Вот уж не помню, когда – то ли в первом, то ли во втором году – в городе Пушкине, на «Даче Кочубея» проходила большая организационно-деятельностная игра, посвящённая развитию недавно созданного Северо-Западного федерального округа. Как всегда, было шумно, говорливо, без сна и порядка. Были всякие персоны – статусные и обслуживающие, важные и никчёмные, и прочие, и прочие – никто ничего не понимал, но в этом, как водится на ОДИ, и был смысл.

Троица утомлённых происходящим заперлась в красивой комнате и, вместо того чтобы выполнять задание по разработке чего-то важного, но бессмысленного, увлеклась разбором «ху из» создатель федеральных округов. Троица состояла из двух психологов и одного философа. Методом мышления она избрала анализ архетипических образов, созданных великими фантазёрами, которые, как известно, общаются с высшей силой напрямую, «зашивают» в свои произведения сценарии развития сообществ и эпох, и потому являются пророками.

Поскольку у нас в контексте были Пушкин и Путин, в дискурсе – развитие России, а в анамнезе – начитанность и увлечение психоанализом, мы решили поискать пушкинский образ, в наилучшем виде отражающий формальные атрибуты и поведение текущего главного героя и, соответственно, его дальнейшую судьбу.

Признаюсь честно, для меня в то время поиск отражения судьбы России в творчестве «нашего всего» был единственным способом стать причастным к этой судьбе и безумным событиям, творившимся за стенами комнаты под названием «проектирование развития». Такая вот «русская кабалистика».

Первой пришла на ум «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях». В тот исторический период начинался экономический подъём, поднималась «вертикаль»:«…Но царевна молодая, / Тихомолком расцветая, / Между тем росла, росла, / Поднялась — и расцвела, / Белолица, черноброва, / Нраву кроткого такого. / И жених сыскался ей, / Королевич Елисей. Сват приехал, царь дал слово, / А приданое готово: / Семь торговых городов…»

Это теперь «торговых городов» стало восемь, а тогда было ровно семь. Сыскали мы и «сто сорок теремов», имея в виду центры регионов и их «вторые среди равных» города, где они есть (Самара-Тольятти, Кемерово-Новокузнецк, Вологда-Череповец и т.д.).

Происходило «разграничение полномочий» между центром и регионами и «приведение в соответствие» с федеральными нормами законодательной базы областей и республик. Кириенко в Поволжье откровенно тягался властью с Шаймиевым и Рахимовым, на Кавказе скрещивались федеральные и удельные кинжалы, поэтому «…не скучно ей / У семи богатырей. / Перед утренней зарею / Братья дружною толпою / Выезжают погулять, / Серых уток пострелять (охота на «олигархов»), / Руку правую потешить (СПС в Думе и раздача его лидерам постов в госкорпорациях), / Сорочина в поле спешить (Березовского), / Иль башку с широких плеч / У татарина отсечь, / Или вытравить из леса / Пятигорского черкеса».

Королевич Елисей (В.В.Путин), пользуясь поддержкой животворящих сил (Солнце), обращаясь к Мировому яйцу (Месяц-луна, сила неверная и амбивалентная), концентрируя силу духа (Ветер), возрождает почти погубленную коварными эгоистами-нарциссами (Царица Злая и Чернавка) Россию-Царевну. Семь федеральных богатырей, любя её всей душой, обеспечивают ей, однако, лишь комфорт и достойные похороны.

В контексте тогдашнего развития федеральной вертикали этот сценарий развития выглядел подозрительно, да и был каким-то простым и легковесным.

Смутные времена сидели ещё в ближайшем подсознании, и наши мысленные взоры обратились к «Капитанской дочке». Конечно, псевдоцарь Пугачёв не мог интерпретироваться как «царь Борис», хотя легитимность последнего тоже небезупречна, но основную коллизию романа всё-таки составляют отношения Гринёва, Маши, коменданта Миронова и Швабрина. Эти архетипические образы отняли много времени, прежде всего, потому что Швабрин очень уж напоминал остро актуального тогда Бориса Абрамовича: «Швабрин был очень не глуп. Разговор его был остёр и занимателен», «Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенною дурочкою». Дуэльные приёмы Алексея Иваныча также весьма напоминают методы Бориса Абрамовича.

