Наша первая выпивка
В нашем детстве выпивать считалось большой доблестью, ритуалом взросления и присягой принадлежности к мужскому братству. Лет с четырнадцати собраться с друзьями или пойти на вечеринку значило выпить. Алкогольные напитки официально не отпускались до 18 лет, но цену на водку — сначала 2 рубля 87 копеек, потом, после подорожания, 3 рубля 62 копейки — многие знали с младенчества
Участники проекта «Сноб» вспоминают свою первую серьезную пьянку.
Писатель Андрей Геласимов рассказывает, как в перестройку пил препараты, для питья не приспособленные. Художник Василий Кафанов и дизайнер Стас Жицкий выпивали в разных компаниях, но оба пили ликер, и с тех пор испытывают ко всем ликерам здоровое отвращение

«И опыт – сын ошибок трудных...»
Как-то раз во время студенческой пирушки по поводу начала летней сессии всё спиртное, закупленное на мятые горбачевские талоны, внезапно и подло закончилось. После недолгих прений, бахвальства и взаимных подначек решено было продолжить одеколоном «Капитанский». Лишь сильные духом или, как они тут же назвали себя, «настоящие капитаны», отважились принять вызов стихий, а я наутро выскочил из переполненного автобуса далеко не на своей остановке из-за одного только цвета лица своего лучшего друга. Тот хмуро впихнулся в автобус, набитый студентами, и повернул ко мне такую зеленую рожу, что любые метафоры были излишни. Это был честный темно-зеленый цвет, каким красили тогда стены ниже филенки в больницах, школах и домоуправлениях. Выше филенки стена обычно белела сильно пачкавшейся известкой, но о такой белизне моему другу в тот момент оставалось только мечтать. В автобус он попал на зеленой стадии. Белую требовалось еще заслужить. При этом он источал такое парфюмерное великолепие, что, оказавшись помноженным на цвет лица, оно вызвало у меня самые живые воспоминание о прошедшем вечере, и я ринулся из автобуса, протискиваясь через толпу и увлекая за собой подобно уходящему вглубь испуганному киту целую стаю беззаботных рыбешек. В числе исторгнутых мною из чрева автобуса оказался и друг, который тут же присоединился к моему порыву, и мы синхронно блевали прямо на остановке минуту или, наверное, даже две, удивляя окружающих слаженностью действий. Лица наши после оздоровительной процедуры благополучно побелели, но память о запахе одеколона «Капитанский» навсегда поселила в наших сердцах настороженное отношение к морю и морякам.
Впрочем, вскоре такое же отношение возникло у меня и к зубной пасте. Буквально через месяц после дерзкого эксперимента с парфюмерной продукцией я отправился в студенческий стройотряд, чтобы избавиться там от тяжелых воспоминаний. Движение ССО к тому времени по всей стране уже загибалось, поэтому жалкий девичий отряд из иняза загнали в страшную глухомань. Комсомольские рапорты, энтузиазм, фестивали агитбригад и патриотической песни, на которых в прежние времена можно и нужно было делать красивые стремительные карьеры, в середине восьмидесятых интересовали уже только совсем долбанутых старперов или неудачников, не поднявшихся к своим плешивым сорока пяти выше должности завотделом пропаганды и культмассовой работы горкома ВЛКСМ. Отряд педагогических девок со мной в роли единственного мачо доставили тогда на перекладных в самый дальний от последних намеков на цивилизацию медвежий угол, и до осени там забыли. Выбраться оттуда можно было лишь на стареньком «кукурузнике», который прилетал из райцентра по четвергам. В виде воспоминаний от этого летательного аппарата и от торжественного момента прибытия к месту трудовых свершений мне на всю жизнь осталось пятнистое стадо коров, не желавших расходиться с того, что называлось тут взлетным полем. Отряд визжавших от страха девок болтался в «кукурузнике» от борта к борту, а летчик, раскачивая крыльями, всё заходил и заходил над безмятежными коровами в надежде их разогнать и плюхнуться на освободившееся местечко. Сесть ему удалось на восьмой раз, хотя коровы так и не ушли. Они просто немного подвинулись к лесу и продолжали смачно обрывать губами слишком густую для взлетного поля траву. Полчаса визжавшие над их рогатыми головами девки волновали их при этом меньше всего.
По четвергам «кукурузник» завозил в таежный поселок водку, свежий хлеб и газеты. Ни того, ни другого, ни даже третьего, поскольку туалетная бумага в те времена была еще полным бредом, на всю неделю, разумеется, не хватало, а с учетом появления тридцати студенческих организмов эти подвозы превратились в едкую и безжалостную насмешку. Однако ни один самолет в мире, кроме АН-2, не смог бы тут приземлиться. На студентов же районному начальству было плевать. Жизнь тогда уже сильно опережала идеологию. Доисторическая эпоха тотальной пропаганды и комсомола заканчивалась, а до начала нашей эры всеобщих пиар-технологий, Селигера и разных «Наших» оставалось еще, как минимум, двадцать лет. Молодежь ощущала себя ненужной, и чтобы скоротать время до следующего момента политвостребованности, просто бухала и бесхитростно мучилась с бодуна. Поэтому в списке товаров, которых в поселке после подвоза в четверг не хватало даже до пятницы, на первом месте стояли отнюдь не газеты и хлеб. Летуны привозили всего ящик водки, а самогон местные оленеводы гнать не могли. Их раздражало то, что он капает, а не льется. Этим гордым наследникам Чингисхана для счастья сильно не хватало славянского смирения и покорности судьбе.
Не хватило смирения однажды вечером и бойцам студенческого стройотряда. Выпив на День строителя всю недельную норму водки и обратившись от этого в неистовых вакханок, однокурсницы поведали нетрезвому мне множество своих девичьих тайн, включая поразившие мой мозг истории о слоняющихся по городу онанистах, а затем сообщили, что обычная зубная паста тоже содержит спирт, и потребовали, чтобы я немедленно добыл его оттуда. Поскольку процесс добычи спирта из болгарской пасты «Поморин» мне был неизвестен, а признаваться в этом было вроде как не с руки, я лихо выдавил все содержимое тюбика в трехлитровую банку из-под персикового сока, затем наполнил ее водой, размешал и предложил пить большими глотками.
— Будет не так стремно, — заявил я, и вакханки припали к белесой влаге.
После того как была выпита примерно половина изделия, разочарованные участницы таежной оргии пришли к выводу, что их не берет. Я немедленно выдавил в банку еще один тюбик и, чтобы доказать свою состоятельность в качестве винодела, выпил остаток жидкости целиком. Полтора литра некипяченой воды и медузообразные комки зубной пасты меня не убили, но наутро я радикально пересмотрел свое отношение к личной гигиене. Зубы до конца смены чистил только печной золой. Чингизиды в засаленных ватниках объяснили мне, что так даже лучше.
— Сапсем белая будет. Зубы красибая. Псе депки твоя будет. Много секас. Учугэй. Зола — учугэй, секас — учугэй. Сладко-сладко.
Эту реплику поддерживают: Олег Утицин, Евгений Ильинский