Андрей Аршавин и детектор фигни
Я удивилась: с какой радости мне, журналисту, пишущему о моде, делать репортаж про футболиста, про которого я почти ничего не знаю, — и отказалась. Через несколько дней мне позвонили из другого русского журнала и так же секретно предложили поработать стилистом на съемке того же «парня». Это был более понятный мне формат, и я согласилась. Больше всего меня удивило, что редакторы разных журналов разговаривали в абсолютно одинаковой конспираторской манере: оба начинали беседу с просьбы о неразглашении ее содержания, оба ни разу не назвали имени участника событий. Было и так понятно, о ком речь.
В Лондоне фамилию Андрея Аршавина многие тоже не произносят, потому что не выговаривают. Я какое-то время считала, что весь ажиотаж вокруг него — чисто русский феномен: в Лондоне и местных футбольных героев хватает. Но когда выяснилось, что снимать русского футболиста должен Юрген Теллер — журнал разослал предложение о съемке разным людям, и первым откликнулся один из самых важных фотографов в мире (потом, правда, у него не получилось по времени), — до меня стало доходить, что я что-то пропустила.
Потом я по глупости разболтала об этой съемке всем подряд. Все, кому я о ней говорила — таксисты, соседи, коллеги, подруги — в лучшем случае умоляли сфотографировать Андрея и взять автограф, а в худшем — напрашивались в бесплатные ассистенты на съемку. Из них только один человек был русскоязычным латышом, остальные — англичане, итальянцы, французы.
В день накануне съемки мой телефон разрывался от звонков. Звонили из журнала — удостовериться, что все в порядке и что футболист будет сниматься. Звонили из компании Nike, c которой у Аршавина контракт, — узнать, все ли готово (за два часа до начала), и проинструктировать насчет того, чего нельзя делать: просить прыгать — нельзя (Аршавин может повредить ногу), держать на холоде — нельзя (Аршавин может простудиться), заставлять надевать вещи, которые ему не нравятся, — нельзя (он может расстроиться), задавать вопросы, на которые ему очевидно неинтересно отвечать, — нельзя (он может разозлиться), ну и еще с полдюжины «нельзя».
Я сидела в студии, лихорадочно собирала комплекты одежды и с тоской думала, зачем я во все это ввязалась. Девушка, специально командированная из Москвы, чтобы следить за съемкой и за душевным равновесием Аршавина, уверяла меня, что он очень приятный человек, при этом категорически отказывалась выйти из студии даже на пару минут — сбегать через дорогу за чаем. «Нужно, чтобы я была здесь, когда он войдет», — твердила она. Когда мы почти уговорили ее отлучиться, в дверь позвонили.
В студию вошел невысокий парень в надвинутой на глаза шапке. С немного утрированным русским акцентом он сказал высоким голосом, ни к кому особо не обращаясь: «Хай. Ай эм Андрей».
К нему тут же бросились вся съемочная группа и неизвестно откуда взявшиеся незнакомые мне люди, ответственные за то, чтобы Аршавину было хорошо. «Как вы доехали? А вам не холодно? Тут плохо топят. Хотите, мы вашу куртку повесим в отдельную комнату и запрем на ключ? А из карманов вам ничего не нужно? Вы согласны надеть вот этот пиджак? Если не нравится, можем поменять», — говорили они наперебой.
Аршавин выглядел как героиня Одри Хепберн в фильме «Римские каникулы» в окружении придворных: было очевидно, что ему комфортно без всякой опеки, при этом он понимает, что опека ему положена по статусу. Нет, ему не холодно. И из куртки ничего не нужно, и можно ее прямо тут бросить на кресло. И что на него наденут для съемки, ему совершенно по барабану.
— Ар ю щур итс фор бой? — беззлобно поинтересовался Аршавин, беспрекословно влезая в довольно обтягивающие полосатые брюки, которые я считала своим стилистическим достижением.
— Если вам не нравится, не надевайте! — тут же подлетела девушка из свиты.
— Да не, мне, если честно, вообще без разницы.
— На вас уже тут пресса небось набросилась? — спросила я, чтобы перевести беседу в более безопасное русло.
