Джейн Фонда: Моя такая длинная жизнь

Сергей Николаевич: Вначале было… название. Мне вообще нравится формулировка «Все о…». «Все о моей матери», «Все о моем отце» и так далее. Понятно, что всего рассказать нельзя. Но хоть что-то… С «Евой» та же самая история. Вначале был, конечно, фильм. Прекрасный черно-белый фильм с великой Бэт Дэвис в роли Марго Чэннниг. Тяжелый взгляд из под наклеенных ресниц и медленный низкий голос: «Я могу быть либо актрисой, либо женщиной, но не той и другой одновременно». Наверное, эта реплика стала ключевой в подборе мемуаров, рассказов и эссе для нового сборника. Где заканчивается актриса, где начинается женщина, где все еще театр, а где уже жизнь?

Все героини нашей книги «Все о Еве» принадлежат редкой, исчезающей породе «див». Им поклонялись, ими восхищались, их боготворили. При жизни они становились героинями «романов века», бульварной хроники и даже телесериалов. Сейчас уже не очень понятно, что в них притягивало больше. Красота? Ум? Талант быть неотразимыми? Истраченные на них мужские страсти и обожание тысячных толп? Все вместе! Сложное и трудное объяснимое сочетание личности и внешних данных, удачно совпавших со вкусами и ожиданиями времени. Но и что-то еще, что почти не поддается словам, какая- то тайная вибрация, секретный код улыбки, интонаций, манеры поправлять волосы перед зеркалом и пить шампанское, приподняв вуалетку. Неподвижный взгляд Марлен Дитрих в рассеянном сумраке ее ранних фильмов, испуганные глаза Одри Хэпберн в «Римских каникулах», русалочья красота Роми Шнайдер в «Бассейне», завораживающий голос Беллы Ахмадулиной, читающей «Поэму о дожде»…

У каждой из них здесь будет свой выход и обязательно — свой партнер. Для нас важно было, чтобы о них рассказывали те, кто знал их лучше и ближе других — мужья, партнеры, дети, друзья. Это взгляд пристрастный, требовательный, влюбленный. Взгляд мужчины на объект желания. Взгляд собственника на ту, которая ему больше не принадлежит, а может, никогда и не принадлежала. Взгляд по другую сторону бытия, когда уже ничего не договорить, не объяснить, не объясниться. Это книга о хрупкости красоты, которая не умирает только тогда, когда крепко защищена любовью. И это книга о любви, которая жива, пока хотя бы кто-то один помнит и любит. И даже когда тот другой уходит, что-то должно остаться в подтверждение и в оправдание этой любви. Как остался предсмертный дневник художника Сергея Шерстюка, посвященный его погибшей жене актрисе Лене Майоровой. Исповедь сердца, рвущегося все понять, но не способного долго оставаться разлуке.

Или эти воспоминания Джейн Фонды из ее книги «Моя такая длинная жизнь» — монолог упрямого марафонца, не сошедшего с дистанции, продолжающего свой одинокий забег. «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?» Был у нее такой фильм. Как закольцованы эти сюжеты, как цепляются они один за другой, как связаны оказались все эти женщины и мужчины тысячью невидимых нитей, необъяснимых совпадений, неразрешимых загадок! Каждая из рассказанных здесь историй могла бы стать остросюжетным романом. В сущности, книга «Все о Еве», состоящая наполовину из документальной, а наполовину из художественной прозы, и есть роман, который надо читать подряд, главу за главой, следя за тем, как из осколков разрозненных и не связанных друг с другом текстов постепенно складывается образ Вечной Женщины, непостижимой, загадочной и прекрасной Евы.

Среди множества ролей, сыгранных Джейн Фондой в кино и в жизни, была одна, ради которой ей пришлось пожертвовать своей карьерой и оставить кинематограф на долгие годы, — роль жены миллиардера, основателя и президента CNN Теда Тернера. По признанию самой актрисы, это не было провалом, но и не стало удачей, хотя она очень старалась. Об этом — глава из книги мемуаров Фонды, которая впервые публикуется на русском языке.

Второе дыхание

Перевод с английского Юлии Плискиной

Дар боли

В тот день, когда мне исполнился 51 год, Том объявил, что любит другую женщину.

Моя жизнь перевернулась в одночасье — так безжалостно и убийственно, что я почувствовала себя инопланетянкой в чужом, недружелюбном мире.

Это случилось на Рождество 1988 года. Мы все: Трой, Ванесса, Лулу, Натали, Том [1] и я — находились в Аспене, где снимали небольшую квартиру. Я не хотела портить отдых родным, поэтому никак не отреагировала — сделала каменное лицо, не подав и виду, что мне плохо. Дождалась, пока все ушли спать, и улеглась на диване в гостиной с романом Амоса Оза, время от времени отвлекаясь от чтения, чтобы порыдать.

Даже не думала, что мне доведется пережить столь сильную душевную боль и что такая боль бывает самой настоящей, физической. Казалось, каждая пора моей кожи кровоточила; в мое сердце, которое теперь весило сотню фунтов (я впервые поняла смысл выражения «с тяжелым сердцем»), будто вонзили кинжал. Целый месяц я могла говорить только шепотом, не в силах была быстро двигаться и глотать пищу. Мое горло словно захлопнулось. Когда я вернулась в Лос-Анджелес, моя подруга Пола порекомендовала мне массаж, но я сбежала со стола, поскольку не могла вынести прикосновений к себе; удовольствия были мне противопоказаны. Меня изничтожили.

Возможно, вас удивляет, что прозвучавшее как гром среди ясного неба признание Тома так сильно на меня подействовало — я ведь уже писала о трудностях нашей семейной жизни и взаимном недопонимании. Это обнажило некую первичную пропасть между нами и оставило меня лицом к лицу с болью и тоской, которые неизбежно следуют за крушением неудачного брака.

Я потеряла не столько «его», сколько слитых воедино «нас»; «мы» — это Пасха на ранчо с моими костюмами пасхальных зайцев, спрятанными яйцами, катанием на груженных соломой возах, гимнами и кадрилью; это бейсбол с Троем и его товарищами по детской команде; «мы», как я понимаю, удерживало нас от раздоров. И вот «нас» не стало. А мне был 51 год.

