Жюстин Пикарди: Была ли Шанель немецкой шпионкой?
Под стеклянным колпаком ничего не видно
Чего только не говорили и не писали о Шанель, какие только слухи, сплетни и домыслы не гуляли и по печатным изданиям, и по Интернету, но одно обвинение в ее адрес повторяется неизменно. Шанель была коллаборационисткой, роман с немецким офицером во время войны навсегда запятнал ее репутацию и оставил грязные следы на ее дизайнерском наследии.
У правды не столь четкие границы, факты не делятся на черные и белые, а переливаются всеми оттенками серого. Масса неточностей в той части жизнеописания Шанель, которая относится к военным годам, объясняется и ее собственной непоследовательностью, и непоследовательной передачей сведений. Но действия Шанель надо рассматривать в историческом контексте — во Франции тогда царили хаос, смятение и неразбериха, назревала страшная трагедия. Признавая это, мы не оправдываем Шанель, ее саму подобная идея приводила в ярость: она считала, что в ее связи с немцем не было ничего предосудительного. По ее представлениям, он, сын англичанки, даже не был немцем, Шанель говорила с ним по-английски; они проявили своего рода солидарность, уйдя вдвоем из оккупированного Парижа на нейтральную территорию — в личные апартаменты Шанель на улице Камбон.
Ганс Гюнтер фон Динклаге — так его звали — был на тринадцать лет младше Шанель. Судя по ее знаменитой фразе, записанной Сесилом Битоном, она не обманывалась насчет разницы в возрасте (когда они сблизились, ей минуло уже пятьдесят восемь); на вопрос, действительно ли она имела связь с немцем, она ответила: «Помилуйте, сэр, если женщине моих лет выпадает шанс подцепить любовника, она не требует у него паспорт». Возможно, Шанель достигла такого момента в своей жизни, когда ей тяжело было смотреться в зеркало — отражение не порвешь и не выбросишь, как страничку из паспорта с датой рождения, хотя Полю Морану она говорила, что видела себя с убийственной ясностью: «Жестокое зеркало, будто в поединке, отвечает мне с моей же жесткостью». Но может быть, она не могла смотреть на своего возлюбленного из Германии, не пренебрегая частью правды, она предпочитала не знать его прошлого, как и его паспортных данных, точно так же, как предпочла забыть о некоторых подробностях собственной биографии.
Близкие друзья звали фон Динклаге Шпацем, что значит по-немецки воробей, и это прозвище предполагает торопливую, птичью манеру поведения. На самом деле, атташе немецкого посольства в Париже был высоким блондином с эффектной внешностью. Он родился в Ганновере в 1896 году, в 1928-м приехал в Париж, где снискал славу галантного ловеласа. В 1935 году развелся с женой, после чего имел любовные связи с несколькими красивыми и богатыми парижанками и наконец встретился на каком-то светском мероприятии с мадемуазель Шанель — она утверждала, что они знали друг друга «много лет», еще до начала их романа.
Касательно его профессиональной деятельности в Париже одни обозреватели писали, что он был просто дипломатом с приятными манерами, хотя иногда позволял себе вольности, другие — что он был немецким шпионом. Французскую разведку Шпац заинтересовал, безусловно, задолго до объявления войны. Эдмонда Шарль-Ру, одна из самых дотошных биографов Шанель, приводит архивные данные, согласно которым фон Динклаге «подчинялся рейхсминистру пропаганды под прикрытием атташе по связям с печатью. Право на работу в Париже ему давал годовой договор личного найма, заключенный 17 октября 1933 года». Иных документальных доказательств шпионcкой деятельности Шпаца Шарль-Ру не обнаружила. Но другой биограф Шанель, Пьер Галант, сам в годы Второй мировой войны французский тайный агент странсоюзниц, был убежден в том, что в Париже фон Динклаге работал на абвер — немецкую службу военной разведки и контрразведки, которой с 1935 года руководил Вильгельм Канарис. В таком случае туман вокруг фон Динклаге сгущается. Канарис, причастный к нескольким попыткам покушения на Гитлера, сотрудничал с «Эм-Ай-6»[1] и в апреле 1945 года был казнен нацистами. Галант был достаточно уверен в надежности своих источников и утверждал, что «французская контрразведка провела обширное расследование и доказала, что Шпац Динклаге являлся важным агентом абвера и подчинялся полковнику Ваагу». Упоминание о Вааге, племяннике Канариса, говорит в пользу непроверенной версии о том, что фон Динклаге был двойным агентом, причем преданным вовсе не Гитлеру.
