Линии жизни собачьей

Реки и главные артерии городов складываются в определенные рисунки. Если, не теряя углов, толщин, прерывистостей, внезапных поворотов и продолжительностей, перенести такой рисунок на ладонь и показать хироманту, можно многое узнать о судьбе города: где его линия жизни, где холм Венеры. И самый верный помощник хироманту в том, как их трактовать, – интуиция.

Я тоже ею пользуюсь, но немного по-другому, и, хотя ничего не смыслю в ладонях и линиях, что-то получается вещать и предсказывать. Наверное, она, интуиция, возникает и лезет наружу тогда, когда невозможно фактически обосновать увиденное.

Для меня города делятся на собачьи и кошачьи. По манере держаться, энергии, привязанности к своим жителям, наконец, по буквальной оккупированности территории тем или другим видом. Москва, Мехико, Нью-Йорк, Вена, Белград – города-собаки. Одесса, Стамбул, Тель-Авив, Турин, Барселона и Денпасар – однозначные кошки.

Пожалуй, самый собачий город из тех, что мне довелось увидеть, – Берлин, в котором я теперь живу. Не боясь быть неточным в цитате, что простительно влюбленному, вспомню Гюнтера Грасса и роман, в котором юный, революционно настроенный герой говорил нечто подобное: в Берлине человек может сжечь себя, и никто не заметит, но если он сожжет свою собаку, это вызовет эффект разорвавшейся бомбы. Собак здесь любят, за ними ухаживают, водят за собой по магазинам и кафе. Выгуливают просто так, чтобы те подышали, а не только сходили в туалет. Но чаще собаки пользуются подаренной возможностью и оставляют друг другу на тротуарах полные информации о себе горячие послания, вроде тех, что мы оставляем виртуальным друзьям и объектам желаний в социальных сетях. Я далек от мысли, что немецкие хозяева неаккуратны и не убирают за ними, как, например, это делают жители Сан-Франциско при помощи одноразовых перчаток. Ведь не сознательнее же американцы немцев, правда? Или неужели им жалко для своих собак перчаток? Скорее уж это происходит по недосмотру, из-за чрезмерного доверия. Просто берлинеры уверены, что их питомцы вышли, как и они, побродить по вьющимся улочкам и позволить себе чашку кофе, не более того.

Миниатюрным берлинским собакам, из тех, что продавцы крохотных магазинов одежды держат возле рабочего стола, не стоит смотреть в глаза. Они привыкли быть незаметными для людей, но сами стараются все примечать. Они будут сидеть в углу или подберутся поближе к вашим ботинкам, чтобы сделать загадочные движения подушкой носа, если от вас пахнет чем-то необычным. Стоит вам только посмотреть на такую собаку и дать понять, что ее заметили, она в секунду превратится в вашего врага и, может быть, даже начнет лаять, как рассекреченный шпион, как невидимка, которого вы вдруг всем сдали. Но стоит вам отвернуться и продолжить заниматься своими разговорами, вы снова станете увлекательным объектом наблюдения.

Очень просто полюбить город, когда идентифицируешь его с отдельным человеком. Я приехал в Берлин, по уши влюбленный в одну иранскую вертихвостку, которая жила в Нойкельне, пестром турецком районе. На какой бы улице я ни оказался, в какое бы окно ни заглянул, где бы ни присел и что бы ни выпил, мне представлялось, что смотрю ее глазами, хожу ее ногами, ем ее ртом. Мне казалось, что любой светофор видел ее и может многое рассказать о том, как она здесь жила и с кем ходила. Берлин для меня буквально был ею: иммигранткой, художницей, жительницей мира. Я знал, где его холм Венеры, а где линия жизни, она совпадала с моей. Иранка ушла – Берлин остался. Остался иммигрантом, художником, смесью всего мира, столицей Европы – такой он и есть, я не ошибся. Избавиться от мысли, что город – не только моя иранка, было сложно, но и без этой персонификации прежде я бы долго «входил» в него, преодолевая свою германофобию. Сложно впустить Берлин в себя быстрее, чем за пару недель. Этот город нужно прожевать, переварить, прочувствовать, пообхаживать, пожить им – тогда он щедро делится своей красотой. Иначе он может показаться матерым советским стариком, которого шаловливые внуки разукрасили всеми красками, какие были в доме. Но если дать ему, как вину, подышать, то он покажет, что жить на центральной улочке, составленной из кофейных и шоколадных кирпичей, можно в не меньшем спокойствии, чем в альпийской деревне, и при этом стоит только выйти из двора, на шумную аллею, как ты оказываешься в пульсирующем мегаполисе, который теперь, пожалуй, является для всей Европы тем же самым, чем в начале любимого прошлого века был Париж.

Нужно заметить, Берлин – одна из самых темных столиц, что я видел. Мягко говоря, здесь есть что подсвечивать, но экономия важнее. В сравнении ночная Москва – языческий праздник расточительства. Смесь доверия друг к другу и всепроникающей рациональной экономии проявляется и в следующей черте, хотя по ошибке можно решить, что в этом месте немецкая общественность обнажает социалистическое дно. В Берлине функционирует до паранойи активная гиперциркуляция бытовых вещей. Люди бесконечно покупают подержанную одежду в секонд-хендах, утварь на блошиных рынках и незамедлительно сдают туда же вещи, чьи места заняли только что купленные. В такой атмосфере всеобщего обмена живет весь город: люди, которые – хотя бы теоретически – носят одну и ту же рубашку, невольно становятся друг другу ближе, и это особенно бросается в глаза по праздникам. Рынки на Мауэрплац и Боксхагенер-плац, пахнущие кислым глинтвейном, берут на себя роль средневековых ярмарок, с шарманщиками, снимающими перед вами шляпу, и уличными полубродячими музыкантами, а секонд-хенды Пренцлауэрберга и Кройцберга становятся клубами по интересам для людей любого возраста. Все вдруг вспоминают детскую игру «в магазинчик» и превращаются в покупателей и продавцов, если не сказать шаманов, которые возвращают вещам новую, сакральную жизнь. «Вы все еще носите “Гуччи”?» – с шутливой укоризной задают они вопрос, и, глядя на них, постесняешься сказать «да», если и вправду носишь.

Немецкие овчарки поражают своей осанкой, спиной, округлыми формами. Настоящие современные гоночные катера, а не собаки. Должно быть, их собачьи прапрапрадеды ездили в колясках военных мотоциклов, сторожили заключенных в лагерях, но теперь об этом вспоминать не принято, и слава Богу. А эти вот ходят себе, гуляют, привязанные к рукам достопочтенных фрау, и умные морды их выражают спокойствие. Одна из немецких овчарок, рожденная экономной темнотой, однажды подмигнула мне на Карл-Маркс-аллее. До сих пор не уверен, показалось ли?

А города-кошки… Что кошки? Кошки везде одинаковы, им все равно, какие люди живут рядом с ними. Они сами знают, как им мыться, где спать, и не возражают, если рядом существует человек. Они даосы, им по большому счету все равно. Вот посмотрите хотя бы на Тбилиси, я туда как раз сейчас собираюсь. Типичная кошка. Ленивая, иногда игривая. Себе на уме, бесполезное, нерабочее животное, норовящее оцарапать тебе руки. Но только в таких городах почему-то хочется вырвать когтями свое сердце и закопать на какой-нибудь из площадей задними лапами.С