Ирина Ясина: Я писала для нытиков

Отрывки из книги «История болезни»

2006 год

После разгрома «Открытой России» было что вспомнить, о чем ностальгировать… Как не хотелось переезжать в самом конце 2001 года в предназначенное для нас помещение в Хохловском переулке с уютного Трехпрудного, где мы уже вовсю штамповали журналистские семинары. Мы были сами себе хозяева. Да и размах работы в будущей «Открытке» был не вполне понятен.

На Хохловском был большой общий зал, несколько крошечных комнатушек и кабинеты побольше – для исполнительной власти и бухгалтерии. В один из малюсеньких кабинетиков я и заехала. Вместе с розовым диваном, который в начале года увезла из дома на привольный Трехпрудный. Розовый диван (на самом деле лососевого цвета) стал символом моего рабочего места. (И путешествовал со мной по московским переулкам до 2010 года – шесть раз перевозили!) В соседнем кабинете размещалась юная и очень строгая на вид девушка Маша, руководившая всем пиаром будущей «Открытой России». На стене у нее висел портрет Ходорковского, а на рабочем столе царил удивительный порядок. Кроме компьютера, там ничего не было.

В следующем закутке расположился крупный, обожающий животных человек Саша. В углу стоял большой аквариум. Не с рыбками, а со змеями. Множество анекдотических историй было с ними связано. Первая – про уборщицу Люду, которая едва не лишилась чувств, увидев в мусорном ведре сброшенную змеей старую кожу. Похожую на мертвую змею, естественно. Была еще одна сбежавшая змея – полуметровая и, кажется, красного цвета. Она уползла и скрылась на много месяцев. Видно, мышек много в московских подвалах – не голодала. Появилась уже при новых арендаторах. Но мы про их шок и вертикальные прыжки узнали уже из газет.

Как я сначала не врубалась, чем кто конкретно занимался! Первого лица как будто не было вообще. То есть был Ходорковский, но он царь и бог, и грузить его конкретными «открыткиными» вопросами было не с руки. Был исполнительный директор. Он позиционировал себя «чисто по финансам». А человека, который был бы изрекателем целей и смыслов, не было. Одно время на наши сборища в роли такого демиурга приходил Невзлин, но недолго. Через несколько месяцев я спросила у Ходорковского, есть ли возможность нам обзавестись первым лицом.

– Подождите немножко, – ответил босс, – вы ведь Славу Суркова знаете? Он собирается увольняться из Кремля. Вот и придет к нам. Вы, кстати, захаживайте к нему где-то раз в месяц, рассказывайте, что у нас происходит.

Я сходила разок. Мне не показалось, что моему визави был хоть сколько-то интересен мой рассказ.

Был это 2002 год. Как говорится, ничто не предвещало.

• • •

Как было здорово, когда проекты множились грибами после дождя. Мы уже обучаем сельских библиотекарей интернету и строим в селах модельные библиотеки, мы спонсируем Букеровскую премию, мы устраиваем компьютерный класс в колонии для несовершеннолетних. А еще готовится к запуску мощнейший проект – школа публичной политики. Ее собираются открывать в пятидесяти регионах. Формально этот проект ведет Осовцов, а фактически по регионам мотается Андрей Илиницкий, выпускник московской школы политических исследований Лены Немировской, которого я перетащила из издательства «Вагриус». Сейчас он ба-альшой чин в «Единой России».

Честно говоря, все проекты я и не вспомню. Учителей учили в ФИО (Федерация интернет-образования), с подростками играли в правовое государство в «Новой цивилизации», но к нам они перешли после банкротства ЮКОСа. Тогда и стали, как вся «Открытка», финансироваться из личных средств акционеров.

А еще мы хотели заняться образованием судей. Не успели.

Заработала благотворительная комиссия. Я ее возглавляла, хотя мне казалось, что раздавать деньги зекам и мотаться по регионам должна была бы его жена. Но у Инны в тот момент не сложилось. Ходорковский хотел даже в благотворительности тратить преимущественно на образование, поэтому мы помогали бессчетному количеству домов-интернатов, студий, кружков для детей-инвалидов и их здоровых сверстников.