Позже выяснилось, что и Трой, и Ванесса знали о наших проблемах, но раз уж у нас с Томом не находилось сил поговорить друг с другом, тем более мы не обсуждали происходящее с детьми, а они не могли первыми начать разговор. Ванесса в сердцах пыталась что-то сказать, но я всегда обрывала ее. Когда мы объявили детям о разводе, Трою исполнилось пятнадцать, Ванессе — двадцать.

Ванесса вместе с Натали работала в Африке на съемках телевизионного фильма. Я не знала, как поступить. Я не привыкла обращаться к ней за помощью. Не хотела мешать ей, перекладывать на нее свои беды, к тому же мне было стыдно. Но Пола сказала: «Немедленно позвони Ванессе. Она должна все знать». Ее слова показали мне, как отчаянно я нуждаюсь в том, чтобы Ванесса была рядом. Через несколько дней она вернулась домой, и это значило для меня гораздо больше, чем она могла предположить.

Ванесса не слишком любила Тома, точнее, ей не нравилось то, как я меняюсь рядом с Томом, не нравилось, что я отказываюсь от себя в угоду ему (впоследствии они стали добрыми друзьями). Помню, она сказала, видя мою печаль, и, главным образом, сама себе: «Постарайся понять, чего ты хочешь». В этом выражались и ее давняя надежда на мой уход от Тома, и ее сочувствие.

Еще она сказала: «Может, теперь ты будешь больше общаться с подругами, которых Том гонял».

— Он их гонял? — спросила я, желая услышать правду, ранее мне неведомую.

— Мама, — с презрением к моей неспособности замечать то, что знали все на свете, Ванесса закатила глаза. — Как ты думаешь, почему Лоис, Джулия и Пола редко у нас бывают? Том их не любит, и это им известно. Он и тебя подавлял, только ты этого не понимала.

Том переехал в Санта-Монику, у него в квартире была комната для Троя, где тот в основном и жил. Меня обуял ужас: неужели Трой предпочел Тома мне? Я теряю сына? «Я видел, что нужен папе больше, чем тебе. Ему было хреново» — так он сейчас мотивирует свое решение. И он прав.

Я позволила себе лить слезы при Трое и Ванессе, но в то же время постаралась убедить детей, что наш раскол произошел по обоюдной вине и что я действительно признаю себя отчасти виновной. Я поговорила с ними о вынесенном мною уроке: надо уважать мнение партнера, разбираться в своих чувствах и выражать их вслух. Мы с Томом не пытались объяснить друг другу, что мы чувствуем. Возможно, он мало старался, возможно, я не приложила должных усилий, возможно, наш брак был рассчитан лишь на какой-то определенный срок, а именно на семь лет, и мы оба невольно искали пути выхода.

Друзья советовали мне не сидеть без дела. Но я-то знала, что мне этот совет не годится. Занятость — главное мое свойство, занятость и погруженность в свои мысли. Я впервые оказалась в такой ситуации, когда перестало иметь значение, кем я была и как я действовала до сих пор. Отныне надо было все перестроить — не на сознательном уровне, поскольку я потеряла разум в буквальном смысле слова, а на физиологическом, клеточном. Я нутром понимала, что должна сохранять полное спокойствие, должна дать себе шанс взглянуть на произошедшее со стороны и прочувствовать случившееся.

Я обратилась к любящим подругам и классической музыке. Мой дом стал раем. Мне требовался весь запас эндорфинов, которые было способно выработать мое тело, поэтому я заставляла себя тренироваться, подолгу ездить на велосипеде и гулять с подругами.

Можно сказать, что боль вызвала во мне некие перемены. Травма помогла раскрыться моей душе. Что-то внутри меня сгорело в костре боли, зато смогло родиться нечто новое. Благодаря магии боли во мне начали пробиваться какие-то молодые побеги, подобно тем растениям, семена которых прорастают лишь в огне. Боль стала моим троянским конем, пробила брешь в крепостной стене, окружавшей мое сердце, и попытайся я отгородиться от мира работой, вероятно, я так и не пробудилась бы для нового будущего.

Очень медленно, в течение нескольких месяцев сердечная рана затягивалась, и я осторожно попробовала перебраться через бездну, стараясь не упасть. Мне стало легче, вокруг как будто посветлело, и я начала замечать кое-какие совпадения. Возможно, они и раньше были, просто я их не видела. Я как бы развернулась к ним лицом.

Взять хотя бы то, как я нашла себе психотерапевта. Когда мы с Томом еще жили в Оушн-парке, в конце нашей улочки перестроили дом. В него въехали Пола и ее муж Марк. Примерно через две недели после нашего с Томом разрыва я катила на велосипеде по набережной с подругой, и она сказала: «Хозяйка этого дома — психотерапевт, которая спасла мой брак, у нее тут кабинет на нижнем этаже».

В тот же день я позвонила и записалась на прием.

Этот случай привел меня к специалисту, которого я посещала каждую неделю на протяжении двух лет. Она наставила меня на путь самопознания, а затем сдала с рук на руки другому психотерапевту, дабы тот помог мне изменить жизнь.

Потом был еще экстрасенс (почему бы не попробовать разные средства?), он посоветовал мне писать: «Пишите. Напишите обо всем, ваш труд пригодится другим женщинам». Тогда-то я и стала впервые вести дневник, положивший начало этой книге.

Феникс готов к возрождению

Время еще не пришло. Пепел насыпан, Феникс понемногу оживает, святой дух наполняет меня. Но мое «я» еще недостаточно окрепло, чтобы его удержать. Часть моего существа испуганно смотрит в будущее без мужчины.

На следующий день после того, как в газетах прошла новость о моем разводе, мне позвонили. «Джейн, Тед Тернер тебя спрашивает», — крикнули мне. Тед Тернер? Мы с Томом виделись с ним один раз, когда снимался документальный фильм о жестоком обращении с детьми, показ которого планировала его компания «Ти-би-эс». Вероятно, он предлагает мне работу, подумала я, идя к телефону.

