Нет, не педофилию. Двойственность. Герой «Отчаяния» инсценирует собственную смерть, убив своего случайно встреченного нищего двойника. Единственный недостаток злодейского плана — то, что поразительное сходство между ним и убитым видно только ему и никому больше. Герой «Подлинной жизни Себастьяна Найта» отправляется в городок Рокбрюн, но это не тот Рокбрюн — их два; его передвижения по шахматной доске романа тем самым приобретают свойства рокировки. Наконец, самый очаровательный и незадачливый из набоковских персонажей, профессор Тимофей Пнин, на первой же странице одноименного романа едет читать лекцию «Коммунисты ли русские люди?» — не на той электричке, с прошлогодним расписанием в руке и со студенческим сочинением вместо заготовленного текста за пазухой.

 

Через пятьдесят один год после публикации «Пнина» сравнительно молодой, но уже седеющий американский сатирик второй руки по имени Михаил Идов открывает номер журнала The New Republic, в котором, кстати, Набоков некогда печатался — точнее, открывает навигатор «Сафари» на закладке tnr.com, — и читает следующее:

 

«В любой день недели переступите порог комнаты 316 в библиотеке на Сорок второй улице, и вы увидите с десяток людей, медленно двигающихся вдоль витрин экспозиции «Набоков под стеклом», устроенной в честь столетия писателя».

 

Далее автор статьи Джед Перл расписывает уникальные документы, выставленные библиотекой на общее обозрение: экземпляр сборника «Лучшие американские рассказы 1946 года», в оглавлении которого Набоков карандашом проставил оценки всем рассказам («А», то есть пятерки, удостоились только сам Владимир Владимирович и Дж. Д. Сэлинджер); бесконечные эскизы бабочек; и, наконец, безумная рукопись 1972 года, озаглавленная Eggs a la Nabocoque («Яйца по-набоковски», с французским каламбуром на остром конце). «Вскипятите воду в кастрюле, — так начиналась рукопись. — Пузырьки означают, что она кипит».

 

Разумеется, я был обязан увидеть это великолепие воочию. Я отправился в Нью-Йоркскую публичную библиотеку на Сорок второй улице — впервые, надо сказать, за одиннадцать лет в Нью-Йорке. Хотя я периодически претендую на статус интеллектуала, это здание с колоннадой и двумя вальяжными львами на входе ассоциировалось у меня по большей части с первой сценой фильма «Охотники за привидениями».

 

В гулком фойе я не сразу нашел столик со скромной надписью «информация». За столиком восседала дама, полностью отвечающая набоковскому описанию Джудит Клайд, хозяйки салона, в котором выступает с лекцией бедный Пнин: «неопределенного возраста блондинка в аквамариновом искусственного шелка платье, с большими плоскими щеками, подкрашенными в прекрасный карамельно-розовый цвет». (Перевод не мой, а Геннадия Барабтарло; вот кто с особенным чувством должен был переводить моменты, в которых американцы запинаются на фамилии «Пнин».)

— Здравствуйте, — сказал я. — Я на набоковскую выставку.

— Здравствуйте, — сказала как-бы-Клайд. — У нас нет набоковской выставки.

— У вас есть набоковская выставка.

— Я допускаю, что в принципе она у нас есть. Но сегодня ее нет.

— В «Новой республике» сказано «в любой день недели». Я сейчас покажу вам статью.

 

Я потянулся за телефоном, и именно в этот момент меня охватило чудовищное подозрение. The New Republic печатается в Вашингтоне. В статье Джеда Перла не было сказано «в Нью-Йоркской библиотеке». В ней было сказано просто «в библиотеке на Сорок второй улице». Что если в столице есть другая Сорок вторая улица? Я включил поисковик и обнаружил, что таковая действительно существует — она же, если верить карте, «авеню Небраски». Более того, на ней находится Мемориальная библиотека имени Уильяма Смита Кульбертсона при Национальной пресвитерианской церкви.

 

Что-то меня обеспокоило. В первую очередь фамилия «Кульбертсон», достойная изобретателя рокировки с Рокбрюном. Не отходя от столика, за которым начинала волноваться блондинка, я загрузил страницу библиотеки и с интересом прочел, что ее коллекция составляет 15 тысяч церковных книг и «звукозаписи проповедей». В пресвитерианстве Набоков мной замечен не был. Он даже слово «свитер» писал как «свэтер». Либо я стоял на грани большого литературоведческого открытия, либо выставка была все-таки в Нью-Йорке.

 

— А комната 316 у вас есть? — спросил я, оторвавшись наконец от экранчика телефона.

— Есть, — с облегчением ответила блондинка. — Третий этаж.

 

Я поднялся по мраморной лестнице и переступил, как рекомендовал Джед Перл, порог комнаты 316. С трех из четырех стен на меня строго смотрели викторианские портреты; за окнами в четвертой стене шла стройка. Один холст назывался «Слепой Мильтон диктует "Потерянный рай" своим дочерям». Другой принадлежал кисти художника с прекрасным именем Рембрандт Пил.

 

Я нашел и еще раз перечитал абзац, оказавшийся гораздо более богатым возможными интерпретациями, чем могло показаться.

«В любой день недели переступите порог комнаты 316 в библиотеке на Сорок второй улице, и вы увидите с десяток людей, медленно двигающихся вдоль витрин экспозиции «Набоков под стеклом», устроенной в честь столетия писателя».

Столетия писателя.

Герой «Ады» Ван Вин, чей трактат стремился отделить «фактуру времени» от «тирании места», был бы мной горд.

Набоков родился в 1899 году.

Выставка была здесь, в этом зале. Ровно десять лет назад.