Однако капитан Миронов всё-таки не показался Ельциным, а Путин уже тогда мало чем напоминал непосредственного и великодушного Гринёва. Пугачёва же можно было сопоставить разве что с физической агрессией американского империализма.

И этот сценарий был отвергнут. Правда, один архетипический образ продолжает слать вести из Лондона: «Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет».

Поиск пушкинского образа, соответствующего Ельцину, передающему герою Россию «из рук в руки», заставил вспомнить сначала о тёзке, Борисе Годунове. Его реальная история (насколько «реальным» может быть историческое описание), и в самом деле, достойна анализа, приложенного к нашей действительности, однако, это из другой отрасли научного фантазёрства.

Тут-то вспомнили о сатрапе Троекурове. Чтение первых же строк «Дубровского» сильно взволновало.

В хорошо знакомых произведениях всегда есть пропущенные взглядом или сознанием места. Мы как бы впервые прочли второй абзац:

«…Троекуров часто говаривал Дубровскому: "Слушай, брат, Андрей Гаврилович: коли в твоем Володьке будет путь, так отдам за него Машу…»

Неужто так уж? Теми же буквами?

Сам образ властителя, вышитый Пушкиным не в одном, а в двух персонажах – Троекурове и Дубровском-старшем – показался настолько точно описывающим нрав и душу «царя Бориса» - противоречивого, жесткого, сентиментального, малообразованного, умного, проницательного, время от времени великодушного, владеющего разнообразными навыками манипуляций, мечущегося между целью-властью и нравственной целью, куролесного, больного, спивающегося – что стало понятно даже,

зачем Александр Сергеевич включил в увлекательную повесть пять страниц скучнейшего протокола суда. Это он привёл конкретный пример оформления развода властной и нравственной сторон сознания, который следует чаще припоминать. Недаром оглушённый приговором Андрей Дубровский кричит подобно Иисусу в синагоге: «…прочь, хамово племя!... собаки  бегают  по церкви. Я вас ужо проучу...»

По прошествии лет этот протокол смотрится также и… Нет, наоборот, постановления «басманных» судов смотрятся как его осовремененные копии.

Итак, нравственная, целеобразующая составляющая власти отмерла (это основная коллизия всякого мифа), и спасением России занялся Владимир Дубровский, воплотивший архетипы сына и трикстера сразу, что должно, если эпос развивается канонически, привести к занятию им места отца, доселе занятого безнравственным тираном.

Маше же «в эпоху, нами описываемую,… было 17 лет, и красота ее была в полном цвете. Отец любил ее до безумия, но обходился с нею со свойственным ему своенравием, то стараясь угождать малейшим ее прихотям, то пугая ее суровым, а иногда и жестоким обращением. Уверенный в ее привязанности, никогда не мог он добиться ее доверенности». Разве можно лучше описать отношения России и Ельцина?

Мы смотрели на повесть Пушкина как на эпос, концентрат животворящих мифов. В эпосе последовательность времени и определённость места не имеют значения, важны лишь поступки и атрибуты героев. Именно их совокупность, а не логика или случайность, определяют исход битвы за нравственное возрождение.

Эпический герой Владимир Дубровский:

«…воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был корнетом в гвардию»;

некоторое время существует на нелегальном положении, с чужими документами;нравится «…Кирилу Петровичу своей приятной наружностию и простым обращением»;

якобы служил у одного из родственников Троекурова 4 года гувернёром;

контролирует справедливое распределение национального богатства (основной деятельностью Главного контрольного управления Президента РФ является проверка правильности расходования федеральных бюджетных средств);

практикует неожиданные появления с целью разоблачения мошенников (случай с приказчиком помещицы Глобовой);

«…роста середнего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось»;

вступает в специфические отношения с медведем.

Медведь играет особую роль в раскрытии образа Дубровского. Медведь многолик и сложен, ему посвящено очень много текста.

Сначала являются несколько медвежат, любимых игрушек Троекурова. Затем выкристаллизовывается один большой Миша, которого Дубровский (внимание!), «вложив в ухо маленькой пистолет», хладнокровно застреливает и произносит над трупом благородную речь.

Если бы мы занялись своими изысканиями в 2004 году, когда был уволен М.М.Касьянов, то могли бы солидаризироваться с Антоном Пафнутьичем Спицыным: «…Жаль Миши, ейбогу жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье убил его?» И это существенно упростило бы наше отношение к предмету вплоть до того, что усмехнулись бы и забыли.