Голос в трубке вдруг зазвучал так громко, что я вынуждена была отодвинуть ее подальше от уха.

— Это правда?

— Что правда? — По-моему, довольно странный способ начинать разговор, по сути, с незнакомым человеком.

— Вы с Хейденом действительно разводитесь?

— Да, — меня все еще мучили приступы депрессии, и я говорила чуть ли не шепотом.

— В таком случае не хотите ли вы встретиться со мной?

От неожиданности я потеряла дар речи. Свидания — последнее, что приходило мне в голову.

— Честно говоря, я сейчас и думать не могу о свиданиях. Я даже говорю с трудом. У меня нервный срыв. Может, вы перезвоните мне месяца через три?

— Да я отлично понимаю, что вы сейчас чувствуете. — Мне показалось, что он пытается, хотя явно с трудом, передать голосом уместное сострадание. — Я только что поссорился с любовницей, — продолжал он. — Два года назад я разрушил свою семью ради нее, и у меня тоже наступила черная полоса.

На мой взгляд, самая неподходящая тема для беседы мужчины с женщиной, которую только что бросил муж после шестнадцати лет совместной жизни, — это его любовница. Как он не понимает, что я ассоциирую себя не с ним, а с его женой? Вот чудак, подумала я.

Однако я ответила: «Перезвоните мне через три месяца, когда мне станет легче, хорошо?» Он согласился, и мы расстались. Как бы то ни было, от самого звонка мне полегчало.

Тед позвонил снова почти ровно через три месяца. Я и забыла о его обещании и теперь была удивлена и польщена тем, что он вспомнил. Я поняла, что толком не знакома с человеком, к которому пойду на первое за семнадцать лет свидание. Поэтому к назначенной дате я постаралась быстро выяснить о нем все что можно.

То, что я узнала, меня не ободрило. Кто-то дал мне статью, где высказывались предположения о его пристрастии к спиртному. Совсем не то, что мне нужно, опять. Кто-то из приятелей его детей, по случайному совпадению мой знакомый, сказал, что он увлекается только молодыми женщинами и его интерес ко мне, скорее всего, связан с желанием поставить в списке очередную галочку. Было, конечно, и немало позитивной информации: участие в движении за охрану окружающей среды, глобальное мышление, деятельность в защиту мира. Мой брат, наш семейный мореход, просветил меня в своей области.

«Ох, сестренка, это просто потрясающе! Он самый настоящий Капитан Америка! Тед выиграл Кубок Америки!» Брат поверить не мог, что я ничего об этом не знаю, и, захлебываясь от восторга, изложил мне целую сагу о бравом герое с Юга в старой фуражке, взявшем штурмом Ньюпорт, оплот аристократов в синих клубных пиджаках, о том, как раньше никто не воспринимал его всерьез на гонках и как он им всем показал.

«Пойми, он герой!» — от волнения голос Питера всегда взмывал вверх. Его энтузиазм был заразителен. Но я сказала ему то же, что и своим детям: «Успокойся, это просто удобный случай выйти из дому без особой нужды, вспомнить, как ходят на свидания. Это ни к чему не приведет. Поверь мне».

Накануне нашей встречи я, как на грех, слегла с сильной простудой, но решила не менять планы: он и так долго ждал. Когда он позвонил мне узнать, как проехать к моему дому, я сказала, что больна и хотела бы завершить все пораньше. Его это не огорчило. Зато я разнервничалась! Я призвала себе на помощь весь клан: Питера, Натали, Троя, Ванессу, Лулу и Дебби Каролевски, своего секретаря.

Я не собиралась наряжаться ради свидания, которое «ни к чему не приведет», но хотела быть уверена в том, что он сам не откажется от продолжения. Поэтому я надела очень короткую черную кожаную мини-юбку, черный обтягивающий топ на бретельках, черные колготки и черные туфли на шпильках. Добавить заклепок, и я сошла бы за королеву садо-мазо.

Помню, когда Тед пришел, я была у себя в комнате, заканчивала марафет. Питер открыл дверь, Тед ворвался в дом, и я услышала его оглушительно громкое приветствие: «Салют, Монтана! Дай пять!» Питер живет в Монтане, а Тед, как я узнала потом, недавно купил там ранчо и теперь пришел в восторг, обнаружив у себя с Питером нечто общее.

Через несколько минут я спустилась, и Тед оглядел меня со всех сторон. «Ого», — произнес он хрипловатым голосом, так откровенно и беззастенчиво пожирая меня глазами, что я почти физически ощутила на себе его похотливый взгляд. Я видела, что он тоже нервничает, и это показалось мне милым. Он громко попрощался с моими родственниками (они притихли, словно мимо них пронесся торнадо), быстро вывел меня на улицу и усадил в машину с шофером, к которому обратился по имени, что произвело на меня впечатление.

— У меня есть друзья-коммунисты, — выпалил он, едва мы сели. Он произнес это, будто мальчик, который принес домой дневник с пятерками. — Я несколько раз был в Советском Союзе в связи с Играми доброй воли. Горбачев и Кастро — мои хорошие знакомые. Я два раза на Кубу ездил. Мы там вместе охотились и рыбачили.

Я не удержалась от смеха. Не знаю, зачем он все это сказал: то ли думал, что я коммунистка, и хотел дать мне понять, что это нам не помешает, то ли считал, что это вызовет у меня умиление. Вызвало. Уже во второй раз за короткий промежуток времени мне в голову пришло слово «мило» — против моего ожидания. Не успели мы доехать до ресторана, как он выдал очередную эффектную реплику:

— Я мало что о вас знаю, поэтому… э-э… я велел распечатать мне на «Си-эн-эн» информацию о вас и все прочел. Распечатка оказалась примерно в фут длиной. Потом… э-э… я велел напечатать информацию обо мне, и набежало около трех футов. — Пауза. — Моя длиннее вашей! Здорово, правда?