О Шпаце документы дают неоднозначную информацию, а вот с Шанель совсем все запутано. В архивах парижской полиции хранится толстое досье на нее, собранное в 20-е годы, когда она впервые привлекла к себе внимание властей. Работа велась крайне неаккуратно, порой доходило до смешного, но крупицы правды все же можно найти. Протоколы начинаются с рутинных сведений о ее паспортных данных, где указана дата ее рождения, 21 августа 1886 года — на самом деле, 19 августа 1883-го, то есть ее сделали моложе на три года. Как следует из записей, в августе 1923 года она получила паспорт для поездки «в Англию и другие страны»; ранее, в 1921 году, ей были выданы визы на въезд в Испанию (25 июля), Германию (6 октября), Голландию (10 октября) и Швейцарию (15 октября).
В начале 1929 года Шанель становится объектом пристального наблюдения, возможно, из-за дружбы с Верой Аркрайт, которая к тому времени уже развелась с первым мужем Фредом Бейтом и вышла за итальянского полковника Альберто Ломбарди. За четой Ломбарди велась слежка как за вероятными шпионами, а Шанель оказалась под колпаком заодно с ними. В записи от 29 января 1929 года ее называют «ancienne demi-mondaine»[2], принятой в парижском обществе и обладающей хорошими связями в политических и дипломатических кругах. Полицейское расследование показало, что в 1910 году с помощью друга, некоего «американца» (по-видимому, произошла ошибка при установлении национальной принадлежности Боя Кейпела), она открыла свое дело, что с 1921 по 1924 год она была любовницей великого князя Дмитрия, что у нее есть «роллс-ройс» и что она платит за квартиру на улице Фобур-Сент-Оноре 50 000 франков в год. Несколько раз встречается имя герцога Вестминстерского в связи с его визитами к Шанель в Париже и немного скабрезными намеками на его интерес к портнихам, «petites mains»[3], — якобы он каждый год устраивал им отдых в своем шато в Мимизане.
Шанель и супруги Ломбарди вызвали у министра внутренних дел столь сильное подозрение, что 1 октября 1930 года он велел начать еще одно расследование. Однако операция провалилась еще на старте: был отдан приказ вести наблюдение за двумя супружескими парами, Ломбарди и мсье и мaдам Шанель. Имя господина Шанеля осталось неизвестным, но предполагалось, что он — совладелец Дома Chanel, а обе семьи имели расположенные по соседству дома на Ривьере, на мысе Кап-Мартен. Этот очевидный ляп не исправлен в дальнейших полицейских протоколах, хотя ни для кого не было секретом, что мадемуазель Шанель не замужем. По поводу недвижимости на Ривьере: элементарная проверка показала бы, что Шанель — единственная хозяйка не только виллы «Ла Пауза», но и небольшого дома в саду, где часто гостили Ломбарди.
Несмотря на небрежность, полиции удалось узнать некоторые любопытные детали пребывания Ломбарди в Париже и еще кое-где. Альберто Ломбарди, офицер итальянской кавалерии, родился в августе 1893 года, то есть был на восемь лет младше своей жены Веры. В сентябре 1914 года она приехала во Францию и во время Первой мировой войны работала медсестрой в американском госпитале в Нёйи, где и повстречала офицера армии США Фреда Бейта. В 1916 году они поженились, а в ноябре следующего года у них родилась дочь Бриджет. В июне 1929 года брак кончился разводом, Вера к тому времени уже завела роман с Ломбарди. Через несколько месяцев они сыграли свадьбу, со стороны Альберто свидетелем был военный атташе итальянского посольства в Париже, со стороны Веры — Габриель Шанель.
