— Он пытался покончить с собой три раза — это мы точно знаем. Еще два раза под вопросом, — голос женщины звучал отстраненно, хотя речь шла о ее старшем сыне. — Сначала проглотил мои таблетки, потом порезал вены в ванной, затем пытался повеситься в гостиной…

— В гостиной, значит? — переспросила я. — Изобретательный юноша. Сколько ему сейчас? И что говорят психиатры?

— Лёне 22. Психиатры не пришли к однозначному мнению, хотя, естественно, предполагали все, по списку…

— А что он, собственно, сейчас делает?

— Фактически ничего. Иногда недолго работает в каких-то «проектах» (кавычки я отчетливо услышала). Шатается по клубам, общается с друзьями. Лежит на диване, смотрит фильмы. В детстве считался очень одаренным. Раньше много читал, учился в Оптическом институте, потом в «Мухе» (художественное училище имени Мухиной. — Прим. ред.) на дизайнера. Все бросил…

— А вы-то как? И все ваши? — в моем голосе прозвучало сочувствие. Член семьи, который периодически встает с дивана, чтобы повеситься в гостиной, — это сильно…

— Моя мама скончалась от инсульта через десять дней после второй Лёниной попытки. Папа почти сразу женился второй раз и уехал в Москву. Муж работает круглые сутки, очень увлечен своей работой. Старается лишний раз мне не звонить, чтобы я не испортила ему настроение...

— А вы-то сами?!

— Я… я очень волнуюсь за Шуру, младшего. Ему пятнадцать, трудный возраст, он всегда любил и уважал брата и очень прислушивается… к его программным монологам… Уже и сам задумывается над тщетой всего сущего, задает вопросы… А я… я просто устала все время ждать и уже почти ничего не чувствую…

 

Лёня оказался высоким симпатичным юношей, похожим на персонажа из мемуаров Ирины Одоевцевой.

— Стихи не пишете? — поинтересовалась я.

— Нет! — возмутился он.

Я рассмеялась. Он удивился: по его мнению, тема разговора не располагала к веселью. Сдвинул густые брови, после первого же вопроса по существу закатился путаным монологом о том, что современный мир довольно дерьмовое место. Я узнавала цитаты из Мураками, Коэльо, Пелевина, Фромма, Ницше и сетевых аналитиков. Полупереваренная окрошка, ничего необычного или особо патологического. Переубеждать бесполезно.

— Неужели вы не понимаете, что уйти, не принимать участие в этих тараканьих бегах есть самое разумное…

— Ах, оставьте! — сказала я. Ассоциации с мемуарами начала XX века никуда не исчезали. — Вы пытались покончить с собой сколько раз? И ни разу у вас не вышло. Вы уверены, что хотите именно этого? Может быть, другого? И надо пойти и именно это и сделать, вместо того чтобы ерундой заниматься…

— О, господи! — Лёня закатил глаза с выразительностью актрисы немого кино. — Всегда одно и то же! Сейчас вы начнете перечислять возможности, которые я упускаю. Можно уже я сам?

Я кивнула: сейчас он по собственной воле ознакомит меня с усилиями специалистов, которые работали с ним прежде, и с тем, как эти усилия преломились в его лохматой башке.

— Я мог бы учиться в хорошем институте, где половина студентов прячется от армии, а вторая половина пришла по настоянию родителей, чтобы получить диплом. Я мог бы влюбиться и завести счастливую семью — острота чувств пройдет через несколько месяцев, останутся тягостные взаимные обязательства, упреки и дети, от которых — возьмите хоть меня и моего братца — никакой радости, но множество беспокойства. У меня признают художественный талант, и я мог бы заняться современным искусством: делать инсталляции из пивных пробок или перформансы из алкогольных видений своих приятелей и называть это отражением макрокосма. Еще я мог бы стать консалтинг-менеджером и сидеть в просторном офисе, похожем на продезинфицированную обувную коробку, и способствовать тому, чтобы одни люди произвели, а другие купили никому не нужные вещи и услуги…

— Пфу! — я презрительно помахала в воздухе ладонью. — Какая скукотища! Где ветер ноосферы?