Я была потрясена — и сравнением объемов наших данных, и тем, что он сообщил мне об этом, и его благосклонным комментарием… Здорово, правда? Я смогла лишь покачать головой и, смеясь, поведать ему, что я тоже мало о нем знала и тоже провела свое расследование, хоть и не столь обстоятельное. Он совершенно шокировал меня, по телу прокатилась волна возбуждения.

Я зарезервировала столик в итальянском ресторанчике неподалеку, где мы точно не наткнулись бы на журналистов. Вскоре после того, как мы сели, я извинилась, напомнив ему, что плохо себя чувствую и хочу вернуться домой сразу после ужина, а он извинился в свою очередь и вышел в туалет. Естественно, я предположила, что он пошел позвонить какой-нибудь голливудской старлетке — договориться с ней о более позднем свидании, раз со мной ничего не выйдет.

Вернувшись, он пустился в долгие рассуждения о том, как отец воспитывал его высокомерной свиньей (это его слова), в разговорах с ним часто сравнивал женщину с автобусом («один пропустишь — другой придет»), много пил, распутничал, приходил поздно ночью, будил сына и делился с ним подробностями своих вечерних загулов.

— Я просто думаю, вы должны понять… э-э… с точки зрения феминизма меня можно назвать женоненавистником — так меня отец воспитал. Но моя любовница — та, с которой я только что расстался…

— Та блондиночка? — уточнила я, желая убедиться, что понимаю, о ком речь.

— Ну да, она самая, Джей Джей. Она… э-э… феминистка, и она помогла мне взглянуть на вещи иначе. С ней я на самом деле был… э-э… манго… э-э… гномо… э-э… моногнимен.

— Вы хотите сказать, моногамен? — переспросила я, теперь уже расхохотавшись от души. О боже! Он не способен даже выговорить это слово!

Затем он представил мне полный перечень своих заслуг, каждый раз отделяя одну фразу от другой протяжным «э-э»: как он выступал в защиту окружающей среды, как его телесеть дает ему возможность финансировать и показывать документальные фильмы Жака Кусто, Одюбоновского общества и National Geographic.

Он объяснил, что всерьез задумался об охране природы еще в детстве, когда жил в южных поместьях отца. Несчастному ребенку приходилось все время переезжать с места на место. Только он возвращался домой из школы, как оказывалось, что отец купил новые владения в другом штате.

— У меня было мало постоянных друзей, и я находил утешение в природе. Я вечно в полях и замечаю то, чего никто не видит. Поэтому я волнуюсь за природу, а кроме того, я охотник. Охотники — главные защитники окружающей среды, они первые замечают перемены. К примеру, я уже давно вижу, что с каждым годом все меньше перелетных уток собирается в стаи. Вы не против охоты?

— Нет, но я никогда этим не занималась.

— Понятно. Пожалуй, проблема в том, что у нас слишком много людей… ужасно много народу. Мы должны убедить людей меньше рожать. У меня самого пятеро, но это потому, что раньше я ничего не соображал. Простите, мне нужен технический перерыв, — сказал он и снова отлучился в туалет. За время нашего ужина он предпринимал подобные вылазки еще четыре раза. Что, не ладится со следующим свиданием? «Технический перерыв»? Ага, как же! За дуру он меня держит, что ли?

Безусловно, за ужином я должна была что-то говорить. Само собой, он задавал мне вопросы не только о моем отношении к охоте, но я не помню ничего, что исходило бы от меня — лишь по-мальчишески агрессивный напор информации, обращенной ко мне.

Вернувшись, он бросил непроизвольный взгляд на мою грудь и спросил: «У вас… — но смущенно замолк. «Нет, ничего. Так… э-э, ерунда», — пробормотал он и с подходящим случаю выражением степенности и раскаяния на лице переключился на нейтральный объект, куда-то на скатерть. Я догадалась, что он хотел спросить, нет ли у меня имплантатов, но не потрудилась удовлетворить его любопытство. Однако я не поняла, что стала свидетельницей исторического момента, возможно, единственного в своем роде: Тед Тернер отказался от намерения произнести вслух то, что пришло ему в голову. Но, не осознав этого, я не смогла оценить по достоинству и принять как дань уважения ко мне то нечеловеческое усилие, которого потребовал от него подобный акт самоконтроля.

Прощаясь со мной у моего дома после ужина, он спросил: «Можно, я вас обниму?» Я разрешила, и он обнял меня нежно и крепко. Я открыла дверь, он сказал: «Я сражен… Э-э… слушайте, можно я завтра вам позвоню?» Я снова разрешила и ушла. Сражен. Как и я.

Утром он первым делом позвонил мне.

— Не разбудил?

— Нет, я рано встаю.

— Классно. Я тоже. Это хороший знак. Знаете, вы мне нравитесь. Не хотите провести со мной выходные у меня на ранчо в Монтане?

— Тед, вы тоже мне нравитесь, и я хотела бы познакомиться с вами поближе. Но… я… честно говоря, я не готова к новому роману. А если я поеду с вами на уик-энд, мы, очевидно, должны будем спать вместе. Я еще не отдышалась. Так что нет. Вряд ли я приму приглашение.

На другом конце провода — молчание, но лишь на мгновение.

— Ладно, — сказал он тоном бойскаута. — Мы не обязаны спать вместе. У меня есть комната для гостей, где вы сможете жить. Э-э… обещаю, что не прикоснусь к вам. Поехали! Вам понравится. Черт, ваш брат живет в Монтане! Это замечательное место.

— Знаю. Я неоднократно там бывала.

— Ну так поехали. Покатаемся по округе, покажу вам всяких зверушек. У меня там лоси, олени, орлы и…

Он не отставал. Конечно, я сдалась.

— Хорошо. Я приеду. Но раньше июня не смогу: собираюсь на Каннский фестиваль со своим фильмом, у меня масса дел с рекламой и всем прочим.

— Не обманете? Ладно… но это еще через два уик-энда!

— Да, но ничего не поделаешь.

Он неохотно согласился, и мы назначили день в начале июня.

