— Нашей дочери 19 лет. Она с нами не пришла, но ей угрожает смертельная опасность.

Уже немолодые мужчина и женщина, говорящие едва ли не хором и многозначительно переглядывающиеся, показались мне смутно знакомыми. Были у меня раньше? Ребенка, девочку, я вспомнить не сумела.

— Э-э-э… Смертельная опасность? Это медицинская или социальная проблема?

— Психологическая! Она уже два раза пыталась покончить с собой.

— У психиатра были?

— У трех психиатров. Никто ничего не нашел, все прописали разные таблетки. Но она их не принимает — говорит, что дуреет от них. И не хочет больше с психиатрами разговаривать.

— А со мной будет разговаривать?

— С вами она тоже встречаться отказалась. Сказала: а уж к ней тем более не пойду. Как мы ее ни уговаривали.

— Замечательно… — я окончательно перестала что-либо понимать. — А кто вам рекомендовал ко мне обратиться?

— Мы были у вас много лет назад. Вы нас, наверное, не помните… — выражение лиц у обоих родителей при этих словах одинаковое, укоризненно-недоумевающее: «Разве можно забыть нашу девочку?!»

— Не помню. Но ваша дочь, судя по всему, меня помнит, и ей здесь в прошлый раз не понравилось…

— Именно так. Мы обратились с жалобой на тики. А вы сказали, чтобы мы прекратили ломать комедию, выпустили нашу дочь во двор (это был конец 90-х) и что таких, как она, девять из десяти… Ей и, признаемся, нам самим было странно это слышать…

— Давайте с самого начала, — вздохнула я.

Удивительно, но я их так и не вспомнила. Хотя, впрочем, рекомендации, якобы полученные ими когда-то, и вправду могли быть похожи на мои…

Девочку звали Луиза. Мама много лет работает в Эрмитаже научным сотрудником, папа — журналист, кинокритик. Луиза с трех лет писала стихи и сама же их иллюстрировала. В пять лет у нее состоялась первая персональная выставка, имевшая успех. Об удивительной девочке писали газеты и журналы. Луиза неоднократно и неизменно успешно выступала по радио и по телевизору. Внешне она была не очень красива, но безусловно оригинальна: большие рот и нос, темные глаза, пышные вьющиеся волосы. Кроме стихов и картин — ранняя детская одаренность: в три года научилась читать, к пяти годам сама прочла всю детскую классику, в шесть увлеклась Толкиеном и Конан Дойлем.

— Во сколько же лет я ее видела?

— В восемь. Луиза училась уже в пятом классе по индивидуальной программе. И вот у нее начались эти тики.

— И что же?..

— Вы спросили про увлечения и друзей. Она показала рисунки и фотографии, где она снята с разными известными людьми. Вы сказали нам, что ее творчество — это проекция наших амбиций, и посоветовали перестать делать из ребенка экспонат передвижного зверинца. И еще, что ранняя детская одаренность в девяти случаях из десяти исчезает без следа к возрасту старших подростков и мы уже сейчас должны думать о том, что случится с нашей дочерью, когда она станет «как все». Мы вас не поняли. Не захотели услышать. Разозлились… И дочь тоже. Когда мы вышли, Луиза сказала: наверное, она просто завидует. Мне или, скорее, вам…

— Она сейчас пишет стихи? Рисует?

— Да. Но стихи для девятнадцатилетней девушки самые обыкновенные, разве что излишне мрачные. А на ее картинах всего три цвета — черный, лиловый, коричневый…

— Скажите Луизе, что я знаю, как работают с завистью. И в любом случае желаю ей успеха в ее попытках наконец-то взять свою жизнь в свои руки.

— В ЛЮБОМ случае? — женщина содрогнулась.

— В любом! — подтвердила я. — И пусть почитает что-нибудь про Ариадну Эфрон.

***

— Как вы поняли, что я завидую?

— Ты всегда завидовала. Этот механизм называется проекция. Родители проецировали на тебя. Ты — на меня. Очень просто. Что ты слышала о себе в детстве чаще всего?

— «Луиза не как все».

— Правильно. А чего тебе хотелось?

— Мне не хотелось быть «как все»! Я ненавижу толпу, стадо, стаю!

— А ты их когда-нибудь видела?

Луиза задумалась.

— Толпа — страшноватый феномен, спору нет, но того, кто вообще никогда не бывал «своим» в группе, в стае, тянет туда почти неудержимо. Просто биология, ведь мы социальные существа. Представление в Колизее. Первомайские демонстрации. Рок-концерты. Митинги солидарности или протеста. Там внутри существует особая, древняя и уникальная разновидность комфорта для человека. Но вряд ли ты справишься.

— Почему это?

— Потому что придется сжечь все поеденные молью «вундеркиндские» одежки. Остаться голой. Без поддержки родителей и психиатров. Без тыла за спиной, без «своих», которых еще предстоит отыскать. Шагнуть в опасное, трудное, неизвестное. Хватит ли у тебя сил? Ведь ты, в сущности, обычная, сильно избалованная в детстве вниманием...

— Хватит меня попрекать моим детством! Я что, кого-то просила?!

— Хочешь кого-то в чем-то обвинить?

— Хочу. Но не буду, — впервые с начала нашей встречи Луиза взглянула мне прямо в глаза. — А где вообще ищут этих ваших «своих»? Мне что, идти на рок-концерт?!

— Я бы посоветовала тебе поехать на Кубу. Но, к сожалению, Фидель Кастро состарился и больше не выступает перед народом, как раньше. Говорят, в молодости он мог держать толпу в течение шести часов и все слушатели находились просто в коллективном экстазе. У нас подобным талантом обладали Троцкий и Керенский, у немцев — Гитлер и Геббельс…

— Да идите вы…

— Знаешь, ведь на самом деле я тебе просто завидую. Если не повесишься, у тебя впереди столько всего интересного…

— Посмотрим! — с вызовом сказала Луиза.

— Успехов! — откликнулась я.

***

Уже поставив точку в этом материале, я ради интереса набрала фамилию Луизы в интернете — и тут же наткнулась на ее стихи на каком-то литературном сайте. Стихи были вызывающе банальны:

«И девочка, на звезды щурясь, пьет

За тех, кто в море, горькое вино…»

«Кажется, она нашла "своих"», — с удовольствием подумала я.