Ethan Hill для Сноб
Ethan Hill для Сноб

Профессор Александр Янов – самый известный историк, занимающийся исследованием оппозиционных движений в России, и один из признанных авторитетов в изучении русского национализма. Янов преподавал в университете Беркли, Мичиганском университете, Нью-Йоркском городском университете. В середине восьмидесятых он первым заговорил в США о феномене Горбачева, а его книга о фашизации России «После Ельцина. Веймарская Россия» в девяностые годы дала название целому направлению в исторической науке на Западе. C 2007 по 2009 год был опубликован его капитальный труд - трехтомник «Россия и Европа 1462-1921». Александр Янов присоединился к проекту «Сноб».

Вы согласны с высказыванием Теккерея: «Никто не может быть уверен в том, что он не сноб. Такая высокомерная уверенность сама по себе – уже снобизм»?

Знаете, в детстве в эвакуации я голодал, но даже тогда я понимал, что есть нечто более страшное, чем голод, и это – потерять себя в толпе. Стать как все. Недавно я потерял жену, кого-то, с кем я прожил пятьдесят четыре года. И что же? Осиротев на старости лет, я по-прежнему боюсь все того же: в одиночестве потерять себя в толпе. Если это снобизм – то я сноб.

Вы занимаетесь историей оппозиции в России. Как вы думаете, мог бы Ходорковский стать лидером оппозиции? Если да, то чего ему не хватает, на ваш взгляд?

Уверен, мог бы. Не хватает ему – и это я говорю вам как историк оппозиции с сорокалетним стажем – двух вещей. Во-первых, конечно, свободы. Во-вторых, не подумайте, что я помешан на истории, но – серьезного исторического образования. Ходорковский, безусловно, харизматик и блестящий оратор, но без специальных знаний он бродит, как во тьме. Он не сможет, например, ответить на элементарный вопрос, который ему непременно будут задавать: а не является ли либеральная оппозиция чуждым для России образованием? В России это вопрос первостепенно важный. Всегда был. Только благодаря своему знанию истории смог, допустим, Вассиан Патрикеев (публицист XVI века, приверженец течения нестяжателей, выступавших против церковного стяжания и порабощения крестьян. – Прим. ред.) побить в споре такого грозного противника, как Иосиф Волоцкий (основатель Иосифо-Волоколамского монастыря, церковный писатель и полемист, ярый противник нестяжателей. – Прим. ред.). Вассиан, как известно, считал, что церковь должна быть пастырем народным, а не частно-хозяйственной корпорацией. А для Иосифа землевладение церкви было основой ее могущества. Ходорковский, к сожалению, на сегодняшний момент не смог бы побить в споре не только патриарха Кирилла, но даже такого ничтожного мыслителя, как Глеб Павловский.

Многие вам действительно на это скажут, что вы переоцениваете роль исторических знаний в полемике с режимом.

Но посмотрите на Украину – вот прекрасный пример. У них оппозиция тоже была ничтожной. Но она сумела мобилизовать в свою пользу историю, и история сделала оппозицию реальной силой. Сегодня уже никто не скажет, что украинская оппозиция – фантом.

Каким образом это удалось Украине?

Я понятия об этом не имел, а они вспомнили о Конституции Пилипа Орлика. Была такая, оказывается, конституция, принятая после Полтавской битвы. Что она доказывает? Что Украина была либеральной страной еще в XVIII веке или, по крайней мере, к этому стремилась: «Мы – не деспотическая Московия!». Но еще за столетие до этой Конституции Орлика в Москве тоже была конституция Михаила Салтыкова, только кто у нас об этом знает? Украинские историки раскопали эти документы и сумели благодаря им вдохновить людей. Политикам оставалось лишь вывести их на майдан. Ни белорусская, ни российская оппозиция ни о чем подобном и не думали, Результаты вы видите сами.

Какое из недавних событий в русской политике вам показалось самым значимым – помимо суда над Ходорковским?

Голосование в Совете Безопасности ООН, во время которого Россия наложила вето на решение по поводу Кот-д’Ивуара. Президент Кот-д’Ивуара баллотировался на следующий срок, но получил меньшинство, и его не переизбрали. А он отменил эти выборы. Там начался конфликт, стычки, были жертвы. СБ решил, что надо навести в Кот-д’Ивуаре порядок. А Россия наложила вето, потому что международное сообщество не имеет права вмешиваться во внутренние дела государства – даже такого, как Кот-д’Ивуар. И пусть они там дерутся, и пусть будет гражданская война. Это вроде бы незначительное событие мне показалось знаменательным. Будто это предвидение того, что нечто подобное может случиться и в России.