Были, конечно, моменты, когда хотелось развернуться и уйти. Но только до его ареста.

Михаил Борисович, наверное, этого не помнит. Я пришла к нему просить двадцать пять тысяч долларов для Московской Хельсинкской группы (МХГ) на какой-то семинар для молодежи, интересующейся правозащитой. То ли бизнесмен Ходорковский в 2002 году еще не знал, что такое МХГ, то ли я плохо объясняла, но он недовольным голосом произнес что-то типа «считайте, что это ваш допдоход». Или гонорар. Или взятка. Я ужасно обиделась. Но поныла еще. Денег Ходорковский дал.

Кстати, он нас предупреждал о суровых временах. Летом 2003-го. «Уходите, кому боязно, сейчас». Но всей суровости ближайшего будущего я себе не представляла.

Когда Мишу арестовали, все кругом говорили, что «Открытка» была создана для занятий политикой, а я со своими правозащитниками и благотворительностью была всего лишь «дымовой завесой». Я пыталась спорить. Такой самоценной казалась мне собственная деятельность. А сейчас думаю, что, может, и правда – дымовая завеса. Ведь взяли же в середине 2003 года в «Открытку», тогда он казался мне случайным человеком, некоего Сашу Батанова выстраивать непонятную мне тогда «сетевую структуру». Партию? Может, и так. «Открыткины» филиалы планировались в пятидесяти регионах. «Открытка» была МОО – межрегиональной общественной организацией. Законодательство о них как две капли воды походит на законодательство о партиях. Как в старом анекдоте – осталось только вывеску сменить.

Не буду ничего плохого о Батанове говорить, поскольку недавно узнала, что он несколько лет назад умер. Получал он у нас бешеные деньги, никаких структур, славу Богу, не выстроил, уходя позаимствовал навсегда парочку ноутбуков. Ушел, кстати, в гендиректора телеканала «Спас».

• • •

Быть исполнительным директором после ареста Ходорковского становилось все опаснее. Первые двое уехали в Лондон, потом плечо подставил мой сотрудник Вовка. Но выдержал недолго. Наиболее крепким бойцом оказался красивый, стриженный под ноль, веселый еврей Мишка Яструбицкий. Вот с ним я бы в разведку не то чтобы пошла, а жила бы в ней, в этой разведке.

Скажу сейчас крамольную мысль, да простит меня Михаил Борисович Ходорковский. Как же хорошо нам было работать эти два с половиной года, прошедших от его ареста до ареста наших счетов. Через адвокатов мы задавали вопросы и получали четкие ответы. Никто не спорил. Каждый рубль у Мишки был на счету. Еще одной крепостной стеной была Людмила Сергевна, наш бухгалтер. Не оплатить желавшим шиковать сотрудникам требуемый ими депутатский зал при полетах по филиалам мы с ней считали обязательным.

Вообще Ходорковский часто пытался переложить бизнес-подходы на нашу гуманитарную сферу. Летом 2003 года, когда Платон Лебедев уже был в тюрьме, Ходорковский придумал создать фонд помощи тем гражданам, которые пострадали от произвола правоохранительных органов. Этот фонд существует до сих пор и называется «Общественный вердикт». А тогда Ходорковский решил найти самостоятельно достойного управленца «без правозащитных соплей», который бы этот фонд возглавил. Для поисков этого человека были вызваны юкосовские хедхантеры – охотники за головами. Хедхантеры, повинуясь их, хедхантеровским обычаям, рванули ко вторым лицам крупных правозащитных организаций и запели примерно одну и ту же песню.

– Солидный бизнесмен, фамилию назвать не можем, намерен выделить сумму денег, сколько – сказать не можем, на создание фонда, который будет финансировать... Точно не можем сказать, что именно. А не будет ли вам интересно подобный фонд возглавить?

