1983 год. Тбилиси. Троллейбус. Май. От Парка Вакé до школы — несколько длинных  остановок. У меня на коленях итальянская книга La coscienza di Zeno, в оригинале. Я кусаю шоколадный батончик, переворачиваю страницу и гляжу сквозь немытое окно троллейбуса. Un caldo che si muore — жара, сумасшедшая жара. Я думаю по-итальянски, даже отвлекшись от книги. Вместо школьной рубашки на мне новая белая майка с зашибенной машиной из будущего, похожей на Ferrari, на груди. Над машиной красными резиновыми иероглифами напечатано мое имя по-японски. Майку папа привез из Токио. Японцы уверяют, что если разговаривать с моим папой с закрытыми глазами, то его можно принять за японца. Катаканa и xираганa лет c шести висят над моей кроватью. Засыпаю я под японский поп, разглядывая иероглифы на стене, и снятся мне незнакомые японцы, которым я долго кланяюсь и повторяю: Kon’ni-ch wa. Nihon-jin desu. Hajimemashite.* В своих снах я — японка.

Любовь к языкам папе привил его русско-грузинский отец, свободно говоривший сразу на нескольких: грузинском, русском, английском, турецком и фарси. Правда, я никогда не слышала этого своими ушами: дедушка умер за несколько месяцев до моего рождения. Мальчишкой он воевал в Добровольческой армии, в 20-е годы жил в Константинополе и работал с Ататюрком — помогал ему восстанавливать турецкий военно-морской флот после окончания Первой мировой войны. Во время Bторой мировой, в 1942-43 годах, дедушка служил в Закавказском военном округе (или, как тогда говорили, на Закавказском фронте. Занимался ленд-лизом и должен был ехать со Сталиным в Тегеран, пока при проверках не выяснилось, что бабушка отсидела семь лет за острое словцо о сталинских выборах. В общем, в Тегеран Cталин поехал без дедушки.

Апрель 2009-го. Пенсильвания. Я учу фарси по самоучителю и дискам — это мое средство от депрессии. Депрессия почти прошла, но пишется мне пока с натугой, а заниматься чем-то надо, чтобы не отупеть и чтобы снова придать жизни какой-то цвет и вкус. Masha'Allah!** Чтобы прочитать Руми в оригинале, наконец. С персидским мне помогает свободное владение родной грузинской фонетикой, а также приятели-персы, тронутые моими скромными успехами.

I was raised on words. They tumbled off the kitchen table onto the floor where I sat: grandfather, uncles, and refugees flung Russian, Polish, Yiddish, French, and what passed for English at one another in a competitive cascade of assertion and interrogation. Это вступительная фраза одной из последних колонок моего любимого Тони Юдта. «Я был воспитан на словах», — писал Toни Юдт. Moi aussi: мы с братом росли в похожей обстановке. Даже языки были те же, что перечислил Юдт в своей колонке, кроме, пожалуй, польского: на нем в семье говорил только муж двоюродной тети — поляк, польские стихи в переводе которого мне полагалось хотя бы пролистать. «Тебе необходимо ощутить фактуру польского языка. Даже если ты никогда не будешь владеть им свободно», — говорил мне папа.

Читая Юдта (по-английски и только по-английски), утопаю в приливе благодарности родителям, которые подарили мне этот язык. Которые решили за меня, что «язык необходим», и чуть ли не каждый день водили четырехлетнюю малявку на частные уроки. На первом уроке английского учительница, чьего лица я уже не помню, спела мне My Bonnie Lies Over the Ocean. И перевела. Бонни было ужасно жаль. Из-за этого почему-то захотелось выучить английский. Уже лет десять я разговариваю сама с собой исключительно на этом языке (до этого мой «внутренний голос» звучал на итальянском, вернее, на его венецианском диалекте).

Скажите, а это очень странно, что я считаю английский родным? Наравне с русским. Наравне с итальянским. Наравне с грузинским. Нет, больше, чем грузинский — хотя бы потому, что я его, грузинский, подзабыла. А еще говорят, что родной язык забыть невозможно... Это не так. Не забыть можно только язык, на котором ты разговариваешь или хотя бы думаешь постоянно.

Сегодня я прекрасно понимаю шотландцев, ирландцев, валлийцев, австралийцев, новозеландцев и тех самых индусов. Правда, я до сих пор не понимаю английского моей маникюрши-кореянки. Которая, оказывается, проживает в США с детства. Чтобы у нее не возникло необходимости задавать мне вопросы, я сразу же улыбаюсь, глядя ей прямо в глаза, и пытаюсь немедленно доложить обо всем сама. Обычно кореянка широко улыбается мне в ответ и переключается на мою подругу, американку в четвертом поколении. Тогда подруга больно толкает меня локтем в бок и шипит в самое ухо: «Переведи!»

__________________________________________________________________________________

* Kon’ni-ch wa. Nihon-jin desu. Hajimemashite. — Здравствуйте. Я японка. Приятно познакомиться.

** Masha'Allah! — Популярное персидское (изначально арабское) восклицание, часто использующееся в разговорной речи. Дословно переводится как «Богом решено». Наиболее частое употребление — при получении хорошей новости.