Наша первая выпивка
В нашем детстве выпивать считалось большой доблестью, ритуалом взросления и присягой принадлежности к мужскому братству. Лет с четырнадцати собраться с друзьями или пойти на вечеринку значило выпить. Алкогольные напитки официально не отпускались до 18 лет, но цену на водку — сначала 2 рубля 87 копеек, потом, после подорожания, 3 рубля 62 копейки — многие знали с младенчества
Участники дискуссии: Владимир Тодрес, Стас Жицкий, Михаил Авилов, Мария Генкина, Иосиф Раскин, Николай Пантелеев, Надежда Рогожина, Виктор Енин, Млада Стоянович, Алексей Байер, Катерина Инноченте, Василий Кафанов, Алексей Воеводин, Евгений Ильинский, Сергей Любимов, Татьяна Пастухова, Артур Смурыгин, Евгений Визитей, Павел Новиков, Андрей Геласимов
+T
-
Участники проекта «Сноб» вспоминают свою первую серьезную пьянку.
Писатель Андрей Геласимов рассказывает, как в перестройку пил препараты, для питья не приспособленные. Художник Василий Кафанов и дизайнер Стас Жицкий выпивали в разных компаниях, но оба пили ликер, и с тех пор испытывают ко всем ликерам здоровое отвращение
«И опыт – сын ошибок трудных...»
Как-то раз во время студенческой пирушки по поводу начала летней сессии всё спиртное, закупленное на мятые горбачевские талоны, внезапно и подло закончилось. После недолгих прений, бахвальства и взаимных подначек решено было продолжить одеколоном «Капитанский». Лишь сильные духом или, как они тут же назвали себя, «настоящие капитаны», отважились принять вызов стихий, а я наутро выскочил из переполненного автобуса далеко не на своей остановке из-за одного только цвета лица своего лучшего друга. Тот хмуро впихнулся в автобус, набитый студентами, и повернул ко мне такую зеленую рожу, что любые метафоры были излишни. Это был честный темно-зеленый цвет, каким красили тогда стены ниже филенки в больницах, школах и домоуправлениях. Выше филенки стена обычно белела сильно пачкавшейся известкой, но о такой белизне моему другу в тот момент оставалось только мечтать. В автобус он попал на зеленой стадии. Белую требовалось еще заслужить. При этом он источал такое парфюмерное великолепие, что, оказавшись помноженным на цвет лица, оно вызвало у меня самые живые воспоминание о прошедшем вечере, и я ринулся из автобуса, протискиваясь через толпу и увлекая за собой подобно уходящему вглубь испуганному киту целую стаю беззаботных рыбешек. В числе исторгнутых мною из чрева автобуса оказался и друг, который тут же присоединился к моему порыву, и мы синхронно блевали прямо на остановке минуту или, наверное, даже две, удивляя окружающих слаженностью действий. Лица наши после оздоровительной процедуры благополучно побелели, но память о запахе одеколона «Капитанский» навсегда поселила в наших сердцах настороженное отношение к морю и морякам.
Впрочем, вскоре такое же отношение возникло у меня и к зубной пасте. Буквально через месяц после дерзкого эксперимента с парфюмерной продукцией я отправился в студенческий стройотряд, чтобы избавиться там от тяжелых воспоминаний. Движение ССО к тому времени по всей стране уже загибалось, поэтому жалкий девичий отряд из иняза загнали в страшную глухомань. Комсомольские рапорты, энтузиазм, фестивали агитбригад и патриотической песни, на которых в прежние времена можно и нужно было делать красивые стремительные карьеры, в середине восьмидесятых интересовали уже только совсем долбанутых старперов или неудачников, не поднявшихся к своим плешивым сорока пяти выше должности завотделом пропаганды и культмассовой работы горкома ВЛКСМ. Отряд педагогических девок со мной в роли единственного мачо доставили тогда на перекладных в самый дальний от последних намеков на цивилизацию медвежий угол, и до осени там забыли. Выбраться оттуда можно было лишь на стареньком «кукурузнике», который прилетал из райцентра по четвергам. В виде воспоминаний от этого летательного аппарата и от торжественного момента прибытия к месту трудовых свершений мне на всю жизнь осталось пятнистое стадо коров, не желавших расходиться с того, что называлось тут взлетным полем. Отряд визжавших от страха девок болтался в «кукурузнике» от борта к борту, а летчик, раскачивая крыльями, всё заходил и заходил над безмятежными коровами в надежде их разогнать и плюхнуться на освободившееся местечко. Сесть ему удалось на восьмой раз, хотя коровы так и не ушли. Они просто немного подвинулись к лесу и продолжали смачно обрывать губами слишком густую для взлетного поля траву. Полчаса визжавшие над их рогатыми головами девки волновали их при этом меньше всего.
По четвергам «кукурузник» завозил в таежный поселок водку, свежий хлеб и газеты. Ни того, ни другого, ни даже третьего, поскольку туалетная бумага в те времена была еще полным бредом, на всю неделю, разумеется, не хватало, а с учетом появления тридцати студенческих организмов эти подвозы превратились в едкую и безжалостную насмешку. Однако ни один самолет в мире, кроме АН-2, не смог бы тут приземлиться. На студентов же районному начальству было плевать. Жизнь тогда уже сильно опережала идеологию. Доисторическая эпоха тотальной пропаганды и комсомола заканчивалась, а до начала нашей эры всеобщих пиар-технологий, Селигера и разных «Наших» оставалось еще, как минимум, двадцать лет. Молодежь ощущала себя ненужной, и чтобы скоротать время до следующего момента политвостребованности, просто бухала и бесхитростно мучилась с бодуна. Поэтому в списке товаров, которых в поселке после подвоза в четверг не хватало даже до пятницы, на первом месте стояли отнюдь не газеты и хлеб. Летуны привозили всего ящик водки, а самогон местные оленеводы гнать не могли. Их раздражало то, что он капает, а не льется. Этим гордым наследникам Чингисхана для счастья сильно не хватало славянского смирения и покорности судьбе.
Не хватило смирения однажды вечером и бойцам студенческого стройотряда. Выпив на День строителя всю недельную норму водки и обратившись от этого в неистовых вакханок, однокурсницы поведали нетрезвому мне множество своих девичьих тайн, включая поразившие мой мозг истории о слоняющихся по городу онанистах, а затем сообщили, что обычная зубная паста тоже содержит спирт, и потребовали, чтобы я немедленно добыл его оттуда. Поскольку процесс добычи спирта из болгарской пасты «Поморин» мне был неизвестен, а признаваться в этом было вроде как не с руки, я лихо выдавил все содержимое тюбика в трехлитровую банку из-под персикового сока, затем наполнил ее водой, размешал и предложил пить большими глотками.
— Будет не так стремно, — заявил я, и вакханки припали к белесой влаге.
После того как была выпита примерно половина изделия, разочарованные участницы таежной оргии пришли к выводу, что их не берет. Я немедленно выдавил в банку еще один тюбик и, чтобы доказать свою состоятельность в качестве винодела, выпил остаток жидкости целиком. Полтора литра некипяченой воды и медузообразные комки зубной пасты меня не убили, но наутро я радикально пересмотрел свое отношение к личной гигиене. Зубы до конца смены чистил только печной золой. Чингизиды в засаленных ватниках объяснили мне, что так даже лучше.
— Сапсем белая будет. Зубы красибая. Псе депки твоя будет. Много секас. Учугэй. Зола — учугэй, секас — учугэй. Сладко-сладко.
Эту реплику поддерживают: Олег Утицин, Евгений Ильинский