Алексей Паперный: Я в душ иду, как на работу

Музыкант, режиссер, актер, драматург Алексей Паперный год проучился актерскому мастерству у Олега Табакова, проработал два года в театре «У Никитских ворот», в начале девяностых со своим театром и собственным спектаклем «Твербуль» объездил весь мир, все лучшие театральные фестивали. Открыл клуб «Китайский летчик Джао Да», потом театр и клуб «Мастерская», недавно кафе-бар «Леди Джейн». Пишет песни и поет их с группой «Паперный ТАМ». До сих пор не решил, как его надо представлять. Может, говорит, писатель?

Теккерей сказал: «Никто не может быть уверен в том, что он не сноб. Такая высокомерная уверенность сама по себе – уже снобизм». Согласны ли вы с этим утверждением?

Ну, это красивая фраза. Именно потому, что она красивая, она, скорее всего, и верная. Снобизм – это плохо. Это скука смертная. Оскар Уайльд не сноб. Гордыня, высокомерие, в общем, все плохое, что есть на свете, – это снобизм. Но, с другой стороны, мы не можем по-другому. Мы хотим принадлежать к тому или иному кругу. Поэты и писатели объединялись в какие-то сообщества, называли себя обэриутами, акме­истами. Это тоже в каком-то смысле снобизм. Но по большому счету все всегда заканчивалось полным одиночеством, нет никаких стай. Я думаю, что с возрастом снобизма становится меньше. Вот я все время себя уговариваю, что я не сноб, но я, конечно, абсолютный сноб. 

А у вас есть свои маркеры, по которым вы определяете, свой человек или нет?

Нет. Я ненавижу словосочетание «свой человек», но все время так говорю. Есть, конечно, словосочетания и похуже. Например, «наш человек». Вот я десять лет занимаюсь клубами. И когда ты объясняешь охране на входе, кого надо пускать, а кого не пускать, это невозможно сформулировать. Наверное, человека с борсеткой пускать в клуб не надо. Но, с другой стороны, с борсеткой может прийти и свой человек. 

Вас практически всегда можно встретить в вашем клубе – в «Мастерской». Вы любите быть среди людей?

Нет. Чем старше становлюсь, тем мне сложнее находиться в местах, где большое скопление народа. С другой стороны, когда я долго без людей, у меня начинается наркотическое голодание. А иногда мне кажется, что я людей ненавижу. Но честно могу сказать: мне очень трудно чем-то заниматься в полном одиночестве. Я иногда сочиняю песни, и для меня это мучительно, потому что это надо делать одному. Я очень люблю репетировать спектакли, очень люблю театр, потому что там много людей. Репетиции мне нравятся больше, чем даже премьеры. Это не лукавство, правда, это действительно счастье, когда что-то в процессе получается, открывается. Это, может быть, звучит очень пафосно, но правда так. 

В театре-клубе «Мастерская» уже два года с бешеным аншлагом идет ваш спектакль «Река». Вы там и режиссер, и композитор, и автор. А до этого довольно долго не ставили спектакли. Почему?

Так получилось. Негде было. Хотя вот в «Летчике» я каждый год писал пьесы и ставил маленькие спектакли на день рождения клуба и на Новый год. Сначала это были истории про летчика Джао Да, а потом просто истории. «Реку» мы тоже первый раз сыграли на дне рождения «Летчика» – и я думал, что последний. Но когда открылась «Мастерская» с прекрасным театральным залом, мы ее заново поставили. В «Летчике» репетировали неделю, а здесь полгода. Спектакль идет неровно, как любой спектакль, но иногда мне кажется, что это лучшие актеры на свете.

Где находите актеров?

Очень по-разному. Кого-то знаю всю жизнь, кого-то кто-то привел, кого-то пришлось срочно вводить на замену и оказалось, что замена лучше, чем актер, которого заменили. Но ни одного случайного человека. На роль следователя мы попробовали двадцать актеров, причем очень хороших.

Вы деспотичный режиссер? После ваших репетиций актеры рыдают?

Рыдают. Но дело тут не в деспотизме. Без отчаянья ничего хорошего не получается. Если вы всегда чувствуете почву под ногами, тогда вы не актер, не режиссер…

Группа «Паперный ТАМ» в самом начале девяностых была и актерской труппой, и музыкальной группой – все в одном. А сейчас «Паперный ТАМ» известна музыкальной деятель­ностью. Это было ваше решение?

Нет, не решение. Так получилось.

Каждый раз, когда вы исполняете новую песню, сразу кажется, что она народная. В чем секрет?