По дороге в Монтану я гадала, что меня ждет. Может, он пришлет за мной лимузин с шофером. Возможно, у него дворец с полами из искусственного мрамора и целым штатом прислуги. Я волновалась напрасно. Он приехал на маленьком джипе, а ранчо, куда мы прибыли спустя час с лишним, оказалось скромным лесным домиком. Как выяснилось, когда дело касалось расходов на личный комфорт, Тед был весьма бережлив.

Мы пересекли границу его владений, и через полчаса, подскакивая на ухабах проселочных дорог, наконец добрались до небольшого дома, где нам предстояло жить. Тед отнес мой багаж в гостевую комнату в полуподвальном этаже и немедленно предложил мне посмотреть видеозапись его речи на обеде, который устроила Национальная лига по борьбе за право женщин на аборт.

Едва мы завершили просмотр, он эффектно опустился на одно колено и продекламировал:

— «Словно спелая слива/ Пал Рим к ногам Ганнибала/ Долго ждал он победы/ Пока час его не настал...» Это я сочинил, еще в школе. Здорово, правда? В Университете Брауна я был лучшим по классической поэзии. А Фукидид? Вы его читали? Я знаю его «Историю Пелопонесской войны» и все про Александра Македонского. Пока я не переключился с войны на мир, он был моим любимым героем. Теперь мои герои — Мартин Лютер Кинг и Ганди… Что скажете?

— Здорово, — ответила я.

В тот вечер я спустилась к себе одна, но голова у меня кружилась от мыслей о Тернере — он сделал для этого все возможное. Тед, похоже, решил меня покорить, словно самец из документального кино о птицах, который важно надувается и распускает хвост в брачном танце. Его старания не могли оставить меня равнодушной.

На следующий день, едва рассвело, он крикнул мне сверху, чтобы я одевалась, потому что мы должны позавтракать и отправиться на утреннюю экскурсию.

— Вы не могли бы приготовить завтрак?

— Конечно, — ответила я, радуясь возможности не просто слушать, а что-то делать.

После завтрака мы уселись в джип и запрыгали по старым, разбитым дорогам, петляющим по живописным ложбинам между поросшими сосновым лесом горами.

— Я остановлюсь на минутку, сделаю технический перерыв. — Не выключив двигатель, он выскочил из машины, повернулся ко мне спиной и оросил обочину.

Естественная нужда выгоняла мистера Тернера наружу примерно каждые десять минут. После нескольких таких остановок я не выдержала и засмеялась.

— Когда вы постоянно бегали в туалет во время нашего свидания в ресторане, — призналась я, — мне показалось, вы договариваетесь о встрече с другой женщиной, но теперь вижу, что с моей стороны это была просто паранойя.

— Ага. Я всегда хочу в туалет, когда волнуюсь.

— Вы из-за меня волнуетесь?

— Из-за вас. Я же сказал, вы сразили меня наповал. — Затем, сориентировавшись, он резко остановил машину. — Идем. Хочу вам кое-то показать, — возбужденно сказал он, выпрыгнул из машины и жестом предложил мне следовать за ним. Мы немного поднялись по придорожному склону, и он с гордостью указал мне на неглубокую пещеру, которая шла по утесу вертикально вверх. Я вгляделась в ее лоно и увидела блестящую лиловую жилу горного хрусталя.

— Здорово, да? Моя личная кварцевая жила.

Он отколол кристаллик и вручил его мне.

— Вот, — сказал он, — на память.

И вдруг он поцеловал меня, и я… скажем так, слегка подтаяла. Теплые губы на моих губах. Ого! Не подозревала, что в нем столько пыла! Мы вернулись в машину и дальше поехали молча. Сердце мое колотилось.

Вскоре выяснилось, что обратный путь Тед представляет себе смутно — неудивительно при таком хитросплетении множества дорог. Мы порядком заблудились. Сбившись с пути в таком месте, вы невольно начнете рисовать в уме картину того, как ваше тело найдут месяцев через пять-шесть. Но мне больше всего запомнилась наша беседа… точнее, монолог, во время которого Тед непрестанно жевал и сплевывал в пластиковый стакан табак, уговаривая меня сесть к нему поближе. «Двигайся сюда. Мне надо чувствовать, что ты рядом. Положи руку мне на колено».

— Где ты рос, Тед?

— Сначала я жил в Цинциннати… как янки. Любил гулять и ловить бабочек с жуками. Первое слово, которое я произнес, было «прелесть». Я любил рисовать, особенно птиц, животных, корабли, писал стихи. Мой отец занимался рекламным бизнесом. Он был самым настоящим консерватором. Считал Рузвельта коммунистом.

— Для моего отца Рузвельт был герой. Я только один раз видела, как отец плачет, когда Рузвельт умер.

— Да… понятно… И все-таки у нас с тобой много общего. Мой отец покончил жизнь самоубийством, застрелился, когда мне было за двадцать. Твоя мать тоже самоубийца, да?

— Да.

— Вот видишь. Наверно, поэтому мы оба так упорно стремимся к успеху.

Он рассказал, что его отец страдал от депрессии и эмфиземы, принимал барбитураты и перед смертью тайно продал свой убыточный бизнес.

— Он был единственным, перед кем я хотел отличиться, а его нет, и он не видит моих достижений, — грустно сказал Тед. — Он был незаурядным человеком. Женщины его любили, и он любил их. Но так и не смог получить всего, что хотел. Он думал, что настоящий мужчина должен иметь много любовниц. Думал, что ман… мини…

— Моногамия? — подсказала я.

— Ага, она самая. Он думал, это для маменькиных сынков.

Тед рассказал мне о жестоких наказаниях, которым подвергал его отец, но вместе с тем уверял, что отец любил его и был ему лучшим другом. Вспоминал, как в возрасте пяти лет, критическом для развития мальчика, он пережил сильнейший стресс, когда отец отправил его в школу-пансион, а сам с матерью и его младшей сестрой уехал на военно-морскую базу.

— Там даже травы не было на игровой площадке, — задумчиво сказал Тед, — просто галька. Я был совсем один. Ужасно боялся, что меня бросят. Может, поэтому я до сих пор не переношу одиночества.

— Тед! — воскликнула я. — Так поступать с ребенком жестоко! Какой ужас!