— Что? — удивился Леня.

— Вы не читали Вернадского? — в свою очередь удивилась я. — А теория систем Берталанфи? В вашем возрасте и с вашим мировоззрением человек должен всеми рецепторами чувствовать знаковую обращенность мира и читать его как открытую книгу. Тем более здесь и сейчас, когда надвигаются события планетарного масштаба…

— Какие события? — Лёня казался почти испуганным.

В своей повседневной практике гомеопатический принцип «подобное лечат подобным» я почти не использую, но здесь просто не видела другого выхода. Большой психиатрии у Лёни не чувствую я, не увидели психиатры — значит, повредить не должно.

— Наше поколение уже выработало свой ресурс, — не обращая внимания на Лёнин вопрос, продолжила я. — Скука и застой, старые песни о главном, которое уже никому не интересно. Только молодежь. И какие возможности, особенно если отбросить всю эту гнилую гуманистику и не держаться за жизнь! Большая война в нынешних условиях приведет к самоубийству всего человечества, но ведь система должна саморегулироваться, вы согласны? Стало быть, вы можете стать бандитом с большой дороги, пиратом, террористом…

Глаза у Лени стали похожи на царские пятирублевики.

— Какая оглушительная пошлость — вешаться в семейной гостиной! — с презрением воскликнула я. — Есть же новые наркотики: прежде чем сдохнуть, вы исследуете внутренние пространства сознания. Есть французский Иностранный легион! Да и наша собственная армия предоставляет некоторые возможности для сильных духом… Кстати, почему вы не служили?

— Родители подсуетились… Но я их не просил! — Лёня решительно вздернул слабый подбородок.

Из своей дальнейшей речи я помню немного. Предметом моей гордости является то, что я сумела как-то приплести к теме не только «Гринпис» (это понятно), но и центры происхождения культурных растений Николая Вавилова.

Лёня был впечатлен. А я вымотана, ибо спонтанно и вдохновенно нести чушь — привилегия молодых людей. Разработку деталей программы превращения Лёни в бандита с большой дороги, активиста «Гринписа» или солдата Иностранного легиона мы отложили до следующей встречи.

Где-то через пару месяцев он прочитал труды Вернадского, убедился в его гениальности и рассказал мне о том, как все детство покойная бабушка, дед и мама с папой считали его вундеркиндом и наперебой уверяли себя и его в том, что его ждет какая-то совершенно необыкновенная судьба в необыкновенно прекрасном мире, где все будут им восхищаться. Потом, когда стала очевидна Лёнина обыкновенность и родился Шура, надежды и усилия семьи переключились на младшего сына и внука. Лёне же по-прежнему очень хотелось чего-то выдающегося…

— И чтобы опять обратили внимание? — подсказала я.

Леня кивнул, потупившись, потом усмехнулся:

— Какая оглушительная пошлость, не правда ли?.. Но мир ведь сейчас действительно довольно дерьмовый… — чуть ли не с надеждой добавил он.

— Видите ли, Лёня, — подумав, сказала я. — Каков бы ни был мир, смерть в нем — единственный ресурс, в котором мы можем не сомневаться. Все умерли, и мы умрем. Это нам уже дано в условии задачи, это тот вклад, который лежит у каждого на счету при рождении. Раз это у нас уже есть и никуда не денется — стоит ли торопиться им воспользоваться? Можно пока заняться более сомнительными вещами — вроде образования, семьи, принесения пользы людям, вы не находите? В конце концов, яркая и короткая жизнь пирата…

Лёня засмеялся:

— А ведь вы знаете, я вам тогда почти поверил…

— А ведь я говорила абсолютно серьезно…

 

Вы не поверите, но сейчас Лёня — инженер. Он помешан на альтернативных источниках энергии. Он полагает, что промышленные установки обязательно должны быть красивыми. Он любит рисовать города будущего, в Интернете его картины пользуются популярностью. К тому же он уверен, что Земля — живое существо и с ней можно напрямую разговаривать. Сейчас он и группа его единомышленников пытаются разработать язык, на котором можно будет пообщаться с нашей планетой.