Ньюйоркцы и европейцы часто спрашивают своих русских знакомых: как так получается? Наши русские друзья – все сплошь симпатичные люди. И вот есть они, и есть Россия, страна с кошмарной репутацией. Чем вы можете это объяснить?

Но ведь то же самое и с китайцами. В Америке, да и на Тайване, и в Гонконге, они чувствуют себя свободными людьми. В метрополии – нет: в самом Китае им не вырваться из этой квазимарксистской ловушки.

А в России что это за ловушка?

Неспособность отказаться от имперского мышления. Признать наконец очевидное: Россия больше не сверхдержава. И мы из этой ловушки прошлого не вырвемся, пока не найдется русский Ататюрк (Мустафа Кемаль Ататюрк, первый президент Турецкой Республики; сформулированная им идеология, включающая в себя «республиканизм», «реформизм» и «атеизм», до сих пор считается официальной идеологией Турции. – Прим. ред.). Оттоманская империя, когда-то могущественная сверхдержава, перед которой трепетала Европа, целое столетие деградировала, точно так же, как сейчас Россия. Медведев, к слову, сказал, что это застой (Медведев говорил об этом в своем видеоблоге на сайте Кремля в ноябре 2010 года. – Прим. ред.). Нет, это не застой, это деградация. Излечить ее мог бы только, как мы знаем из опыта, лидер, раз и навсегда отказавшийся от сверхдержавных претензий, от имперского высокомерия. Такой как Ататюрк. Другое дело, что он установил жесточайшую военную диктатуру – иначе не мог справиться с исламской и имперской оппозицией. Несколькими десятилетиями диктатуры Турция заплатила за трансформацию. Но теперь страна процветает. Наша задача заключается в том, чтобы найти эквивалент Ататюрка, но без военной диктатуры. Если вы спросите, кто это мог бы быть, – я скажу: Ходорковский.

Рассказывают, что вас Джордж Сорос когда-то назвал гением. Что это за история?

Я встретился с ним в 1990 году накануне страшной реформы – либерализации цен, цены тогда должны были взлететь в стратосферу. И рассказал ему о своем плане. Я рассчитывал на таких людей, как Маргарет Тэтчер в Англии, Рокфеллер в Нью-Йорке, и дюжину других – на отставных, но еще энергичных людей, которым уже ничего не светит на национальной политической арене. Но ведь есть и арена международная, где их энергия еще может быть востребована. Я говорю: так почему бы их не мобилизовать на помощь России? Почему не образовать какой-нибудь Совет взаимодействия? Они больше не у власти, но связи у них остались. В Америке и Европе гигантские продовольственные излишки. А что если всеми этими товарами, когда начнется в России бешеная инфляция, забить рынок по самым дешевым ценам? Я, одним словом, предложил «план Маршалла для России». Сорос сказал: «Вам кто-нибудь говорил, что вы гений? Вы гений, потому что думаете точно так же, как я. Это я должен был придумать такое». Ведь не только о товарах шла речь. Речь шла о самом в тот момент важном, о том, чтобы предотвратить постимперскую травму и жесткое отчуждение большинства от реформы – и от Запада, продолжающееся и до сего дня. Вот зачем нужна была Тэтчер. Массы западных товаров и продовольствия по бросовым ценам, предназначенные заглушить галопирующую инфляцию, были лишь начальной фазой этого плана. Если бы только чиновники в Москве думали о будущем… Я ведь встречался с Ельциным по этому поводу.

И что это был за разговор?

Я вышел от него окрыленный. Вел меня к Ельцину референт Илюшин. У вас есть тридцать минут, говорит, Борис Николаевич должен открывать Верховный совет. И не давайте ему рта открыть – берите быка за рога. Так я и сделал. Тут Ельцин поднял обе руки: «Я сдаюсь! Куда вы с этим торопитесь? Мне было интересно с вами встретиться, потому что вы историк России. А вы мне про цены. Вы мне лучше расскажите, каким образом мы опять оказались в такой жопе». Я говорю: «Борис Николаевич, ну у меня же всего полчаса, я не могу…» – «Кто вам сказал?» – «Илюшин». – «Ой, плюньте на него, что там – кто-нибудь другой не откроет Верховный совет? А вы идите сюда за журнальный столик». В результате я прочел Ельцину экспромтом лекцию по русской истории. Про мой план с Советом взаимодействия он сказал: «Прекрасная идея, я вам дам мандат – вы будете моим представителем в Америке. Идите к Лукину (он был тогда председателем комитета по международным делам), он все организует». В результате я встречался в Америке с Рокфеллером. Уговорил его стать членом инициативной группы. Рокфеллер послал в комитет телеграмму, что он проездом будет в Москве такого-то числа и готов встретиться с представителями инициативной группы. Но ему никто ничего не ответил. Вы можете себе представить? Ему просто не ответили.

