Разница лишь в том, что наша домашняя кинодепрессия не проникнута тем фатальным космическим холодом, который отличает бескомпромиссную каннскую обреченность: как сказано в самом скандальном фильме каннской программы «Антихрист» Ларса фон Триера, «хаос правит». У нас же еще не иссякла надежда на исцеление одиночества элементарной человеческой отзывчивостью. Мы какие-то более первобытные, патриархальные в своих упованиях и со своими фольклорно-сказочными мотивами. Не случайно одна из наиболее популярных картин сочинского конкурса, поставленная Николаем Хомерики, прямо так и называется — «Сказка про темноту», хотя ничего сказочного в ней вроде и нет.

Дело, конечно, не в частных различиях, а в том, откуда ветер дует и почему именно сейчас он вдруг задул с такой ураганной силой. Объяснить все свиным гриппом или даже мировым финансовым кризисом не получается. Ну, хотя бы потому, что большая часть конкурсных картин и в Каннах, и в Сочи была сделана, а тем более задумана задолго до кризиса. А если не кризис, то все вроде еще больше запутывается.

На открытии сочинского фестиваля была показана картина, как сказано в аннотации, «о любви» — «Короткое замыкание». Фильм состоит из пяти новелл, сделанных самыми известными молодыми режиссерами, — одна мрачнее другой. После показа ко мне подошел тоже очень известный, но немолодой режиссер и в полном недоумении спросил: «Слушайте, что происходит? Столько таланта тратится на доказательство, что жизнь невыносима, но разве они не видят: на самом деле все не так ужасно и безнадежно?» Я не стал говорить, что на Лазурном Берегу на жизнь вообще грех жаловаться. Даже в период кризиса.

Приходится допустить, что не все в нашей жизни определяется по Марксу — исключительно материальными предпосылками. Есть еще какая-то другая очень важная реальность, которую нельзя потрогать руками. Но в ней от незаметно накопившейся неустроенности нам плохо — куда хуже, чем в номерах без «повышенной комфортности», которыми приходилось довольствоваться в Сочи.

Может быть, удушье и ужас наступают от того, что нам вдруг стало катастрофически нечем дышать не вне, а внутри себя, о чем, по-моему, как раз и говорит одна из лучших картин фестиваля, «Кислород» Вани Вырыпаева. Его героям мучительно сложно, почти невозможно выговорить, казалось бы, основополагающее и очень простое слово «совесть».

Для желающих всерьез разобраться с истинными причинами захлестнувшего кинематограф ужаса была в сочинской программе и другая выразительная, хотя вроде как и мимолетная подсказка. Героиня фильма «Волчок», получившего главный приз «Кинотавра», жалуется сестре на свою горькую шальную судьбу и муки, которые пришлось претерпеть. «Значит, Бог есть», — в сердцах отвечает сестра. «Ну, есть, — говорит героиня. — И чё?»

Не знаю, надо ли после этого проникнутого вселенским безразличием «и чё?» еще как-то объяснять эту новую тенденцию в кинематографе? Меня она, кстати, совершенно не угнетает. Потому что сегодняшняя обращенность кинематографа «глазами внутрь» позволит, я думаю, и авторам, и зрителям лучше разобраться в том, что же там, внутри, творится. Болезнь одолевает, уже нет сил удерживать вопль внутри, и он исступленно рвется наружу. Как на картине Эдварда Мунка «Крик». Может быть, потом станет легче?