Из включенных в досье отчетов можно сделать вывод, что Ломбарди подозревались в шпионаже — не исключено, что заказчик был не один. Отмечено, что они держали немецкую экономку и часто звонили за границу — сам Ломбарди ежедневно говорил с Мюнхеном, Женевой и Лондоном, а Вера посвящала международным переговорам утро каждого дня с шести до одиннадцати. Беседы велись на немецком и английском языках подолгу, на 1000–1200 франков в месяц — расход немалый, впрочем, выяснилось, что Вера получала солидную зарплату у Шанель, 30 000 франков в месяц (для сравнения, жалованье инспектора полиции составляло десятую часть этой суммы). Она и ее муж бывали на приемах у герцога Вестминстерского и в других европейских аристократических домах; Вера, судя по всему, имела полезные знакомства в некоторых иностранных посольствах и американский дипломатический паспорт. Она водила их семейный «крайслер», супруги нередко наведывались в Лондон, Турин и другие города. Кроме того, полиция установила, что вечерами, дома в Париже, Ломбарди изучал и вычерчивал карты французской столицы и ее предместий.
20 января 1931 года министр внутренних дел лично направил руководителю парижского полицейского ведомства конфиденциальное письмо с указанием тайно и неотступно следить за обоими Ломбарди и Шанель. Но, несмотря на все усилия, существенных фактов, которые говорили бы о противоправных действиях, полиции добыть не удалось. Сообщается, что Шанель финансировала политический сатирический журнал Поля Ириба «Le Temoin» и журнал «Future» — по мнению полиции, левой направленности. Есть кое-какие невнятные рассуждения о том, была ли Шанель любовницей писателя и финансиста Анри де Зогеба (его жена одевалась на улице Камбон, но больше ни в одном связанном с Шанель документе его имя не упоминается); более достоверна запись 1934 года о ее близком знакомстве с Уинстоном Черчиллем.
В годы Второй мировой войны их многолетняя дружба, как и знакомство Веры с Черчиллем, сыграли в жизни Шанель немаловажную роль. И она, и Вера обращались к Черчиллю за помощью и предлагали ему свою помощь — хотя, вряд ли он об этом просил. В кембриджских архивах Черчилля найдутся свидетельства того, что у них были общие дела — на фоне глобальных потрясений эти письма не кажутся важными, однако содержат тонкие намеки на былую дружбу и взаимную преданность.
Вера продолжала работать у Шанель в Париже до 1937 года, а затем, по непонятным причинам, их деловые связи оборвались. «Она выгнала меня, — позднее написала Вера Черчиллю. — Это было подло». Но Черчилль, приезжая в Париж, по-прежнему виделся с Шанель, они тепло встречали друг друга, как в те дни, когда она была возлюбленной его друга, герцога Вестминстерского. Поэтому от Коко не скрылось отчаяние Черчилля в критический период истории, когда король Эдуард VIII отрекся от престола. Кокто записал в дневнике, что в конце 1936 года он обедал с Шанель и Черчиллем в ее люксе отеля «Ритц». Черчилль напился и горько сетовал по поводу намерения короля жениться на Уоллис Симпсон. Он наведывался к ней и после 1 сентября 1939 года, когда уже началась война. Шанель еще занимала номер в «Ритце» с видом на площадь Вандом, и в архивах отеля есть записи о том, что Черчилль приезжал каждый месяц, пока немцы не заняли Париж, и непременно звонил Шанель.
Войска Третьего рейха подошли к Парижу в начале июня 1940 года. В «Ритце» Шанель уложила те вещи, которые хотела оставить в отеле, в несколько чемоданов со своими именными бирками и оплатила номер на два месяца вперед. Ее шофера мобилизовали, и человек, занявший его место, посоветовал ей проявить благоразумие и уехать из Парижа не на «роллс-ройсе», а на его личном автомобиле. Она взяла с собой кое-кого из своих сотрудниц — среди них была мадам Обер, которая работала у Шанель с самого начала, а знала ее еще раньше по Мулену. Женщины тронулись в долгий, утомительный путь в Пиренейские горы, где недалеко от места уединения ее бывшего возлюбленного Этьена Бальсана стоял дом, купленный Шанель для племянника Андре Паласса. Андре уже уехал — он вступил в ряды французской армии в самом начале войны, вскоре попал в плен и был отправлен в Германию, в лагерь для интернированных. Но его дочь Габриель отчетливо помнит появление тети в Пиренеях. «Она приехала на машине с горничной и еще несколькими женщинами, в том числе с мадам Обер, нам было нелегко разместить их всех. Тетя Коко умудрилась переправить свой туалетный прибор из чистого золота, который ей подарил мой крестный, герцог Вестминстерский, — его доставили отдельно». В ее памяти особенно четко отпечаталось то, как тяжело переживала Шанель известие о капитуляции Франции перед Германией: «Она уже жила у нас, когда было заключено перемирие, мы услышали эту новость по радио, и она горько плакала».