— Не-а, — ответил Андрей, покорно подставляя лицо визажистке и щурясь от пудры. — В России — да, а тут никто пока особо не интересовался.
Он очень правильно выговаривал каждое слово, как настоящий питерский интеллигент.
— Меня знают, да, ну так это потому, что тут все повернуты на футболе. Тут каждая бабушка тебе перечислит поименно, кто играет за какой молодежный состав. И под каким номером!
Тут Аршавин расхохотался, будто вспомнил что-то, что его очень развеселило.
— Да ладно! Вас тут не просто знают — по вам уже с ума сходят лучшие люди. Вас очень хотел снимать один из самых главных современных фотографов.
— А тот, который меня снимал голым и обливал водой, тоже вроде великий, да? — повернулся Андрей к еще одной из девушек, отвечавших за его благополучие.
— Это когда вас заставили вылезти на крышу?! — трагически сдвинула брови она.
— Нет, это когда я лежал на полу и в земле ковырялся.
— Ранкин? Ой, да, да, великий! — просияла другая девушка.
— А чем они все великие? — спросил Аршавин, и было похоже, что его правда интересует этот вопрос.
— Ну... наверное, тем, что они изменили подход к моде. До них вся фэшн-фотография была про деланные позы, безупречный макияж и прически, — попробовала объяснить я. — А они все стали делать проще...
— Реальнее? По-настоящему, ближе к жизни? — переспросил Аршавин.
Казалось, что теперь Ранкин и Теллер ему понравились.
— В России — самый лучший «Макдональдс», — сообщил Андрей, без особого энтузиазма облачаясь в макинтош и мокасины для очередного кадра.
— Чем лучший? — спросила я, не понимая, шутит он или нет.
— Самая вкусная еда, — с невинным видом ответил Аршавин.
— На слове «еда» прибежали девушки и начали справляться, не пора ли послать кого-нибудь за сэндвичем и горячим чаем, и выражать негодование по поводу того, что человеку приходится переобуваться на холодном полу. Человек это, впрочем, проигнорировал.
— Хорошо, что я после съемки в ресторан еду. Для меня поесть в ресторане — самый настоящий праздник. Не то что в гостинице, где я сейчас живу.
— А что за гостиница?
— В жопе, — улыбнулся Андрей. — Но до работы близко. Я сейчас в свободное время дома смотрю, в Хэмпстеде. Только никак не найду таких, чтоб с одним краном. И когда в доме много этажей, мне не нравится. Без детей было бы нормально, а с детьми все время трясешься, когда они у лестницы оказываются. Хотя вообще тут с детьми жить хорошо, наверное, — лицо у него потеплело и как-то разом повзрослело. — Одежды для них много хорошей, в Питере ее не найдешь.
Фотограф Рэм готовил все для последнего кадра — в нем нужен был мяч, и он попросил Андрея сделать подачу.
— Fantastic! — закричал Рэм, щелкая. — Какая подача!
— Да это я только на камеру так могу! — ответил Аршавин.
Я перестала понимать. Это пиар-агент научил Аршавина так себя вести? Или он действительно не осознает своего, как бы это сказать, места в мире?
— Как вам тут тренируется? – спросила я.
— Чего-то сложно! Всем нормально, а я мертвый с поля ухожу, — ответил он.
— Снято! — крикнул Рэм.
— А сапоги он с вами в одном магазине покупает? — спросил меня Аршавин совершенно невозмутимо.
На Рэме, который знает все о последних модных тенденциях, были женского вида ботфорты на каблуках. Я перевела взгляд на Аршавина и увидела, что один из уголков губ у него все-таки ползет вверх, но не очень заметно.
— Ему нравятся мои сапоги?! — просиял Рэм.
Я не нашлась, что ответить.
После съемки уставшему, хотя и бодрящемуся Аршавину пришлось сфотографироваться по очереди с моей молоденькой ассистенткой-англичанкой на ее айфон «для подружек», потом со мной для моей мамы, вдруг сообщившей, что Шава — ее любимый футболист (хотя я никогда не подозревала, что она знает о существовании такого вида спорта), и с целой индийской семьей далеких родственников фотографа.
