Днем разразилась гроза и начался сильнейший ливень; наш велопробег оказался под угрозой. Но за пару часов до назначенного времени небо очистилось, и выглянуло солнце. К восьми вечера, когда группа из примерно 30 человек собралась у музея Гуггенхайма, дороги были практически сухими.

Я немного опоздала; приехала, когда архитектор Александр Нератов уже завершал рассказ о похожем на спираль здании музея. Организатор и автор «Велоночи» культуролог Сергей Никитин тем временем настраивал переносную радиостанцию, чтобы во время поездки можно было не толпиться, а слушать рассказы экскурсоводов на расстоянии.

От Гуггенхайма через Центральный парк направились к Линкольн-центру. В начале все старались ехать цивилизованно, по правилам, не выезжая на тротуары. Финансист Дмитрий Корвяков рассказал о том, как попал в Рим на одну ночь и вместо того, чтобы спать, до рассвета бродил по улицам, пил кофе в маленьких кофейнях, сидел на лавочках. «Это была сказка!». Такие же ощущения были и от пустынного парка, днем загруженного туристами. Он был полностью наш!

Выехав на Коламбус-авеню, мы понеслись к Линкольн-центру, осмелев, пересекали проезжую часть, обгоняли такси. Биолог Катя Аветисова в какой-то момент воскликнула: «Мне кажется, мы производим фурор!» Ее муж Евгений Нудлер был менее восторжен: он целый день читал лекции в Колумбийском университете, был страшно голоден и для него гонка по городу стала запутанным маршрутом домой, к ужину и дивану.

У Линкольн-центра полицейский попросил нас спешиться, гонять здесь на велике оказалось запрещено. Александр Нератов рассказал, что раньше на этом месте был дешевый испанский район. Когда он перестал соответствовать идее чистого, преуспевающего Нью-Йорка, его решили сломать и построить на его месте культурный центр города. Линкольн-центр словно возносится над суетой улиц — с восточной стороны он возвышается на метр, а с западной на все четыре. Снос района — действие самодовольной Америки, так же как и архитектура начала холодной войны, — говорит Нератов, — когда Штаты считали, что они во всем правы».

Сергей Никитин поясняет, что Линкольн-центр – это вополощение соцреалистической идеи о месте, где была бы только культура, в отличие от Рокфеллеровского центра, где развлечения удачно взаимодействовали с бизнесом. «Архитектура этого белого акрополя, — рассказывает Никитин, — очень напоминает официальную советскую архитектуру: райкомы и горкомы в крупных городах. Почему? Это был единый тренд архитектуры, освободившейся от литературности, от скульптуры, от деталей, но не избавившейся от монументальности, от желания восприниматься как храм, как дворец». Журналист Юлия Арнольд считает, что идея центра была вовсе не социалистической, а имперской, как в Советском Союзе. Завязывается спор, а его участников высвечивает вспышками фотокамеры Владимир Калиновский.

Тут мы разошлись и стали ездить по улицам, уже совершенно не соблюдая правила. Обычно наглые такси, завидев нас, жались к обочинам. Лишь некоторые проносились мимо, не боясь задеть: «Безумные таксисты!», — выкрикиваю я. «Безумные мы», — как всегда спокойно и резонно замечает инвестор Алексей Фридлянд. Сзади доносится приглушенный женский голос: «Я просто не верю в то, что сейчас происходит, я просто не верю, что мы это творим!».

Дух захватывало от того, как наша группа неслась по улицам ночного Нью-Йорка. Немного устав, мы приехали в ресторан «Мариванна», где было не протолкнуться среди мужчин в костюмах и их длинноногих спутниц, выпили водки, закусили салатом и стали делиться впечатлениями. Культуролог Владимир Паперный, только что прилетевший из Лос-Анжелеса, рассказывал как «Велоночь» проходила в Риме, и что там было человек триста. И что это было, конечно, здорово, но все-таки, по его мнению, группа не должна превышать пятьдесят человек. А лучше всего тридцать, подумала я; ровно так, как у нас.