Я заплакала, и его это поразило.

— Да нет, ты не понимаешь. Отец правда меня любил. Это пошло мне на пользу. Я закалился, — возразил он. — Слушай, почему мы не занимаемся любовью? А? Сколько уже времени прошло?

— Полгода, — ответила я и подумала, не пора ли мне снова считать себя девственницей?

— Все быльем порастет, если долго выжидать, — сказал он достаточно весело, чтобы это прозвучало беззлобно.

Я сделала глубокий вдох… Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Может, я просто ломаюсь? Строю из себя пуританку? Чего я добьюсь, если не соглашусь? Почему бы не принять предоставленный мне Тедом Тернером редкий шанс, не окунуться в море блаженства и не отпраздновать тем самым возвращение в мир радости? В конце концов, трудно было отказать этому израненному мужчине-мальчику, который так нуждался в заботе и любви.

— Я готова, — сказала я, наконец задышав свободно.

— Грандиозно!

Он надавил на газ, и мы помчали к дому.

Я с удовольствием посвятила бы описанию происшедшего несколько лирических строк. Позже в разговорах с подругами я сравнивала наш секс с Версалем во всем великолепии его подсвеченных фонтанов. Тед — потрясающий, вдумчивый любовник, я была покорена (и заодно успокоилась, убедившись, что со мной пока все в порядке). Немного поспав — он любил вздремнуть, в то время как я просто лежала, не в силах ни о чем думать, поскольку новые впечатления захлестнули меня, — он сказал, что планирует покупку еще одного ранчо в нескольких часах езды к югу от того места, где мы находились, и хочет мне его показать.

— 125 тысяч акров. Мы сможем там заночевать. Оттуда ближе к аэропорту. Что скажешь?

— Прекрасно. Конечно. Что угодно.

«Зачем человеку другое ранчо, пусть большей площади, если у него уже есть это?» — гадала я, пока мы долго ехали по неровной дороге.

Через час мы пересекли западную границу его новых владений. Две сотни квадратных миль невероятной красоты.

— Как по-твоему? Брать? Я еще не договорился окончательно.

— Нет, — ответила я. — Зачем тебе два больших ранчо? Неужели мало одного «Бар-Нана»?

Он ненадолго задумался над моими словами, и я поняла, что его вопрос был риторическим — для себя он уже все решил.

— Здесь рыбачить проще, — сказал он. — Это вроде начальной школы, после нее я перехожу в «Бар-Нан»… как бы в старшие классы. И потом, я хочу снова устроить здесь все так, как было до прихода белых. Поначалу бизоны паслись именно в этих краях, пока мы не согнали их с пастбищ, чтобы лишить индейцев пищи и одежды.

Прекрасно. Отлично. Очень странно. Том тоже восхищался бизонами… теперь еще это увлечение Теда индейцами!

Тут Тед достал маленькую карточку с заголовком «Десять добровольных починов».

— С десятью заповедями проблема в том, — объяснил он, — что в наше время людям не нравится, когда ими командуют, поэтому я переписал их в виде добровольных инициатив.

— Ты переписал десять заповедей?! — в изумлении спросила я.

— Именно. Моисей не мог знать об экологическом кризисе, с которым столкнется человечество, об угрозе ядерной войны и перенаселении, поэтому я адаптировал десять заповедей к современности. Взгляни. Мощно, правда?

Я пробежала глазами перечень: обещаю заботиться о планете Земля и обо всем живом… всегда и ко всем относиться с уважением и дружелюбием… не рожать больше одного-двух детей… делать пожертвования в пользу тех, кому удача сопутствовала меньше, помогать им достичь экономической самостоятельности… отказываюсь от применения силы, особенно военной, поддерживаю решения ООН по урегулированию международных конфликтов… Неплохой кодекс, подумала я.

— Что ты делаешь с этими карточками? — спросила я. Во мне заговорила менеджерская жилка: он что, действительно верит в возможность изменить мир с помощью этих правил?

— Раздаю людям. Зачитываю, когда произношу речь. За последний год я часто выступал в разных местах. Иногда это связано с бизнесом, но мне очень нравится выступать в университетских кампусах.

Тернер мог болтать бесконечно. Из-за врожденной застенчивости я всегда чувствую себя неловко с малознакомыми людьми: не знаю, чем заполнить паузы. С Тедом этой проблемы не было, поскольку не было пауз. Удивительно, как у него мозгу еще что-то остается!

— Думаю, ты для меня то что надо, — неожиданно сказал он. — Нас волнует одно и то же, мы оба привыкли побеждать, оба заняты в шоу-бизнесе, и тебе нужен тот, кто добился такого же успеха, как ты, — а я добился большего, что хорошо. Хотя надо признать, два твоих последних фильма — первоклассная продукция.

У меня голова закружилась от такого натиска, я не ожидала, что ему настолько несвойственна самокритика.

— Собственно говоря, — продолжал он, — на мой взгляд, минус только один… твой возраст.

Приехали! А мне-то казалось, что я выгляжу весьма неплохо. Он всегда говорит все, что в голову придет?

— Расскажи, как ты жила до меня, — вдруг попросил он.

Я принялась рассказывать о своей семье, о детях, о моих отлучках из дому на съемки, понимая, что по сравнению с ним выгляжу со своей историей серо и неинтересно.

— Это мне не нравится, — перебил меня он. — Я с ума сойду, если увижу тебя в любовной сцене на экране с другим мужчиной. Я не позволю тебе уезжать на три месяца. Должно быть, для Тома это было очень мучительно. — Долгая пауза. И: — А если это необходимо для твоей карьеры, ты должна будешь от нее отказаться.

Да этот парень рехнулся! Он хоть представляет себе, как дело делается?

— Я понял… тебе не надо отказываться от карьеры… по крайней мере, до тех пор пока ты не получишь «Оскара».

— Тед, — ответила я, — у меня их уже два. За «Клют» и за «Возвращение домой».

— О… В самом деле?

Так-то вот! Очень приятное ощущение.