Эффект был потрясающим. Бизнесовые хедхантеры не учли, что все правозащитники общаются между собой, а уж тем паче рассказывают друг другу о странных контактах с невиданными предложениями. На следующий день мне позвонила Людмила Михайловна Алексеева, председатель МХГ, и заговорщицким голосом сказала, что есть нетелефонный разговор. При встрече сообщила:

– Ирочка, к нам ко всем приходили из КГБ.

Такой была реакция на появление хедхантеров. Я поехала к Ходорковскому и предложила ему гнать в данном конкретном случае хедхантеров в шею. Что он и сделал. А фонд по совместной договоренности МХГ и «Мемориала» возглавила давно занимающаяся правозащитой выпускница МИФИ Наташа Таубина. Что Ходорковскому страшно понравилось – инженерно-физический, значит, все-таки мозг четкий, не гуманитарный. Тогда еще Михаил Борисович гуманитариев не жаловал.

Много чего было. Рождались новые проекты, мы ругались и мирились между собой, но с момента ареста Ходорковского мы знали, что всему этому пиршеству гражданской активности неминуемо придет конец. А когда это произошло, то случилось, конечно, неожиданно. Но сначала был обыск.

Яструбицкий позвонил с утра и сообщил деловым тоном:

– Ирка, весь Колпачный оцеплен ОМОНом. Предъявили ордер на обыск, давай быстро дуй на работу.

Другой бы сказал: у нас ОМОН, сиди дома, не показывайся. Но Мишка знал мой характер. Была осень 2005 года, и весь ОМОН воспринимался как своего рода игра «Зарница». По какому поводу нас обыскивали, я так и не поняла. В дальнейшем я ни разу не видела изъятых у нас документов, не слышала, чтобы они пригодились доблестным следакам. А изъяли много ценного. Например, мои записные книжки центробанковских времен. В них под красной коленкоровой обложкой учительским почерком моего секретаря Галины Александровны были переписаны телефоны многих ценных на 1998 год людей. Кириенко, например. Или Уринсона. Его фамилия, видимо, чтобы запутать следствие окончательно, фигурировала в транскрипции «Уренцов». Такие важные вещи, как номера телефонов, Галя никаким компьютерам не доверяла. Вот этот раритет и изъяли. Я потом и письмо в прокуратуру писала. Типа: прошу вернуть, ибо ни жить, ни работать мне без моих записных книжек не судьба. Обыск проводился следователем Тумановым и его соратником с говорящей фамилией Мертвищев. Наверное, он и выглядел как персонаж Салтыкова-Щедрина. Но лиц их я не запомнила. Дяденьки в штатском долго копались в документах и платежках благотворительной комиссии, а ангелоподобная Яночка Комарова тихим и нежным голосом давала пояснения:

– А это на компьютеры для детского дома, где детишки с ДЦП...

У Мертвищева должен был случиться когнитивный диссонанс – несовпадение увиденного с ожидавшимся. Мы были не похожи на контору по отмыванию грязных денег. Может, и случился. Мы никогда об этом не узнаем. В любом случае, как тогда сказал Георгий Сатаров, «прокуратура повысила свой образовательный уровень...»

Я дерзила следователю. Пользуясь тем, что моя машина имела пропуск во внутренний двор (я не ленивая – просто сокращала расстояния, которые было необходимо пройти пешком, как могла), я ввезла съемочную группу Рен-ТВ. Через внезапно распахнувшуюся дверь оператор заранее включенной камерой заснял работу следопытов. Но героизм был излишен – свободы слова уже не было, и запись в эфир не пошла. Только разозлили Мертвищева, который пообещал, что, если я буду задираться, он нас всех поставит к стенке. Ноги на ширине плеч, руки за голову. Я тогда еще ходила с тросточкой и вполне могла выполнить этот трюк! Поза «руки на стену» вполне позволила бы мне сохранить равновесие.

Сами понимаете, в итоге победа осталась за Генпрокуратурой. Мы проработали еще несколько месяцев.