Но при нас был один только кристаллизованный, собранный из трёх «Медведь» и перспектива его убийства Дубровским нас взволновала и оставила в недоумении.

Теперь ситуация ещё сложнее, поскольку рядом с Машей появился также и «Медвед».

Немаловажно также, что благодаря медведю Маша влюбляется в Дубровского. Не просто влюбляется, а соглашается быть его женой и даже объявляет отцу, что Владимир Дубровский будет её защитником, тем самым легализуя конкурента против воли последнего.

Кроме объединённого медведя, актуален был тогда не старый ещё князь Верейский, который «долгое время находился в чужих краях – всем имением его управлял отставной маиор, и никакого сношения не существовало между Покровским и Арбатовом». И от него, а не от Троекурова надо было спасти Машу.

По пушкинскому сценарию спасение России должно было произойти при сложных символических обстоятельствах.

Маша посылает Дубровскому заветное кольцо как сигнал отчаяния. Дубровский должен успеть до момента обручения с князем. Братец Маши Саша кладёт кольцо в дупло старого дуба. Посланец Дубровского Митя на глазах Саши выхватывает кольцо из дупла. Саша, думая, что Митя ворует, вступает в борьбу. Их разнимает садовник Степан и тащит к Троекурову. За разбором дела время уходит, Митя опаздывает, и Дубровский, раненый князем в плечо, слышит высоконравственный машин ответ: «Поздно. Я обвенчана…. Я дала клятву».

Образы дуба, дупла и кольца столь многогранны и расплывчаты, что мы о тех днях запутались в трактовках. Волнение смущало мысли. Хотелось предостеречь героя, дать совет, тем более что мы участвовали в собрании именно с этой целью. Что это за «дуб», «дупло» и «кольцо», которые разлучили спасителя и Россию? Дуб – это мужчина, здоровье, доброта. Дупло – женщина, спокойствие, мудрость. Кольцо их венчает в бесконечности. Естественно, что это – идеал героев, который не состоялся. Почему же, почему?

Кто этот Саша, сын деспота и иностранки, преданный сестре, а не отцу-благодетелю, недотёпистый, но рьяный?

Кто этот голодный Митя, такой же недотёпа, да ещё неумелый лгун, мичурин, полезший на дуб за малиной?

Может быть, виноват Степан, выступающий за правду и законность, но не решающийся судить самостоятельно?

Почему Дубровский сам не пришёл за кольцом в столь важное время, почему не приблизился к своему идеалу?

И почему исправник, вроде бы уговоривший Троекурова отпустить лазутчика Митю с целью выследить разбойников, не отправился «на зачистку» в ту же ночь?

Так или иначе, получилось у нас, Дубровский не смог согласовать власть и нравственность. Он вообще обо всех своих высоких целях позабыл. Как следствие, Маша досталась «западнику», а относительно героя Пушкин сообщает:

«Собраны были сведения о его местопребывании. Отправлена была рота солдат дабы взять его мертвого или живого. Поймали несколько человек из его шайки и узнали от них, что уж Дубровского между ими не было. Несколько дней после ….. он собрал всех своих сообщников, объявил им, что намерен навсегда их оставить, советовал и им переменить образ жизни.– Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какуюнибудь отдаленную губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло. – После сей речи он оставил их, взяв с собою одного **. Никто не знал, куда он девался. Сначала сумневались в истине сих показаний – приверженность разбойников к атаману была известна. Полагали, что они старались о его спасении. Но последствия их оправдали – грозные посещения, пожары и грабежи прекратились. Дороги стали свободны. По другим известиям узнали, что Дубровский скрылся за границу».

В первом или втором году в такой конец не верилось. Настолько не верилось, что мы прекратили дальнейшие изыскания по теме «Пушкин и Путин».

Несколько позже я отыскал другого Дубровского, который «… бросил свой щит и свой меч, швырнул в канаву наган. / Он понял, что некому мстить и радостно дышит. / В тяжёлый для Родины час над нами летит его аэроплан, / Красивый, как иконостас, и пишет, и пишет: / - Не плачь, Маша, я здесь! Не плач, солнце взойдёт! / Не прячь от Бога глаза, а то как он найдёт нас? / Небесный град Иерусалим горит сквозь холод и лёд. / И вот он стоит вокруг нас, и ждёт нас. Ждёт нас».

У меня это – гимн России.