Когда пылающее красное солнце в оранжевом ореоле уже клонилось к закату на ярко-синем небе, мы добрались до дома, почти сменившего владельца. Пока я готовила ужин, Тед вертелся вокруг меня, точно дервиш, пел романсы, читал свои детские стихи, непременно стоя на одном колене, жаловался на трудности, связанные с большим количеством недвижимости и с тем, что надо было везде, во всех поездках иметь запас одежды, причем справляться без жены, которая могла бы ему помочь. «Найми домработницу», — посоветовала я; этот жулик, бездумно и бесконтрольно сыпавший словами, меня смешил.

Ту ночь мы провели в одной постели, и я поведала ему еще кое-что о моих экспериментах в области секса, даже о моих детских фантазиях — тема, болезненная для меня, но для него… Что ж, его они убедили в том, что я и есть та, кого он искал. Если кто-то имел такие фантазии и делал такое, то…

«Постель» каждый воспринимает по-своему. Одни — как испытательный полигон, другие — как поле боя или игровую площадку. В моей постели много лет бушевали драмы, и я поняла, что мне необходимо познакомиться с человеком ближе до постели, чтобы не сводить процесс к половому удовлетворению. Для меня контакт в сексе должен быть либо абсолютно анонимным, либо глубоко духовным.

Сквозь глубокий сон я услышала голос: «Гор Видал пишет для “Тернер-филмз”». Спустя мгновение я очнулась и поняла: это не сон, уже утро, и он почему-то решил начать день с такого хвастливого объявления.

— Ты всегда начинаешь день в спринтерском режиме? — сонно спросила я.

— Мне правда нравится Гор Видал, — сказал он.

— Мне тоже, — ответила я. — Как-то раз у нас дома, в Риме, ему в суп упала сова.

— Что? — Это привлекло его внимание.

— Ничего. — Я слишком хотела спать, и было слишком рано, чтобы пускаться в объяснения.

После завтрака Тед достал из портфеля ежедневник, точнее, огромный лист бумаги, сложенный в несколько раз, на котором был расписан весь год по месяцам; эта линейность разительно отличалась от моего представления о годах как циклах, и мне трудно было понять, что к чему.

— Давай наметим наши встречи в это лето, хорошо? У тебя есть ежедневник?

— Вообще-то нет, но давай. — Я мысленно пробежалась по левому полукружию моего годового циферблата. Июль, август, сентябрь… пусто. — У меня нет серьезных планов.

Прежде чем продолжить обсуждение, Тед записал меня на один-два уик-энда в каждом из следующих четырех месяцев; ближайшее свидание было назначено в его доме в Биг-Суре через три недели. Отлично. Помимо всех прочих владений, Тед, очевидно, имел собственность на берегу Тихого океана, прямо над пляжем Пфайфер-Бич.

— Тед, тебе не кажется, что мы немного торопимся? Я хочу сказать, не стоит ли нам лучше узнать друг друга, прежде чем планировать все эти свидания?

Я не знала его. Я не понимала, что он должен заранее четко представлять себе, с кем он будет, чтобы, упаси боже, ни на одну ночь не остаться одному. Через его плечо я видела весь график вплоть до сентября. Большинство дней уже было занято.

К тому времени, как мы приехали в аэропорт Бозмена, я была выжата как лимон, такая лавина на меня обрушилась. Если это поистине грандиозное действо (ей-богу, я словно побывала на ослепительном музыкальном 3D-шоу с шекспировским накалом страстей), участницей которого мне довелось стать в последние тридцать часов, было задумано специально для того, чтобы поразить меня, то замысел удался. Мое тело, нервная система и язык испытали шок. Сильнейший шок. Вдобавок Тед бросил меня в аэропорту на два часа раньше срока, а сам вышел через соседний выход и улетел на частном самолете в Атланту; там ему предстояло отпраздновать юбилей «Унесенных ветром» (он купил права) в компании с девушкой, которая ради такого случая взяла напрокат платье Скарлетт О’Хары. Он, конечно, изображал Ретта Батлера — кто бы сомневался. Он не хотел опаздывать. Отлично, оставим все как есть. Ужасно противно. Столько помпы — и вот вам. Уехал за следующим приключением. Ладно, подумала я, по крайней мере я неплохо развлеклась с этим парнем. Он удивительный человек, я определенно потеряла голову, но, видимо, ему было смертельно скучно со мной. Я не сказала ничего интересного.

Вернувшись домой, я побеседовала с психотерапевтом и хорошенько перевела дух. От Теда исходила какая-то… угроза, а я не хотела, чтобы мое сердце вновь было разбито. В итоге я поблагодарила его в письме за уик-энд, написав, что он наше национальное достояние, что его надо беречь, холить и лелеять и что я получила массу удовольствия, но мне не понравилось, как он оставил меня в аэропорту, и я вовсе не уверена, что мы правильно поступили, договорившись о свиданиях в дальнейшем. Между мной и Тедом прошла мощная эмоциональная волна, меня восхитила его беспредельная открытость, но я испугалась, что стану слишком беззащитной, если позволю себе влюбиться в него по-настоящему. Вместо этого я влюбилась в высокого итальянца, темноволосого красавца, который был на семнадцать лет младше меня. С ним я вновь почувствовала себя молодой.

Я позвонила Теду и сказала, что люблю другого и в Биг-Сур не приеду.

— Что?! — Мне пришлось отодвинуть трубку подальше от уха. — Так и знал: нельзя оставлять тебя так надолго. Я боялся, что это случится. Вот черт! Слушай, приезжай… ну хоть на пару дней. Ты не можешь вот так все оборвать. Мы только начали. Ты должна дать мне еще шанс.

— Нет, Тед, не могу. Прости, но я люблю другого мужчину.

— Тогда я выезжаю. Ты должна сказать мне это в глаза. Я буду через три дня. Закажи столик там же, где мы ужинали в первый раз.