Я не сразу поняла, как много потеряла, простите за пафос, наша страна с исчезновением проекта «Открытая Россия». И я потеряла лучшую работу своей жизни.

2008 год

Все в моей жизни было упорядоченно и спокойно. Душа не рвалась никуда. Так случилось, что я слишком рано, где-то около сорока пяти лет, поняла обреченность ранней беспомощности. Смирилась с беспомощностью. Спасала мой душевный покой смерть тех желаний, которые всегда свойственны моему паспортному возрасту. Они, желания, больше не появлялись, не тревожили меня, и я, соответственно, не страдала от невозможности их реализовать. Помните замечательную песню из фильма «Служебный роман»?

«Смерть желаний, годы и невзгоды,

С каждым днем все непосильней кладь...»

Годов мне было по-прежнему не много, но старость, время, когда ты уже уговорила себя, что больше ничего не хочешь, либо на самом деле успокоилась, уже наступила. Не хотелось новых нарядов, не хотелось нравиться мужчинам, не хотелось простых и обычных человеческих наслаждений. Да и какие обычные телесные радости мне оставались, когда встать самой со стула и пересесть в кресло становилось все труднее? Я начала привыкать относиться к своему телу как к манекену. Тело не дарило мне удовольствий. Все удовольствия приходили ко мне через мозг. Только работа, театр, кино, книги, музыка. Вообще-то много! И люди. Люди – главное. Хотя я все еще хорошо помнила, что такое мышечная радость, когда ты проехала летним днем километров двадцать на горном велосипеде. Переключая скорости на руле большим пальцем левой руки, чтобы крутилось все быстро-быстро. Колеса и километры. И ноги так приятно заноют...

Это воспоминание про велосипед мне очень пригодилось. Замечательная женщина и мой любимый писатель Людмила Улицкая затеяла «Детский проект». Назвала его «Другой, другие, о других...». Официально можно сказать, что она озаботилась созданием книжек для подрощенных детей и ранних подростков, которые воспитывали бы в десяти- и двенадцатилетних толерантное отношение к непохожим на них самих – инвалидам, людям иных культур. К другим праздникам, пище, другому отношению к рождению и смерти. А говоря проще, Люся решила попытаться найти авторов и предложить им написать книжки, которые умный учитель или родитель сумеет подсунуть своему чаду. Короче, автором книжки про инвалидов Люся предложила быть мне. Я, особо не подумав, согласилась. Хотя я не мастер писать что-то длиннее трех страниц. В студенчестве девяносто страниц диплома, а потом сто двадцать кандидатской были для меня настоящей мукой. Но согласилась. Дальше началось обычное откладывание того дела, которое «не горит». Это же не колонка в газете, у сдачи которой есть дедлайн. Так было и с моей детской книжкой. Я никак не могла начать! Было впору сбрасывать с мобильного звонки Люси – так неудобно, как тот подросток, я себя чувствовала.

Не знаю, когда бы я засела за книжку, если бы не стечение обстоятельств. Собственно, начинается книжка с того, что мальчик Кирилл рассекает по проселочной дороге на новеньком велосипеде. С правой стороны на руле у него тормоз, с левой – переключение скоростей. Дальше по сюжету Кирилл попадает в катастрофу, ломает кучу костей и на какое-то время оказывается в шкуре инвалида. Путешествуя по больницам, он заводит кучу дружков-инвалидов, понимает, что они классные ребята и т. д. Первую фразу я написала в январе, сразу после Нового года. И при совершенно не придуманных никакой Агатой Кристи обстоятельствах. Благодаря именно им маленькую книжку и закончила – за пять дней.Обстоятельства такие. Мы с моим неулыбчивым спутником давно мечтали поехать в Рим. Но не с туристической группой, не бегом, а недели на две. Посмотреть памятники, музеи. Спокойно пожить в каком-нибудь маленьком отеле или, если получится, снять квартиру. Для отдыха найти две недели в году при нашей занятости можно только дважды. Либо после Нового года, либо в августе. В августе в Италии, вестимо, очень жарко, а наша Ира вследствие своих болячек жару не переносит. А значит – январь. И вот мы поселяемся на шестом этаже уютной гостиницы. Перед нами мокрые от дождя терракотовые римские крыши. Вечером съедаем по куску мяса и выпиваем бутылочку красного вина. Я так подробно рассказываю потому, что все это имеет значение.

