Великая игра эта свалилась на меня, московского десятиклассника, летом 1972 года, когда в прохладном Рейкьявике непобедимая советская шахматная машина в лице Бориса Спасского столкнулась с гением-одиночкой Робертом Фишером.

 

Загадочным и грубым зевком проиграв первую партию, Фишер не пришел на вторую, подарив сопернику два очка. Зато потом показал такую убойно-феноменальную игру, что шахматный мир крякнул, а советские газетные шавки того времени, издевающиеся над «наглым, алчным провокатором Фишером», на время заткнулись. Образ непредсказуемого и своенравного гения Бобби меня сильно возбудил. Тем более что шахматный павильон парка Горького, где бурно обсуждался матч, располагался в Нескучном саду, неподалеку от дома. Напряженно склонившиеся над клетчатыми досками люди разного возраста занимались там явно чем-то чрезвычайно загадочным, медитировали, заглядывая в потустороннее. Заглянув туда по их примеру, десятиклассник навсегда остался завороженным. Мистика шахмат притянула и не отпустила.

Оказалось, что можно не только играть, двигая фигуры, но и разбирать партии великих шахматистов, наслаждаясь их виртуозностью и мощью. С тех давних пор книга заокеанского шахматного короля «Мои 50 памятных партий» стала настольной. Я читаю ее всю сознательную жизнь, как «Войну и мир». И скучно не бывает.

Например, столкновение девятнадцатилетнего Фишера с пятидесятилетним Ботвинником на Олимпиаде в Варне 1962 года, где Фишер озадачил экс-чемпиона мира так, что тот провел бессонную ночь за анализом отложенной партии и спас ее, чудом сделав ничью. Или семнадцатиходовая «жемчужина» Фишер — Файн…Скажу откровенно: шахматными партиями великих можно наслаждаться так же, как и литературой. Только научитесь их читать. О, эти великие маэстро! Как и писатели, они такие разные по стилям, судьбам, характерам, предпочтениям. А высокого безумия у них, пожалуй, и поболе, чем у нас. И как не обязательно быть литератором, чтобы насладиться Достоевским, так не обязательно становиться шахматным мастером, дабы почувствовать и ощутить романтическую виртуозность Морфи, неугасимую гениальность Капабланки, зловещую иррациональность Алехина, хирургическую расчетливость Ботвинника, комбинационную эквилибристику Таля, стилевое благородство Спасского, нечеловеческую мощь Фишера, тактическую несгибаемость Корчного, неутолимую ярость Каспарова.

«Но литература учит нас жизни, — скажут мне. — А что дают нам шахматы, кроме жажды победы и счетных способностей?» Оставим банальщину про «жизнь как борьбу». Человек ищет в большей степени гармонии с миром и самим собой. Неважно, сколько раз и кого ты обыграл. По личному опыту: шахматы учат стратегическому мышлению, определению приоритетов, выдержке, интуитивному различению слабых и сильных мест в структурах, планированию, умению быстро принимать единственно правильное решение в безвыходной ситуации. Еще они дают возможность почувствовать время как текучую субстанцию, чтобы мы лишний раз осознали, что человек — существо во времени.

Практический пример? Пожалуйста: Токио, 1999 год, майский влажный вечер. Прилетев утром из Москвы впервые в японскую столицу, вечерком я сидел на втором этаже уютного домика с садом и неторопливо разыгрывал королевский гамбит с моим старым другом — шахматным компьютером «Мефисто». В это время случилось легкое землетрясение. Первое в моей жизни. Впервые испытанное землетрясение, даже легкое, потрясает, как первая любовь. И на время лишает разума. «Броситься головой в окно! По лестнице спуститься не успею!» — мелькнула мысль, когда домик затрясся и зазвякал посудой. Единственный ход, да?! Но каждый шахматист знает высказывание Ласкера: «Если вы нашли хороший ход, не торопитесь его делать: вы можете найти ход и получше». Я замер на несколько мучительных секунд. Землетрясение стихло. Так шахматы спасли от хармсовского выпадения из окна.