Нет, не все мои песни такими становятся. Настоящие народные песни – это «Споемте, друзья» или «Одинокая гармонь». У «Битлз» все песни народные. А в чем секрет, никто не знает.

Вы производите впечатление очень неленивого человека, это так?

Я очень ленивый человек, я ничего не делаю. Из-за этого мучаюсь, но ничего не могу с собой поделать. А может быть, эта лень и правильная. Потому что есть какой-то баланс. А бывают совершенно необъяснимые вещи. Бывает, что ты одновременно делаешь десять вещей, десять проектов – клубы, спектакли, музыку, ездишь на гастроли и так далее, и у тебя огромное количество энергии, сил, мыслей. Но это нечасто бывает. И чем дальше, тем реже.

Вы поете в душе или это привычка любителей, а не профессионалов?

Ну, все поют в душе, это известно. Но главное открытие, которое я сделал, и мне было бы очень интересно узнать, почему так происходит, что все отличные идеи приходят именно в душе! Это меня поражает. Я в душ иду, как на работу. Почему – я не могу понять. Надо будет исследование провести.

Часть ваших родных живет в Америке, а вам никогда не хотелось уехать?

У меня был один момент. В начале девяностых мы со своим спектаклем «Твербуль», с которым шесть лет гастролировали по миру, приехали в Америку. Сыграли спектакли, а дальше была просто американская сказка, фильм «Красотка». В Нью-Йорке после нашего спектакля вышла потрясающая пресса. И к нам пришли продюсеры, два жулика: один такой худой, абсолютно из рассказов О’Генри, другой громадный, говорит не вынимая сигары изо рта, – прямо карикатура на мир империализма. Они нам сказали: «Значит, так: вот контракт, восемьсот страниц. Вы никуда не уезжаете, остаетесь здесь. Каждый день в течение года вы играете спектакль. Мы даем еще деньги на следу­ющую постановку. Значит, за год вы должны сделать еще спектакль, который тоже будет нам принадлежать». Такие предложения бывают раз в жизни. А это, надо понимать, 1991 год, 1992-й, в России полная неразбериха, и артисты сказали: «Ну как? У нас дома елки, дети, жены, и так далее, и так далее». Но, честно говоря, я и сам сомневался – ведь надо было бы поменять всю свою жизнь. И мы вернулись домой.

Жалели когда-нибудь об этом потом?

Тогда очень жалел! С другой стороны, сейчас не жалею, потому что тогда не случилось бы ничего того, что случилось потом. Но когда я вернулся, мой театр закончился, и я остался у разбитого корыта. Потом мы все вместе сделали клуб «Белый таракан». 

Сначала «Белый таракан», потом «Летчик», потом «Мастерская», новый бар и кафе «Леди Джейн», и всюду приходят знакомые, хотят выпить вместе – тяжело?

Я десять лет не пил вообще. Я про себя не могу сказать, что я пьющий человек, но, в общем, это было не очень просто. Очень трудно с людьми общаться, когда не пьешь. Я никому про это не говорил. Отвечал, что мне круто и так. А сейчас могу выпить, но я метод придумал: надо начинать выпивать гораздо позже, чем все. Когда все заканчивают, ты начинаешь – и поэтому ты под конец выпил меньше. Еще я люблю пить один.

А есть профессиональные планы или мечта открыть в будущем что-нибудь совсем необычное?

Мне очень хотелось бы наконец сделать место, в котором не будет никакой музыкальной программы. Никакой вообще программы не будет. Хочется сделать место, которому пятьсот лет. Вот ты туда приходишь – и никаких сомнений, что оно пятьсот лет уже существует. Может, бар «Леди Джейн», который мы с Варей Туровой сейчас открыли, таким станет. Это рядом с «Мастерской», в том же здании. Оформлял его художник Петр Пастернак. Там потрясающий вид из окна на задний двор, прямо Диккенс. Да, кажется, такое место и получается. Ему, конечно, не пятьсот лет, но лет сто – сто пятьдесят точно есть.

Вы можете сформулировать главные в вашей жизни ценности?

Нет, про это меня лучше не спрашивать, я про такое не умею. Мой жизненный опыт показывает: когда живешь так, как тебе хочется, при этом не сильно мешая окружающим, у тебя начинается какое-то правильное существование. Ты становишься гармоничным, и всем окружающим с тобой становится легче. Кто-то из моих знакомых когда-то сказал, что если начались проблемы, то надо дойти до конца квартала и свернуть за угол, и все будет по-другому. Это очень красивая фраза, наверное, она тоже правильная.