Утром за окном льет как из ведра. Нога моего спутника вдруг начинает болеть, а косточка около большого пальца становится предательски красной. Привет вину и мясу – это подагра. На ногу наступить невозможно, кроссовку надеть невозможно. По телефону звонят из администрации гостиницы и, страшно извиняясь, говорят, что лифт сломался. Итак, в сумме мы имеем: Иру на инвалидной коляске, дикий ливень, неработающий лифт, шестой этаж и мужика с подагрой. Я не зря вспоминала Агату Кристи, это же ее сюжет: все дороги в дом засыпаны снегом, никакой связи с внешним миром, а значит, убийца – кто-то из постояльцев.

В номере был телевизор, говорящий по-итальянски, и привезенный из дома один компьютер на двоих. Еду нам доставлял из китайского ресторана замотанный в мокрый полиэтилен велосипедист. Но это были еще не все напасти! Через какое-то время пришел местный отельный дяденька и сообщил, что дождь столь силен, что повредил интернет-кабель на подступах к гостинице (смыло?). Компьютер стало возможно использовать только как пишущую машинку. То есть он – мой! Точка. Делать с ним моему спутнику нечего совсем. А что такое мужчина, у которого что-то болит (а при подагре, говорят, болит адски), в одной комнате с тобой на неопределенное время и без возможности из комнаты выйти – вы сами догадываетесь. Так вот в моем случае было хуже, чем вы секунду тому назад представили.

Так появилась детская книжка с недетским и не нравящимся мне названием «Человек с человеческими возможностями». Я с толком провела пять дней. Из того, что могло оказаться почти кошмаром, вышла веселая история.

Мой неулыбчивый спутник сыграл вообще-то довольно большую роль в исчезновении «молодых» желаний. Мы были вместе. Не совсем вместе, что продлевало наш союз. По выходным мы жили у меня на даче, а по будням много работали, а потому, избегая пробок, ночевали в городе, где у каждого была своя квартира. Очень милый и добрый в душе человек, он обладал пессимистическим взглядом на жизнь. Я же и инстинктивно, и сознательно выискиваю любые капли позитива везде, где можно. От негатива рядом я страдала. Мне вдруг стало очевидно, что его явно начала тяготить моя болезнь. Когда-то он очень помог мне, щедро дал и второе, и третье дыхание, не обратив внимания на мой диагноз. «У тебя не терминальная стадия рака...» – повторяла я себе его слова. Конечно, он тогда просто не знал, что такое рассеянный склероз. Не почитал литературу, не выучил матчасть… Тем не менее та фраза была его индульгенция на долгие годы.

• • •

Проявления болезни угнетали его. Они и меня доканывали, что уж говорить! Но я старалась не подать виду и хотела, чтобы мои близкие не показывали мне, как им тяжело, неприятно, просто надоело… Иногда мне казалось, что он тяготится мной, а не только болезнью. Не разделяет нас с ней. Внешне он был выше всяких похвал: верный, надежный. Но всегда мрачный. Всегда недовольный.

К тому же я очень обижалась вот на что. Он и когда я сама передвигалась на своих двоих, не часто брал меня куда-то с собой – в поездки, к друзьям. А я же очень общительная и вообще чересчур активная для инвалида на коляске! Но, пока я была достаточно самостоятельной, я компенсировала его нежелание брать меня с собой собственными командировками и вылазками: с дочкой, с родителями. Но моя слабость росла, и вот я уже не могу ездить куда-то без сильного мужчины.

