В 1979 году из СССР выехало более 50 тысяч человек, главным образом направлявшихся из Вены в Рим, а оттуда в Америку. Но в Рождество 1979 года началась война в Афганистане, а разрядка между Москвой и Вашингтоном закончилась. В 1980 году выехало около 20 тысяч эмигрантов — выпускали только тех, кто успел подать документы раньше. В 1981 эмиграция закрылась.

Почти до самого конца 1980-х выезжало в год по тысяче человек, а то и меньше. Главным образом старики, и только к близким родственникам. Потом, уже в конце перестройки, ворота вновь откроются, и миллион советских евреев приедет в Израиль. Но это уже будет совсем другая эмиграция.

Когда мы приехали, в Риме было тепло и сладко пахло мимозой. Нас был целый спальный вагон, а к нему был прицеплен еще один, багажный, для наших чемоданов. Еще пять дней назад мы обнимались с провожающими в Шереметьево, ошалевшие от судорожных сборов, возбужденные и заплаканные — ведь прощались как минимум навсегда. Теперь же мы были свободными и западными. Уже успели сделать свободный выбор: мы едем в Америку, а не в Израиль. Теперь же мы еще и проехали пол-Европы, пересекли несколько государственных границ, побывали в Венеции и Флоренции — путь ночью, и видели мы там только железнодорожные станции.

В Риме мы прели в наших московских ушанках, но снять их не решались — как-никак на дворе февраль.

В Риме нам предстояло ждать американской визы, выдержать собеседование с американским консулом, клятвенно подтвердив, что никто из нас никогда не состоял в КПСС, а также пройти медосмотр на предмет нежелательных заболеваний. В Риме были Колизей и Ватикан. По воскресеньям Рим тогда вымирал. Из-за арабского нефтяного эмбарго запрещалось пользоваться частными автомобилями, и было ощущение театра, праздника, первомайской демонстрации в детстве.

Но жить нужно было в Остии. Считалось, что там дешевле.

Остию география оставила на мели. Развалины древнего порта теперь были вдали от Тирренского побережья, среди полей. Остия Лидо — задрипанный современный городок, некая комбинация простонародного предместья и очень средней руки пляжного курорта. Пляжные квартиры как раз и сдавали нам в мертвый сезон. Потом привыкли и продолжали сдавать даже летом.

Профуги русси. Русские беженцы. «Нашим не сдают, — предупреждали старожилы. — Всех до одного считают одесситами, жутко боятся и на все вопросы отвечают: “Одесса но”». Позже выяснилось, что adesso по-итальянски значит «сейчас».

В Остию от пирамиды Кая Цестия и ворот Св. Павла ходил пригородный поезд, несколько заплеванных вагонов и допотопный тепловоз из черно-белого послевоенного неореализма. Эти вагоны еще Муссолини заставлял ходить по расписанию. Езды было полчаса. У подножья пирамиды грелись кошки, а за стеной было кладбище для не-католиков. Там лежали Китс, Шелли и другие романтичные британцы, а также «наши» старые белоэмигранты. Те, кто доживал свой век в Риме, смотрели на нас с нескрываемым удивлением. Вроде бы соотечественники, но такие на них непохожие. Ни одной захудалой фрейлины Ее императорского величества среди нас не было. В Рим ездили на занятия в английскую школу и на дешевый рынок за продуктами.

Мои родители в Италии задержались, и я как-то быстро выучил итальянский. Помог французский, который я десять лет учил в Москве и знал ужасно. Но каким-то образом я сообразил, как из трех французских слов моего словарного запаса делать три итальянских. Зато языковой практики было много. На пляже в Остии вскоре прошла молва, что меня можно было расспросить про Советский Союз, и я целыми днями отвечал на вопросы. Главным образом все ругал. Остия делилась на «коммунистическую» — постоянных жителей — и «фашистскую» — сезонных. И тем, и другим хотелось послушать про страну реального социализма. «Фашистам» мои рассказы подтверждали существующие стереотипы, а «коммунисты» понимающе кивали. Мол, ясное дело, он же оттуда уехал. Но, тем не менее, слушали.

И у тех, и у других были дочки. Вдруг выяснилось, что девушки неравнодушны к тем, кто долго и нудно о чем-то говорит. Это было откровением, которое произвело переворот в моем юном сознании. Интерес к политическим дискуссиям был очень подогрет.

Научившись по-итальянски, я получил работу. ХИАС, еврейская благотворительная организация, которая занималась нами, наняла меня разносить по Остии телеграммки. Типа: завтра утром вам к консулу. Или: вам дали визу в Америку, и через три дня вы летите в Индианаполис.

