Почему искусство равнодушно к 1991 году
У судьбоносного, переломного и так далее 1991-го в российском искусстве удивительная судьба: полное отсутствие судьбы. Год, изменивший историю огромной страны и в большой степени — прочего мира, остался в мемуарах политиков и конспирологическом нон-фикшне, но так и не стал для беллетристов и кинорежиссеров ни объектом, ни фоном действия, ни метафорой. Ничем
Это кажется очень странным. Вот про 1993 год с его танковой стрельбой по тому же Белому дому романы есть, в том числе незаурядные. Вообще про 1990-е годы сочинена груда литературы, сняты фильмы и сериалы: про бандитов и олигархов, про чеченскую кампанию и кремлевские интриги. Охвачены и «сытые нулевые» — рассмотрены через призму нацболов и офисного планктона, интеллигентов и спецагентов.
У 1991-го с его тектоническим сдвигом истории, идеально с драматургической точки зрения упакованным в три августовских дня в одном мегаполисе (казалось бы, бери и пользуйся!), нулевой выхлоп. С усилием можно вспомнить неразличимых художественных достоинств фильм «Луна-луна», полуавтобиографический роман Евгения Евтушенко «Не умирай прежде смерти» (тоже не самая сильная работа мэтра; а его же сочиненное прямо по ходу событий стихотворение про «раненого мраморного лебедя свободы» милосердно вынесем за скобки...) И что — все? За двадцать-то лет? Кажется, все.
Как вы думаете, почему про 1991 год писатели упорно не сочиняют романов, а режиссеры не снимают фильмов? В чем тут дело?
Художник Владимир Дубосарский считает, что события 1991 года у многих оставили личную травму, кинокритик Даниил Дондурей — что общество не принимает радикальных перемен 1991 года. А литературовед Александр Гаврилов утверждает, что как только в России появится стабильность, общество захочет и знать, и осмыслять
В 1991 году все так быстро менялось, что охватить это довольно трудно. Это время вообще до конца еще не осмыслено, и также оно пока не стало предметом для художественного осмысления.
С одной стороны, эта тема не настолько больная, чтобы человек не мог про это не написать, с другой — наши эмоции еще не утряслись, у многих осталось ощущение обманутых ожиданий. Я сам стоял у Белого дома тогда, и у меня осталось ощущение, что меня обманули, кажется, что был дураком. Неприятно вспоминать, что тогда у тебя были какие-то иллюзии и что они так быстро были развеяны. У многих осталась здесь личная травма, и никто не хочет в этом копаться — ни писать и снимать, ни читать и смотреть.
Здесь должно прийти следующее поколение, у которого с этим моментом не связаны личные переживания. Хотя в некотором смысле «generation П» — именно про это время, про человека, который живет в это время и боком касается всех этих событий.
Эту реплику поддерживают: Анна Ленская