского и европейца». Ярый западник Пушкин, лицейская кличка которого была Француз, делает самый радикальный за всю историю русской литературы шаг по введению народного языка, народных персонажей и народной мифологии в так называемую «высокую» литературу. Пример Пушкина показывает, что настоящим славянофилом может быть только западник и что подлинная любовь к своему может прийти только через знание и понимание чужого.