Недавно по новостному пузырю промелькнул сюжет о посещении Путиным художника Глазунова. Визит этот вызвал бурное народное обсуждение с комментариями. Правитель страны посетил первого (по стойкому народному мнению) художника страны, осматривал его мистериальные полотна. И дал несколько советов сюжетно-смыслового характера: «Удлинить меч князю Игорю, убрать Сталина из тройки с Троцким и т.д.».

[cut]

Любопытно и показательно, что речь не шла о живописи, колорите, экспрессии, а только о сюжетах картин. В связи с этим мне вспомнился приход в нашу школу нового — «продвинутого» — учителя рисования, который решил просветить (буквально!) советских школьников, показывая нам диафильмы с картинами русских передвижников. Показ тогда он предуведомил длинной речью, предупредив, что неподготовленный зритель в этих картинах ничего не поймет, ибо их надо «уметь читать». В дальнейшем он действительно учил нас читать «Боярыню Морозову» или «Не ждали», создавая просто-таки целый рассказ о героях картин. Так на уроке рисования лишний раз подтвердился литературоцентристский характер нашей культуры: картины передвижников являлись просто иллюстрациями неких историй, ненаписанных рассказов. Например, рассказа «Не ждали» или «Бурлаки на Волге». Первый мог написать Чехов, второй — Горький. Поэтому передвижники и остались сугубо региональным, русским явлением. Литературность нашей жизни очевидна. Она не кончается. Литературны картины Глазунова, литературен визит Путина к Глазунову: это просто рассказ Зощенко. Литературно обсуждение этого визита в блогах. Россия по-прежнему верит в слова больше, чем в реальность. Бородатые писатели сурьезно закивают: «А как же, ведь вначале было Слово!» Не надо передергивать, господа. У апостола Иоанна речь идет не о литературном слове. А о слове «Бог». Слова в русской жизни по-прежнему сильнее вещей. Каждый день мы читаем и разыгрываем по ролям бесконечный роман под названием «Русская жизнь». Он распадается на тысячи глав и главок, серьезных, смешных, страшных. Многие из этих глав повторяются до дурной бесконечности, они буквально зачитаны нами до дыр со времен Гоголя. Например, такие главы, как «Народ и власть», «Чиновники», «Дураки и дороги», «Воруют!», «Кто виноват?», «Что делать?», «Лизоблюды и жополизы», «От сумы и от тюрьмы…», «Крамола», «Слово и дело», «Полный пиздец!», «Моя хата с краю», «Интеллигенция», «Юродивые», «А ну вас всех!» и так далее. Каждый выбирает себе сюжет на день, на год, на всю жизнь. Как литератор я этому, конечно, рад: Россия — просто Эльдорадо для писателей. Здесь и копать не приходится: наклонись, подними и вставляй в роман. Персонажи бродят вокруг косяками, их не надо заманивать в сети, выковыривать из нор, ловить на живца, как в какой-нибудь чистой и здравомыслящей Швейцарии: они сами ломятся в романы. Они сами тебе подскажут и сюжетные ходы, только успевай записывать.С литературой у нас все в порядке. А вот с литературщиной жизни — другое дело. Жизнь все-таки не литература. Когда девушка, с которой ты познакомился в баре, рассказывает тебе свою придуманную, олитературенную биографию, — это неинтересно. Когда таксист выдает себя за поэта — это скучно. Когда модели и телеведущие берутся «тискать романы» про опасную любовь на Гоа, про говорящих собачек, про цену отсечения собственной посредственности, про мужественных детективов с монгольскими скулами и прочую дребедень да еще приглашают тебя на презентацию — это тошнотворно.Но гораздо страшнее, когда власть в стране литературна. Когда политики — персонажи, а иногда и вообще прототипы. У нормальных, вменяемых граждан сие должно вызывать не смех, а стыд и ужас. Литературщина жизни разрушает саму жизнь. Ибо про Хлестакова или Урию Гипа интересно читать, а вот зависеть от них совсем неинтересно.