В самый жаркий день нью-йоркской весны (температура днем прогрелась до 25 градусов) участники проекта «Сноб» собрались в уютном кинозале отеля Crosby с ярко-оранжевыми креслами, чтобы посмотреть отреставрированную и почищенную копию «Человека с киноаппаратом» Дзиги Вертова. С раннего возраста Вертов (Давид Кауфман) коллекционировал звуки и мечтал показать их публике.

«И однажды, весной 1918 года, — возвращение с вокзала. В ушах еще вздохи и стуки отходящего поезда... чья-то ругань... поцелуй... чье-то восклицание... Смех, свисток, голоса, удары вокзального колокола, пыхтение паровоза... Шепоты, возгласы, прощальные приветствия... И мысли на ходу: надо, наконец, достать аппарат, который будет не описывать, а записывать, фотографировать эти звуки. Иначе их сорганизовать, смонтировать нельзя. Они убегают, как убегает время. Но, может быть, киноаппарат? Записывать видимое… Организовывать не слышимый, а видимый мир. Может быть, в этом — выход?..» («Рождение киноглаза», Дзига Вертов, 1924)

В 1929 году он создает немое кино «Человек с киноаппаратом», где ритмом видеосъемки, уникальным на тот момент монтажом ему удается «показать» звуки города (съемки проходили в Одессе, Киеве, Москве). Смотреть на экран с документальными кадрами Вертова можно бесконечно, настолько завораживает идеально слаженный, сработанный мир машин, показанный в его работе. В своем манифесте «Мы» при создании группы «Киноки» (киноглаза) Вертов писал: «Мы исключаем временно человека как объект киносъемки за его неумение руководить своими движениями. Наш путь — от ковыряющегося гражданина через поэзию машины к совершенному электрическому человеку». В «Человеке» по-настоящему живым выглядит только сам оператор, через глаз-киноаппарат которого мы и смотрим на Советский Союз конца 20-х годов. С людьми он скорее играет, старается довести их до уровня машины: так, например, в эпизоде, посвященном складыванию сигаретных пачек на фабрике, Вертов ускоряет темп, и фабричная работница уже, словно автомат, делает, и делает, и делает пачки «Кармен» с невероятной скоростью.

Но этот беззвучный фильм с потрясающим внутренним ритмом и «видимым» звуком, возможно, не оставил бы настолько сильного впечатления, если бы не обрел «голос». Многие пытались уловить ритм Вертова, но первопроходцами были именно Alloy Orchestra, написавшие свою версию в 1995-м по заказу The Telluride Film Festival и The Pordenone Silent Film Festival.

Долгое время Alloy Orchestra не выступали с этим кинопоказом, потому что старая кинопленка поистаскалась, и смотреть ее на экране было уже невозможно. А совсем недавно им удалось выкупить у Госфильмофонда новую, почищенную пленку, и они снова, как раз в канун ретроспективы Вертова в MOMA, решили повторить свое успешное выступление для проекта «Сноб».

Кому-то интерпретация Alloy Orchestra, который вживую сопровождал кинопоказ, показалась слишком американской, в некоторые более лирические моменты хотелось музыки поспокойнее, что-нибудь а-ля «А я иду, шагаю по Москве», а музыканты не останавливаясь «гнали жесть». Мне же их интерпретация показалась изумительной. 65 минут фильма пролетели как одно мгновение именно благодаря напряжению, которое не отпускало до конца. После кинопоказа я спросила музыкантов, как появилась такая версия звукового сопровождения фильма.

Кен Винокур (Ken Winokur) рассказал, что, когда в 1995 году их попросили создать музыку к этому фильму, Alloy Orchestra воспользовались тетрадями с пометками режиссера: «Эти записи не говорили, какую музыку надо играть, но подсказывали стиль, отношение. И что самое важное, эти записи делили фильм на понятные отрезки. Вертов обучался музыке в Московской консерватории, он делал конструктивистскую шумовую музыку, и эти записи дали нам четкое понимание того, что хочет режиссер. Например, в сцене, где человек играет на ложках и на бутылках, режиссер сделал пометку, что так это и должно звучать в сопровождении. Записи требовали, чтобы музыка на протяжении всего фильма была напряженной, некоторые особо громкие звуки, например, в момент, где здание Большого театра раздваивается и как бы поглощает само себя, громкость звука должна была достичь предела, но пришлось от этого отказаться из-за небольшого пространства».