Единственной моей ярко выраженной хотелкой оставалось желание посмотреть мир. Причем телеканал «Дискавери» меня тогда еще не удовлетворял. Мой друг же очень много путешествовал. И крайне редко – со мной. Если со мной, то всегда вдвоем. Мне много раз казалось, что он стесняется при своих родственниках и друзьях моей коляски. А может, это были мои комплексы?

Я никогда не была в его родном городе! А сколько раз просила: «Возьми меня с собой!» Два лета подряд он ездил на Байкал. Я тогда еще могла ходить... но нет, конечно, нет, в следующий раз, обещал, что возьмет. Я понимала, что следующего раза никогда не будет.

И вдруг произошло чудо. Оно явилось в образе симпатичного Игоря, который много лет был фотографом в «Открытой России». Фотографии его были очень профессиональными, а главное, мне страшно нравилось, что он слушал лекции, во время которых и снимал свои замечательные работы. Слушал, кивал, например, когда Гайдар выступал. Коллеги рассказали, что Игорь изначально из Братска.

Летом 2008 года он вдруг позвонил (а мы уже года три как не виделись) и сказал, что они с женой Верой приглашают меня на Байкал. Не понимаю, зачем я там им? На корабле? С коляской? На диком севере озера, где леса и горы, никакой цивилизации, пристаней-то нет? Но приятно. Я мечтала об этом. Особенно потому, что мой неулыбчивый друг не брал меня с собой. И вдруг приглашают в общем-то малознакомые люди. Но я же авантюристка? А как же! И я соглашаюсь.

Накопленных миль на карте «Аэрофлот-Бонус» у меня было столько, что хватило бы вокруг земного шара облететь. А уж на билет до Иркутска хватит и на меня, и на моего коллегу по КРЖ и доброго друга Сережу Суслова, которого я уговариваю поехать вместе. Мне ведь нужен рядом сильный мужчина! И мы сделали это!

Как прекрасна была неделя на Байкале! Светило солнце, дождик шел за все время два часа, не было качки, пельмени лепились, арбузы были сладкими… Но самым главным подарком была встреча с Верушей, женой Игоря. Удивительный человек! Вместо того чтобы говорить мне «не надо, тебе будет тяжело», она не давала мне сидеть на месте. Тот друг, о котором я мечтала. Все на берег жарить шашлык, и я туда же. Только для меня каждый раз вымысливается сложнейшая конструкция из лодки, стульев и Сережиных рук. Другие спускаются с носа корабля по веревочной или приставной лестнице, как бравые матросы или туземцы.

– Как, ты не хочешь покататься на скутере?

– Вера, я боюсь, а вдруг я упаду…

– Я буду сидеть сзади и держать тебя!

Мы плыли и пели. Мы заплыли за утес, за второй. Боже, как красиво!

Апофеозом был полет на вертолете и приводнение на озеро. Пилот Олег шутил, что мы полетим ак-к-куратненько! Прижиматься к сопкам, это как к горам, и этому он хорошо научился в Чечне...

– Вера, я не полечу. Не возитесь. Желающих много, вертолет один, а наша компания насчитывает человек тридцать. Вы же хотите посмотреть зимовье. Там по кочкам даже очень здоровому мужчине будет тяжело нести меня на руках.

– Ты пролетела столько тысяч километров до Байкала и не хочешь пролететь еще полчаса!

Все географические карты моего детства оживали! С вертолета я увидела крошечный ручеек – это был исток Лены. За десять минут нашего полета над ручейком он вобрал в себя десяток таких же речушек и стал вполне уверенной в себе речкой. Той самой, которая через сотни километров тайги превратится в гигантскую реку, противоположный берег которой я с трудом могла разглядеть, будучи когда-то в журналистской командировке в Якутске. Сверху было видно, как чешет со скоростью курьерского поезда по таежным кочкам бурый мишка. Черная смородина на зимовье была размером с крупный крыжовник. Жимолость пахла в три раза сильнее, чем у нас в Подмосковье, у мамы на даче. Я была абсолютно счастлива.С