Так я узнал, что у меня московский акцент. «Мамочки, к нам пришел мальчик с таким московским акцентом звать к американскому консулу. Держите меня, я сейчас упаду». До этого я думал, что это у них одесский акцент, а я как раз говорю нормально.

Затем наступило лето.

Остия лежит узкой длинной полосой вдоль моря. Большинство пляжей — платные, с кабинками, шезлонгами и зонтиками, но на окраинах есть и дикие. Там главным образом и проводили время мои клиенты. Поэтому я, получив утром и в полдень очередные порции телеграммок, по жаре разносить их не торопился. Вместо этого я шел на пляж, вести политические разговоры с родителями девушек, а заодно вручить и два-три сообщения клиентам.

Зато по вечерней прохладе начиналась моя работа. Сложность состояла в том, что я был представителем власти. Был велик соблазн из меня вытянуть секретную информацию. Кому дают визы, а кому отказывают? Как вести себя у консула и что говорить? Что слышно в Америке? Как вообще устроен мир?

Мне тогда только что исполнилось восемнадцать. Летом еще была возможность отбиться от вопросов и предложений выпить, но когда кончился пляжный сезон и началась промозглая, дождливая осень, я все дольше засиживался на чьей-нибудь кухне. Так недолго было и спиться, но от этой участи меня избавил ХИАС. Моя работа начала страдать, я стал появляться у клиентов поздно, и меня в конце концов уволили.

Впрочем, к тому времени у нас с приятелем уже был свой бизнес. Вновь прибывшие везли с собой черную икру в банках, которую их ранее уехавшие знакомые советовали им захватить с собой, потому что ее можно было в Риме реализовать. Они могли ее либо продать в розницу, стоя по воскресеньям на «русской горке» на толкучке Порта-Портезе, либо по примерно той же цене сдать нам оптом. У нас же были клиенты в фешенебельных ресторанах вокруг Пьяцца дель Пополо, которые ее покупали намного дороже. Ну, намного, это я переборщил — коммерция позволяла нам ходить в бар, пить эспрессо и играть на игорном автомате.

ХИАС платил эмигрантам пособие, которое, как сейчас помню, составляло около 70 тысяч лир на «главу семьи» и 40 тысяч на каждого члена. Доллар в то время стоил 600 лир. Это, тем не менее, позволяло снимать квартиру и жить. Не шиковать, конечно, но и отнюдь не голодать.

Дополнительные средства, тем не менее, изыскивались. Можно было продавать привезенные с собой вещи. Помимо икры, среднестатистический эмигрант вез матрешки, льняные полотенца и фотоаппараты марки «Зенит». У более ушлых был антиквариат, иконы и драгоценности. В антикварных магазинах Рима русских знали.

Те, кто мог что-то продать, ехали в путешествие по Италии. Эмигрантский «гранд тур» состоял из, во-первых, визита в Венецию и Флоренцию и, во-вторых, посещения Помпей и подъема на Везувий.

Тот же, кто имел продать что-то более ценное, чем советский электрический будильник, покупал себе автомобиль. Около Пьяцца ди Спанья, прямо там, где берет свое начало Виа Кондотти, был, как это ни смешно, автомобильный рынок. Там у туристов и хиппи можно было приобрести машину со специальными овальными немецкими номерами. Пара сотен долларов давали право на владение более или менее ходячим «жучком». Скорее, менее.

ХИАС был очень против. Уличенных нелегальных автовладельцев тут же снимали с довольствия. Если у вас есть деньги на автомобиль, нечего тянуть с еврейской благотворительности. В этом был свой резон. Главное же, машины водили без страховки и техосмотра, а то и без прав. Периодически на них бились. Мое знакомые, молодая пара из Тбилиси с маленькой дочкой, поехали во Флоренцию со знаменитым московским портным Зингером и его супругой. По дороге у машины отвалилось колесо, и оба мужчины погибли.

В Италии было хорошо, но Италия нам не казалась серьезной. Америка — это да. В Америку все очень торопились. От Америки ожидали богатства, силы и технологических чудес. За железным занавесом мы все еще жили в начале ХХ века, когда предполагалось, что улицы Нью-Йорка мостят золотом.

В Остии мы были туристами. Я писал двум-трем московским приятелям, которые не боялись получать письма от эмигранта, рассказывал им как тут все устроено, где я был и что видел. Квартиры мы меняли часто, и письма приходили до востребования на центральную почту. Там же был главный центр обмена сплетнями и информацией русскоязычной братии.

Потом, в Америке, я с удивлением обнаружил, что писать в Москву мне больше не о чем. Все было настолько ново, что связь со старым миром распалась. Зато еще долго, заезжая на Брайтон-Бич, я встречал на улице своих бывших клиентов. «Что, опять к консулу вызывают?» — острили они. «Одесса но», — отвечал я им.