К концу лета Шанель все-таки возвращается в Париж. Основную часть отеля «Ритц», включая ее люкс с видом на площадь Вандом, отдали старшим командирским чинам и высокопоставленным нацистам — среди них был и маршал Геринг. Жена администратора никогда не забудет, как по другую сторону стойки регистрации Геринг хвастался новым бриллиантовым жезлом от Картье. Шанель излагала свою историю по-разному, но самый подробный отчет она дала Эдриху. Помощник администратора проинформировал ее, что она обязана явиться в немецкую комендатуру, на что она ответила: «Как вы себе это представляете? Такая грязная? Мне надо переодеться… — Она велела выделить ей номер, где можно умыться. — Потом идите в комендатуру! Доложите, что приехала мадемуазель Шанель. Я приду, когда приведу себя в порядок. Меня учили, что обращаться к кому-либо с просьбой лучше в чистом виде». После недолгих прений нашелся небольшой номер для мадемуазель Шанель на верхнем этаже отеля, в крыле со стороны улицы Камбон — гораздо менее престижном, чем корпус на площади Вандом, полностью занятый оккупантами. Военных не допускали в часть здания, расположенную по улице Камбон, а парижанам было запрещено входить в немецкий сектор «Ритца».
Звание фон Динклаге не давало ему доступа в «Ритц», но в городе Шанель могла встретиться с ним где угодно. Как бы то ни было, она просила его о помощи в освобождении ее племянника Андре, все еще содержавшегося в лагере для интернированных. Шпац не смог это устроить — видимо, был недостаточно влиятельной фигурой, — однако в 1941 году Шанель сошлась с ним. Он приходил к ней, вероятно, в квартиру на улице Камбон, а не в «Ритц», очевидно, не желая привлекать внимание старших по званию офицеров и соблюдая правило, которое предписывало гражданам в отеле держаться подальше от военных. Горничная Шанель Жермен Доменже — она называла Шпаца бароном фон Динклаге — говорила о нем следующее: «Он был джентльменом… Мадемуазель познакомилась с ним много лет назад в Сент-Морице… Он часто навещал Мадемуазель на улице Камбон, но мы ни разу не видели его в форме… Клянусь, Мадемуазель никогда не принимала никого из немцев, кроме барона фон Динклаге».
Однако Шпац оставался немцем, как ни старался он проявлять поменьше рвения во время оккупации. Да и не был он единственным немцем, с кем судьба свела Шанель. Общественное мнение по чудовищной ошибке инкриминировало ей недостойную связь с другим, намного более важным нацистом; ей пришлось отправиться в Мадрид, в результате чего ее репутация сильно пострадала в последующие годы. Повинен в этом не Шпац, а его хороший знакомый, капитан Теодор Момм; он вырос в Бельгии, где его семья владела текстильным производством, а потом вернулся в Германию. Возможно, офицер Момм имел отношение к абверу, но в Париж был командирован как профессионал, способный контролировать там текстильную промышленность при немецком командовании. Когда Шпац не смог добиться освобождения племянника Шанель из лагеря для военнопленных, она обратилась за помощью к Момму (судя по тому, что Андре провел в заключении четыре года, дело продвигалось очень туго). Шел 1943 год, и на какой-то стадии переговоров Шанель с Моммом родился безумный план — ей предстояло сыграть роль посла, встретиться с Черчиллем и тем самым запустить мирный процесс.
