Последствия бомбы, которая недавно взорвалась в социальных сетях и на «Снобе», поразила даже нас, ее придумавших. Маша Гессен открыла рубрику «Не читал, но скажу», сообщив, что она не читала роман Сэлинджера «Над пропастью во ржи», читать не собирается и не считает, что этого нужно стыдиться. И еще призналась в комментариях, что не любит Чехова, а Некрасова, наоборот, любит. Сначала участники проекта «Сноб» стали делиться своими фобиями и обсуждать мировую классику. Потом социальные сети принялись обсуждать низкий культурный уровень автора, торжество хамства и гибель культуры.

Больше пятисот комментариев на «Снобе», десятки в «Фейсбуке» и в ЖЖ. В дополнение к этому масштабному виртуальному срачу на культурную тему я провела цикл кухонных бесед у себя дома и подбила коллег на пару рабочих совещаний.

— Вам нравится Некрасов?

— Он сыграл важную роль в русской культуре.

Примерно такой диалог состоялся в ЖЖ между любителями литературы при обсуждении той публикации  на «Снобе». Эта подмена личного «нравится» на общественное «сыграл роль» — в любых вариантах, от экзальтированных учительниц до суровых литературных критиков — мне не нравится. В школе было запрещено не любить Некрасова — он «сыграл роль». Тем более трудно было  полюбить певца страданий народных после школы. Хотя некоторым это удавалось.

Любовь к Некрасову разделить не могу, равно как и понять наездов на Сэлинджера. Меня это произведение не перепахало и никогда не вызывало желания написать колонку. Другое дело — потоки застоявшейся воды, которые вдруг потекли из социальных сетей.

Читала, но скажу.

Две позиции, на которые разделились участники дискуссии сразу на всех площадках, не являются позициями добра и зла, света и тьмы, Христа и Антихриста, просвещенности и невежества, культуры и бескультурья — хотя некоторым участникам закономерно кажется, что являются. Скорее это позиции двух разных цивилизаций — в самом функциональном, культурологическом смысле этого слова.Первая сторона заявляет: жизнь коротка. И хотя чтение книг составляет важную ее часть, я не собираюсь тратить ее только на это занятие. Я выбираю из всего предложенного мировой культурой только то, что мне нравится, и потому не считаю существующую в культуре иерархию единственно возможной. Иерархий может быть столько, сколько читателей, если не больше. Книга — это почти как блюдо в ресторане. Если мне оно не нравится, я не обязан его есть. Зачем это обсуждать? Всегда интересно узнать, кто любит устриц, а кого от них тошнит.

Всю эту конструкцию венчает большой розовый кукиш. «Не читал, но скажу» — фраза, отсылающая к травле Пастернака — была бы идеальным заголовком. Но только в культуре, которая благополучно пережила эту травму и уже может над ней посмеяться. Но вот настоящий сюрприз: мало кто заметил иронию. Думаю, именно потому, что травма все еще актуальна: даже если Пастернака изучают в школе, фактически мы так и не оправились от того ужаса.

Вторая сторона реагирует: чтение — это факт культуры. Стыдно не читать классику, еще хуже — признаваться в этом, совсем плохо — бравировать. Воинствующее невежество особенно опасно, когда делается публичным, потому что на публичные высказывания о культуре имеют право только знающие люди. Именно таков механизм сохранения культуры: мы, знающие, передаем свое знание дальше и не даем ей исчезнуть. К ней надо относиться без панибратства и хамства.

Ключевую фразу я все-таки услышала, а не прочитала: «Странно услышать от Маши вещи, скорее достойные гопника и быдла». Все сошлось.

Ужас перед хамством и всесильной гопотой — коллективное бессознательное российской культуры. Пока учителя травмировали выпускников советских школ литературой по программе, самих учителей, литературоведов и критиков травмировали дважды: государство, которое предписывало выстраивать иерархию по лояльности, и его прямой продукт — гопники и быдло.

Конец того государства не означал начала новой культурной политики, и поэтому очень важный этап западной цивилизации — когда экспертное сообщество перестает быть закрытым, а функция воспитания и просвещения масс уступает осмыслению и рефлексии — так и не был пройден. В этом контексте отрицание необходимости читать книгу из списка литературы, обязательной для культурного человека, закономерно воспринимается как гопничество и быдлятина. «Воинствующее невежество» — тоже не случайный термин: литературные критики, литераторы и прочие представители экспертного сообщества ведут постоянную войну. Они отстреливаются от осаждающей их всеобщей безграмотности и дурновкусия — и тут, конечно, не до «осмысления». Школы выпускают людей, не способных читать, писатели пишут недостаточно хороших книг, режиссеры не снимают хороших фильмов, и вся «культурная индустрия» производит критически мало. Остается разве что «сохранять».

Многолетнее сидение в осаде людей, причастных к культуре, совершенно очевидно, наносит непоправимый ущерб собственно профессиональному процессу. Закрытость экспертного сообщества прямо приводит к тому, что едва ли не главный вопрос при обсуждении, например, книжек — кто имеет право голоса, а кто его не имеет. В нашем случае вердикт был настолько безапелляционным, что один литературный критик с такой страстью вступился на «Фейсбуке» за культуру, что не смог удержаться от обидных выражений в адрес автора — зная, что автор это прочитает. Еще сильнее занесло учительницу литературы — она перенесла свое негодование на сына автора, своего ученика, и написала об этом в открытом для всеобщего обозрения блоге. Переход на личности произошел так быстро, что про Сэлинджера поговорить и не успели.

Почему высказывание о публичном прочитывается как личное оскорбление? Дело не только в том, что мы так и не научились отличать личное пространство от публичного и поэтому беззастенчиво пишем в социальных сетях то, о чем привыкли сплетничать на кухнях, — это само собой. Куда важнее, что вместо обмена мнений или даже общественной дискуссии получается только классическое «слыхала, какая она дура?»

В ситуации, когда культура не борется за выживание, когда нет напряжения, нет осады и, как следствие, нет проблемы воинствующего невежества, такое выступление журналиста — будь он хоть главным редактором Вестника Небесной канцелярии —  осталось бы просто очередной публикацией. Человек может читать, может не читать, может все это обсуждать или оставлять при себе. Но в осадном положении реплика «не читала, но скажу» воспринимается как предательство и оскорбление святыни — порог чувствительности практически стерся.

Слава богу, я не отношу себя к касте охраняющих и приумножающих. Наоборот: я много лет потратила на несуществующую науку культурологию, задачей которой было разрушение иерархий и легализация культурного потребления. Слово «культура», которое я повторила в этом тексте запредельное число раз, рассматривается этой наукой как «ценности и значения», которые в одинаковой степени присущи высоколобым интеллигентам, продажным интеллектуалам и представителям людоедских племен где-нибудь в Микронезии. С приобретенными навыками мне проще наблюдать за такой сравнительно новой формой общественной жизни, как срач. Жаль только, что на таком космическом расстоянии ничего нельзя поправить.