Почему так получилось?

Просто потому, что некому было ответить. Меня в Москве не было, а руководители Комитета по международным делам, вопреки инструкциям Ельцина, не назначили никого, кто нес бы ответственность за дела Совета взаимодействия. Личное это было или что-то еще, могу лишь гадать. Но думаю, что если бы и ответили – все равно ничего бы не вышло. Чиновники просто умыли руки. Их судьба Совета не интересовала.

Как вы попали в Америку?

В 1974 году меня вызвали на конспиративную квартиру рядом с Лубянкой. Говорят: вот есть журнал «Молодой коммунист». Это же очень скучный журнал, его серьезные люди не читают. Мы, например, не читаем. Но наши люди, когда проводят у разных диссидентов обыски – знаете, приходится это делать, – то находят «Молодой коммунист», второй номер за 1974 год. Как вы думаете, почему? А у меня в этом номере вышла статья о Герцене. Суть ее сводилась к тому, что если бы Герцен не эмигрировал, у нас не было бы Герцена. Его сделала тем, кем он стал, эмиграция. Я сказал, что если диссиденты теперь читают «Молодой коммунист» из-за меня, то я считаю, что сослужил их режиму хорошую службу. Они заговорили тогда по-другому: вы можете поехать в одном из двух направлений – на Восток или на Запад, это ваш выбор. Документы мы все вам оформим, справки все соберем, про это можете не беспокоиться. Идите, пожалуйста, и посоветуйтесь с женой.

Такое впечатление, что вы не в КГБ были, а в бюро путешествий…

Да, все было исключительно вежливо. Но мотивов КГБ я знать, конечно, не могу. Могу лишь предполагать. Еще не отгремел международный скандал с высылкой Солженицына. Это же был 1974 год. Второй скандал подряд в такой ситуации – это уж слишком. Моя рукопись – история оппозиции в России – уже была в Америке. Следователи даже сказали мне, кто именно ее переправил. Расчет был простой. Окажись я тихо-мирно, без громкого скандала в Америке вслед за своей рукописью, она тотчас перестанет интересовать публику. Расчет оказался верный. Рукопись была опубликована лишь семь лет спустя. И хотя отклик был громадный, всемирный, но чисто академический. Никакой политики, никакого скандала. В КГБ мне сказали: в этом самом кабинете, даже в этом самом кресле, в котором вы сейчас сидите, сидел ваш друг Андрей Амальрик (1938-1980, диссидент, писатель, публицист, среди прочего – автор книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года», в которой предсказал распад СССР. – Прим. ред.). Так вот, мы ему задали точно такой же вопрос: Восток или Запад? Он нам сказал: я родился в Москве, и здесь я умру. За этот миг мужества он заплатил – вы же слушаете Би-би-си и знаете, что он сейчас в Магадане и умирает там от менингита, и он там умрет. И так две недели они нам продыху не давали: звонили, спрашивали, что мы решили. В результате мы решили ехать на Запад.

У вас был какой-то план – что вы будете делать в Америке?

Я уже в Риме на полдороге в Америку получил приглашение от Техасского университета. Я должен был преподавать на факультете славистики – аспирантам, изучающим русский. Предполагалось, что это будет маленькая комнатка и дюжина людей. А в результате столько слушателей набилось, что понадобился огромный зал. Весь тот семестр я им рассказывал про свою жизнь, про свои сорок четыре года в СССР. Потом меня пригласили в Беркли. Но я по-прежнему не знал, как преподавать, и должен был сам придумать свой метод. Тогда я разделил класс на две команды. Предмет назывался «советско-американские отношения». Я им давал два учебника. Один стандартный американский – по внешней политике США. А другой – советский, написанный Громыко. Я им сказал: все, что вы прочтете в этих книжках, – чепуха, каждая из сторон говорит свое. Поэтому одна команда будет отстаивать советскую точку зрения, а другая – американскую. В результате в мои классы нужно было записываться за много месяцев.

Какое ваше главное достижение в Америке?

То, что я выжил. И не только выжил, а сделал академическую карьеру, став профессором. И успел при этом опубликовать двадцать книг. Эти ребята, которые меня выдворяли, рассчитывали на то, что языка я не знаю, преподавать не умею и вообще никакой пригодной в Америке специальности у меня нет. Они думали, что я превращусь в очередного нищего иммигранта, живущего на подачки государства. Только они плохо рассчитали. Но в СССР у меня был героический дух, условно говоря, была романтика борьбы. Был противник, которого нужно одолеть. В Америке была проза, так, житейские трудности.