Эта акция казалась сумасшедшей по ряду причин: Шанель не имела вообще никакого политического и дипломатического опыта; Британия, скорее всего, не откликнулась бы на подобное предложение, но самая очевидная загвоздка заключалась в том, что едва ли кто-нибудь в высших немецких эшелонах власти воспринял бы все это всерьез. Все же в августе 1943 года Момм выехал в Берлин с этой мыслью и был принят шефом нацистской внешней разведки Вальтером Шелленбергом. Как и руководитель абвера Вильгельм Канарис, Шелленберг уже искал способы начать переговоры со странами-союзницами, хотя рисковал навлечь на себя гнев Гитлера, который запретил выдвигать любые мирные инициативы. В будущем, уже после поражения Германии, Шелленберг скажет британским следователям на допросе, что Шанель, как он надеялся, могла бы по крайней мере передать Черчиллю, что высшие военные чины в Германии не согласны с Гитлером и хотят окончания войны. Важно, каким способом он намеревался осуществить эту затею: он решил отправить Шанель в Мадрид на свидание с английским послом, сэром Сэмюэлем Хором, с которым она уже была знакома. Идея установления контактов с Хором родилась у Шелленберга давно, он вынашивал ее с июля 1942 года, и когда для ее реализации ему предложили Шанель, он не стал медлить. Операция получила кодовое название «Модельхют» («Модная шляпа»), но при всей его шутовской легкомысленности исполнители отнеслись к своей миссии совершенно серьезно.
Когда Момм вернулся в Париж, план потерял четкость — отчасти потому, что Шанель захотела поехать в Мадрид с Верой Ломбарди. Вера тогда жила в Риме, а ее муж скрывался где-то на юге Италии, и для путешествия в Париж, а оттуда в Мадрид ей требовалось разрешение немецких властей. Ее версия последовавших событий отличается от версии Шанель, и еще неизвестно, чей рассказ более достоверен. Вера говорила, что немецкий офицер передал ей в Риме письмо от ее бывшей работодательницы с приглашением помочь ей вновь открыть в Париже Дом Chanel. Она отказалась, и через три недели ее арестовали как английскую шпионку, к чему она считала причастной Шанель — впоследствии то же обвинение выдвинула против Шанель ее биограф Эдмонда Шарль-Ру. Но Шанель представила свой вариант истории — якобы она как верная подруга Веры ради ее же блага хотела вызволить ее из римского плена.
Так или иначе, женщины отправились в Мадрид вдвоем; в Мадриде Вере не дали разрешения выехать обратно в Италию. Ни в посольстве в Мадриде, ни в лондонском кабинете Черчилля ее заверения в том, что она — благонадежная британская подданная, а Шанель — вражеская шпионка, не вызвали доверия. А если вы прочтете письмо Шанель Черчиллю из Мадрида, вы не найдете в нем ничего дурного, лишь ходатайство за Веру, обращенное непосредственно к Черчиллю. Ничего не написано и об операции «Модная шляпа», которая была свернута, не успев начаться. Все это подтверждается показаниями Шелленберга на следствии относительно заговора, правда, он еще больше запутал дело, сказав, что его план все-таки был реализован в апреле 1944 года.
В январе 1944-го Шанель действительно попыталась встретиться с Черчиллем. Жермен Доменже — она укладывала чемоданы Шанель перед поездкой в Мадрид — вроде бы знала о не совсем обычных деталях путешествия своей хозяйки и британского премьер-министра, заболевшего после Тегеранской конференции, которая состоялась в декабре 1943 года: «Мадемуазель поехала в Мадрид с намерением переговорить с мсье Черчиллем, который согласился повидаться с ней на обратном пути из Тегерана. Она позвала с собой мадам Веру Бейт, и та присоединилась к ней в Париже, в “Ритце”. Они вместе уехали из Парижа и вместе ходили в британское посольство в Мадриде. Послом тогда был Сэмюэль Хор. Встреча с Черчиллем не состоялась, потому что он очень устал после Тегеранской конференции, отменил все мероприятия в Испании и вернулся в Англию, задержался только в Каире и Тунисе».
И все же маловероятно, чтобы Черчилль вообще согласился встретиться с Шанель в Мадриде, и она не упоминала о свидании в письме, отправленном ему через британское посольство. Это письмо с ее подписью на фирменной бланке мадридского «Ритца» сохранилось. Она не пометила его числом, но на стол к личному секретарю Черчилля на Даунинг-стрит письмо попало с примечанием сотрудника посольства в Мадриде, датированным 10 января 1944 года. «Мадемуазель Шанель утверждала, что она знакома с господином премьер-министром, и просила нас переслать ее письмо. Будьте любезны передать ему запечатанный конверт». Она обращалась к нему «мой дорогой Уинстон» и писала в основном по-английски, иногда переходя на французский. Текст письма важен для правильной оценки обвинений и контробвинений, которые последовали за теми событиями.
