Что на самом деле происходило в первые годы советской власти, понять непросто. Многое было изначально построено на хитроумных политических ходах и скрытых интригах, а затем факты дополнительно обросли мифами и враньем. Непосредственных участников событий новая власть вскоре самих скормила в мясорубку, а те, кто уцелел, если и писали мемуары, то далеко не всегда правдивые.

Про мятеж левых эсеров существуют версии — например, историка Юрия Фельштинского, — согласно которым он был инсценирован самими большевиками. И правда, единственное бунтовавшее военное подразделение оказалось отрядом чекистов, чекисты же совершили и главный акт мятежа — убийство немецкого посла Вильгельма фон Мирбаха. Яков Блюмкин, стреляя в упор, умудрился промазать как по Мирбаху, так и по двум его помощникам. Мирбаха в конце концов застрелил напарник Блюмкина, а самого Блюмкина вскоре простили и восстановили в ЧК. До своего неизбежного ареста и расстрела в 1929 году Блюмкин еще успеет создать советскую шпионскую сеть за границей, став, возможно, прототипом всеми любимого оберштурмбанфюрера Штирлица в молодости.

Эсеры к восстанию оказались подготовлены из рук вон плохо, зато большевики хорошо. Депутаты-эсеры на V съезде Советов были быстро повязаны, попытки мятежей в других регионах подавлены, и левых эсеров, последних союзников большевиков в советском правительстве, из него выкинули.

Был ли мятеж провокацией или нет — конфликт с большевиками назревал. Эсеры были недовольны решением Ленина разогнать Учредительное собрание, не очень радовались изгнанию из правительства меньшевиков. Но главным камнем преткновения стал Брестский мир с Германией. Он был заключен на унизительных для России условиях, хотя Германии он был нужен даже больше, чем России. Брестский мир выглядел крайне подозрительно, особенно ввиду того, что в апреле 1917 года Ленина из Швейцарии доставили немцы и что большевиков тогда считали германскими агентами.

Эсеры, как партия с деревенскими корнями, утверждали, что капитулировать значило предать 3,3 миллиона павших россиян — в основном, конечно, крестьян. Будучи при этом все же не крестьянами, а городскими головорезами, эсеры недооценивали, насколько война крестьянам надоела. В результате Ленин Брестский мир продавил, подавив не только мятеж эсеров, но и игнорируя возражения своих однопартийцев. Крестьяне же эсеров не поддержали, а ринулись домой возделывать розданную им землю. А вскоре рухнула и Германская империя, так что Брестский мир, как оказалось, не стоил и бумаги, на которой был написан.

Такова в общих чертах история. Но миллионы советских людей знают эту историю не по учебникам, а по пьесе умершего в прошлом году драматурга Михаила Шатрова «Шестое июля», а также по одноименному кинофильму.

Коммунизм в советской его версии был прежде всего псевдорелигиозным культом, а культу необходимы свои жития пророков и святых и собрание притч, сотканных из их деяний и высказываний. Среди летописцев большевизма Шатров был неким ленинским Фомой Кемпийским — трибуном, монополизировавшим настоящий месседж Мессии, без примесей ереси его ложных учеников.

Если бы Шатрова не существовало, его самого необходимо было бы изобрести. Сын жертв сталинских репрессий, он был родственником не только поэта Самуила Маршака, но и племянником Нины Маршак, жены, а затем вдовы двух ранних советских вельмож, Пятницкого и Рыкова. После развенчания лжепророка Сталина Шатров подал заявление в партию и оставшиеся СССР 30 лет посвятил исканию истинного ленинского пути — живя, заметим попутно, в пятикомнатной квартире в Доме на Набережной.

Его интерпретации ленинизма были на удивление созвучны времени. Когда в 1962 году была написана пьеса «Шестое июля», а затем поставлена во МХАТе, конфликт Ленина с левыми эсерами хорошо вписался в важный по тем временам раскол в международном коммунистическом движении. СССР держал умеренную «истинно ленинскую» позицию, а Мао, со своим гигантским скачком и последовавшей за ним культурной революцией, представлялся оголтелым левым радикалом, типа террористов-эсеров. Зато когда вышел фильм «Шестое июля», его центральная идея — компромисс Брестского мира — как бы предвосхищала и давала ленинское благословение брежневской политике разрядки с США.

Шатров писал о Ленине до самого конца СССР. Его Ленин — всегда пророк, никогда не негодяй — неизбежно откликался на злободневные события советской истории. Поскольку брежневский режим был сюрреалистическим, сюрреализм проникал и в пьесу Шатрова. На спектакль «Так победим!», поставленный в 1982 году Олегом Ефремовым, где Ленин представлялся паралитиком, лишенным дара речи, во МХАТ пришаркало все маразматическое Политбюро во главе с полумертвым Брежневым.

Культ Ленина умер задолго до Шатрова, дав проповеднику ленинизма возможность целых 20 лет заниматься чем-нибудь иным. Но его творчество иссякло. Зато не иссякает в России жажда исторического лжекульта. После развала СССР перестали спорить о Ленине и его роли в истории. Ставить пьесы Шатрова теперь возьмется лишь сумасшедший. Зато с прежним рвением мы теперь спорим о Сталине.