Сквотская жизнь
Сколько было в Москве сквотов, не скажет никто. Они появлялись спонтанно и так же спонтанно исчезали. «Детский сад», мастерские в Фурманном и Трехпрудном переулках, Петровский бульвар, Дом Наркомфина, Булгаковский дом, Остоженка — всех не упомнишь. Не совсем понятно даже, что можно точно назвать сквотом. «Имеет смысл различать художественные поселения и места, где просто жили все кто ни попадя, — считает художник Герман Виноградов. — И та, и другая практика общеприняты. Допустим, в Западном Берлине, в районе Кройцберга, жили и художники с музыкантами, и маргиналы, с искусством никак не связанные. У нас тоже все было страшно запутанно, и сквоты в первую очередь были островками свободы, а не мастерскими. Там могли жить кто угодно, но суть от этого не менялась. Ты как будто попадал в “Сказку о потерянном времени”, когда идешь-идешь и — оп! — за поворотом совсем другой мир».
Само слово «сквот» происходит от английского squat. «Википедия» по этому поводу сообщает: «Squatting — акт самовольного заселения места или даже целого дома лицами, не являющимися его юридическими собственниками или арендаторами». Действовали захватчики без церемоний: вскрывали хозяйский замок и врезали свой. Угрызений совести никто не испытывал: пустующих домов в середине 1980-х хватало на всех. «Очень странное явление наблюдалось в те годы, — вспоминает художник Алексей Беляев-Гинтовт, проживавший в шестикомнатной расселенной квартире на Кропоткинской с окнами на Кремль. — Каждый третий дом в центре города стоял пустым. Этому до сих пор нет никаких объяснений. Возможно, это совпало с какой-то государственной программой по расселению центра».
Первым московским сквотом может считаться «Детский сад». Находился он в настоящем детском саду в Хохловском переулке. «Здание с начала 80-х пустовало, но все еще числилось на балансе 4-го управления Минздрава и остро нуждалось в стороже», — рассказывает Герман Виноградов. В его трудовой книжке запись о поступлении на должность сторожа датируется 7 ноября 1984 года.
Виноградов спал в туалете, засыпав толчки песком и настелив поверх них доски, но все равно был невероятно счастлив: «Понимаешь, иметь в центре города двухэтажный особняк с огромным заросшим садом, огромными просторными помещениями, ничего за это не платить и еще получать зарплату в 90 рублей! Мы обладали богатством, которое не снилось ни одному привилегированному чиновнику. Могли сидеть на крыше, могли в саду голые лежать, и все это в центре города». 4-е управление понятия не имело, что наняло на работу художников, а когда картины и инсталляции было уже некуда прятать, смотрело на все сквозь пальцы.
Своеобразный лоск истории придавал факт, что сквот регулярно посещали балетмейстер Владимир Васильев с Екатериной Максимовой, Артемий Троицкий, Жанна Агузарова, Вячеслав Зайцев, Ираклий Квирикадзе и Борис Эйфман. Приезжали с ревизией петербуржцы во главе с Сергеем Курехиным и Тимуром Новиковым. «У них в то время настоящих сквотов еще не было, — гордо сообщает Виноградов, — если не считать квартиру Тимура на Литейном, которую он впоследствии превратил в галерею “Асса”».
Просуществовал «Детсад» два года. Неприятности начались с появлением иностранцев. «Они покупали у нас кое-какие работы, — вспоминает Герман. — Долларов 700 могли за картину дать. При тогдашних ценах на колбасу и метро на эти деньги можно было жить три года и ни о чем не думать». Одним из таких «меценатов» стал французский журналист Тома Дженсон, напечатавший подробный отчет о своих московских каникулах в журнале Actuel. После публикации сквот закрыли. «Помню, позвонил Цой, — рассказывает Виноградов. — Сказал, что хочет в “Детском саде” концерт сыграть. А я ему: нам тут объявили, что в три дня нужно убраться отсюда. Он спросил: “Да?”, я ответил: “Ну да”. Может, конечно, и не поверил, теперь не узнаешь».
У Александра Петлюры, который, впрочем, картин не рисовал, но был страстным коллекционером одежды с Тишинского рынка, была мастерская на улице Гашека. «Но я все равно со своим другом Сашей Осадчим ходил по центру и высматривал выселенные дома, — вспоминает Петлюра. — Одевались мы как работники РЭУ, в рабочие комбинезоны, чтобы в случае чего сделать тупое лицо и сказать, что ошиблись дверью. С собой у нас всегда были инструменты: плоскогубцы, гвоздодер, отмычки и на всякий пожарный новенький амбарный замок».
Дом номер 12 по Петровскому бульвару в 1990 году был уже расселен, лишь на третьем этаже еще жили люди, представлявшиеся потомками некоего француза Оливье, которому когда-то принадлежало здание. Прямо под ними, на втором этаже, была обнаружена квартира, в которой, судя по окровавленным бинтам и шприцам, время от времени ночевали наркоманы. «А чего там думать? — Петлюра с размаху хлопает себя по коленям. — Повесил замок на дверь — и все дела. Правда, пришлось побазарить с этими трудными подростками. Одному по морде съездил — вроде договорились». Беспроигрышный ответ на вопрос «Вы кто?» у Петлюры был отработан на барыгах с Тишинки: «Мы с Мосфильма». «И многие ведь верили, — вспоминает он. — Например, Абрамыч (муж Пани Брони, одной из главных участниц перформансов Петлюры на протяжении многих лет. — Ред.) даже повесил на нашей двери табличку “Здесь живет Мосфильм и злая собака”».
Сквот заселялся не спеша. Просто так стать квартирантом было невозможно. «Петлюра — хитрый хохол, — смеется Виноградов. — Он смотрел по контингенту: мол, этот так себе, а этот нужен как лицо фирмы. Я как раз был этим самым лицом, поэтому на субботники Петлюра меня никогда не выгонял. И старого авангардиста Тегина, у которого тогда вообще был имидж гения, тоже. Остальных гонял только так. Не вышел красить ворота — пендель и до свиданья». «У Петлика был авторитарный тип правления, — вспоминает французский журналист Пьер Доз, проживший на Петровском бульваре год. — Один день уборка, другой — сбор металлолома. Попробуй не приди! При этом алкоголь не переводился никогда, а вот наркотики были под строгим запретом».
