Москвичи, попав в Лондон на парад в честь Дня святого Патрика, если они видели его московскую версию, остались бы в недоумении. Где кураж? Где пляски под Pogues с демонстративным распитием в общественных местах? Где голые задницы из-под килтов, в конце концов? На деле сами ирландцы — люди довольно бесхитростные, поэтому лондонский парад состоит из примерно полуторачасовой процессии дедов с транспарантами «Союза ольстерских ветеранов Савэка» и «Харингейского общества трезвости», а также замученных репетициями детских фольклорных ансамблей. В Ирландии утром 17 марта люди идут в церковь, потом — домой на обед, и только после — в паб, да и то не все.

В Москве все происходит с гораздо большим креативным размахом, как муниципальным, так и личным. Поскольку у нас никаких ирландцев отродясь не было — в лучшие годы диаспора насчитывала человек 500, — то каждый участник празднует в меру своих собственных, зачастую довольно экзотических представлений об обычаях ирландского народа. Получается немного нелепо, хотя и забавно. Вернее, было забавно, пока московский парад не пал жертвой «лужкофобии». Бывший мэр очень любил ирландский карнавал и специально для него на полдня перекрывал Новый Арбат. В этом году парад свернули по причине «борьбы с пробками», и его многочисленным поклонникам придется втиснуться в пабы и клубы.

Меня давно интересовал феномен русской кельтофилии. В самом деле, откуда в Москве столько клубов ирландских танцев и пабов? Зачем на филфаках российских вузов существуют кафедры гэльского — языка, который в качестве основного используют три калеки в двух глухих деревнях Ирландии, хоть он формально и считается государственным? В каждой советской интеллигентской семье на полке виднелся изумрудный корешок антологии ирландской поэзии или как минимум Джойс (которого никто ни разу не осилил до конца), Йейтс и Беккет, а я в раннем детстве зачитывался сагами про Кухулина с семью глазами и волосами трех цветов. Еще Самуил Маршак в 1914 году бродил по берегам реки Шеннон и изумлялся душевности народа, их населявшего.

Душевность — это, кажется, ключевое слово. Аналога в английском ему нет: spirituality — это совсем не то. Тем не менее, именно оно чаще всего фигурирует в описаниях любви русских к ирландцам. Англичане не душевные. Интересные, да, но не душевные. То ли дело ирландцы! С ними выпить весело, ну и вообще. Мой личный опыт это вполне подтверждает: оказавшись в Лондонском университете среди сотни студентов-иностранцев всех мыслимых языков и народов, я первым делом подружился с Энтони и Рейчел, которые друг от друга держались на некотором расстоянии, но со мной мгновенно сошлись. Мы сидели в пабах — ни тот, ни другая, кстати, терпеть не могут «Гиннесс», — травили друг другу анекдоты и поражались их сходству. Ирландцы, кажется, единственные, кто смеется над русскими анекдотами, известными своей непереводимостью. А их фатализм отлично рифмуется с суворовским «Двум смертям не бывать, а одной не миновать»: в учебнике современного гэльского на вопрос, что делать с тяжело больным, которому стало хуже, в качестве ответа предлагается не «вызвать скорую», а «позвать священника».

И вот после лондонского парада я повел Рейчел в паб, чтобы все-таки выяснить, обоюдна ли любовь русских к ирландцам. Вкратце: меня постигло горькое разочарование. Беседа «почему мы с вами так похожи?» закончилась, едва начавшись: «Ну... вы выпить много можете. И книжки у вас хорошие тоже». На этом аргументы иссякли. «На самом деле это вы себе внушили, что мы похожи. Но ты не расстраивайся — не в вас дело», — Рейчел, которая прожила несколько лет в Японии, нашла такое же взаимопонимание и с японцами, хотя, казалось бы, куда уж полярнее.

Выяснилось, что мировая одержимость Ирландией — по крайней мере, 17 марта, когда все нацепляют зеленое и пьют «Гиннесс» — это результат сравнительно недавней пиар-кампании ирландского правительства, которое на волне экономического подъема начала 90-х стала вкладывать миллионы в развитие туризма. Стремительный взлет бренда «Ирландия» сейчас приводят в качестве примера маркетологи по всему миру: тут и удачная цветовая гамма (всем нравится зеленый), и символика (трилистник, который по узнаваемости соперничает с ушами Микки-Мауса), и инклюзивность (официальный слоган кампании: «В день святого Патрика каждый — ирландец» или «17 марта все зеленые» — Everyone’s green on March 17). Несколько почти бесплатных, но весьма эффектных ходов: в Нью-Йорке зеленым подсвечивается Empire State Building, в Сиднее — здание национальной оперы, а в Чикаго в реку кидают пару мешков пищевого красителя, и она на три дня становится изумрудной. На поддержание рекламной кампании Ирландии по всему миру уходит максимум миллионов 20 евро в год. Сравните с миллиардами, которые правительство РФ отваливает — в том числе британским фирмам типа Portland PR или Ketchum — на «улучшение имиджа России за рубежом».

Это какой-то малообъяснимый феномен: почему все так восторгаются страной, которая всю свою историю ковыляла от оккупации к голоду и от гражданской войны к финансовому кризису? Ирландия — эталонный лузер в геополитическом смысле, а «зеленая» промо-кампания, кажется, единственное, что у ирландского правительства вышло удачно. Наверное, тут есть что-то от расхожего английского выражения to root for the underdog, то есть «болеть за неудачника».

В общем, ирландцев любят все — и они тоже всех (кроме англичан, конечно), хоть и не адресно. Хотя мы, в лучших традициях карго-культа, очень надеемся на взаимное чувство: дескать, вот смотрите, мы с вами, поем ваши песни и наряжаемся в ваши цвета. Мы перессорились со всеми ближайшими соседями и «братскими народами», но нам ведь все равно хочется, чтобы нас кто-нибудь любил. Пусть будут ирландцы — они по крайней мере не возражают.