Спустя три дня, когда официант принес Теду меню, он заявил, что съел бы кусочек курицы и согласен в наказание остаться без сладкого. Его чувство юмора и способность на все реагировать легко восхитили меня, притом что он уверял, будто переживает ужасную трагедию. Но затем он стал излагать мне другие грустные истории: например, как он приехал домой на каникулы, когда ему было чуть больше двадцати, и узнал, что его девушка, Нэнси, любовь всей его жизни, выбрала другого парня. Он сидел на карнизе верхнего этажа отеля, размышляя о самоубийстве, пока не вспомнил отцовские слова: «Женщина как автобус. Один пропустишь — другой придет». Это сработало. Он поклялся больше никогда так не раскисать. Тени Вадима… отца… Тома. Н-да.

Я уселась поудобнее и попыталась отгадать, что творится в голове у этого необыкновенного человека. Он хочет убедить себя, что я просто очередной автобус? Или он действительно огорчен? С Тедом вы имеете то, что видите, никаких задних мыслей — этого я тогда еще не осознала до конца. Мне следовало просто слушать очень внимательно. Нравится вам это или нет, все перед вами. Полная, хотя и невольная откровенность.

Я еще раз повторила, что искала близости с мужчиной и, полагаю, нашла ее с моим итальянским знакомым. «До сих пор это от меня ускользало. Пока я не умерла, я хочу испытать чувство близости, а близость — это единственное, в чем ты, по-моему, не преуспел».

Спустя три месяца я поехала погостить к брату и его жене Бекки и в течение недели практиковалась в школе рыболовства в Бозмене. Я записалась на эти курсы еще в первых числах мая, за месяц до встречи с Тедом. В начале весны я сказала Джонни Карсону на его шоу, что все мужчины, которые что-то значили для меня, увлекались рыбной ловлей, всеми ее видами, кроме ловли на муху. Я призналась Джонни, что собираюсь освоить этот спорт, поскольку готова к следующему знакомству.

Тед каким-то образом узнал, что курсы организованы в отеле всего в двадцати минутах от его ранчо, и в один прекрасный день явился, возбужденно болтая без умолку, с предложением сдать «зачет» на речке в его владениях и остаться на ужин.

В контрольный день я приехала, Тед все время был рядом, настаивал на том, чтобы самому отвезти меня к реке, а инструктор пусть едет следом на своем грузовичке. И вновь я отметила его чувство юмора: «Я знаю, что ты хочешь близости, и начал принимать таблетки». И еще: «Хватит уже о молодых. А права стариков не надо защищать?» Улучив спокойный момент, он повернулся ко мне и сказал: «Какой будет позор, если мы соединимся наконец, когда нам уже стукнет восемьдесят».

Ужин прошел в напряженной атмосфере. Подружка Теда, Скарлетт О’Хара, была с ним, но Тед не пытался скрыть своего интереса ко мне. Не представляю себе, как она выдержала положение третьей лишней. Я была с братом, всегда готовым меня поддержать. На обратном пути я слушала уговоры Теда: «Я буду брать уроки итальянского, вытянусь до шести футов и пяти дюймов». Такого роста был мой бойфренд-итальянец. Тед был неотразим. Но я, увы, от природы последовательно моногамна.

Тед

«Итальянец отвалил». Больше открытка ничего не сообщала. Моя невестка Бекки, верная сторонница Теда и фанатка «Си-эн-эн», болевшая за наш союз, сигнализировала ему, что я опять одна. Она сделала это втайне от меня, поэтому ранний звонок Теда меня удивил.

— Слушай, говорят, ты порвала со своим итальянцем. Не хочешь приехать в Биг-Сур на уик-энд, который у нас так и не состоялся?

— Тед, ты меня с ума сведешь! — ответила я, вновь пораженная его настойчивостью. На этот раз он встретил меня в аэропорту Санта-Моники на личном самолете, и мы вместе полетели в Биг-Сур. От того, что я снова вижу его, от его красоты и прямоты я пришла в восторг. Еще в воздухе он спросил, не состою ли я в Клубе одной мили.

— Что такое Клуб одной мили? — спросила я.

— Понимаешь, это когда занимаются любовью в самолете, на высоте одной мили над землей.

— Никогда ничего такого не делала, — ответила я, чувствуя себя тупой обывательницей.

— Не хочешь попробовать прямо сейчас? — предложил он с мальчишеским задором, и раньше чем я успела осведомиться о техническом оснащении, вместо ряда сидений появилась полностью заправленная двуспальная кровать.

— Классно! — радостно воскликнул он. — Сейчас повеселимся!

Так я вступила в члены Клуба одной мили.Когда мы ехали из Монтерея в таком же маленьком джипе, какой был у него в Монтане, он признался, что наладил отношения с одной женщиной в Атланте и ему необходимо знать, намерена ли я стать его спутницей жизни, потому что в противном случае он не хотел бы терять то, что уже имеет.

— Но, Тед, я не могу ничего обещать, пока мы толком не знаем друг друга. Откуда нам знать, что получится? Почему бы нам просто не плыть по течению… Почему бы не посмотреть, как пойдут дела?

Это был не тот определенный ответ, которого он ждал, но «плыть по течению» стало его мантрой на два года.

Крошечный дом Теда в Биг-Суре был выстроен в основном из стекла. Он угнездился на узком горном хребте, который вдавался в лазурные воды Тихого океана; с одной стороны пролегал пляж Пфайфер-Бич, с другой, южной, открывался умопомрачительный вид на изрезанный берег.

Дом был окружен садом с террасами и деревянной, встроенной в горный выступ ванной с горячей водой, откуда можно было любоваться панорамой берега.

— Здорово, да? — сказал он, показывая мне сад. — А хозяин всего этого… самого красивого дома в Биг-Суре — Тед Тернер.

За ужином я заметила, что мои слова будто падают каплями на сплошную масляную пленку, не достигая его внимания. Полнейшее равнодушие к тому, что не касалось его лично, будто превращало меня в невидимку. На следующее утро я сказала ему:

— Тед, боюсь, ничего не получится. Прости. Ты хочешь заставить меня взять на себя некие обязательства. Но что-то тут не так, и я не хочу, чтобы ты отказывался от той другой связи. Пожалуй, мне лучше уехать домой.

После этого я встречалась с другими мужчинами. Я чуть не умерла от скуки на свидании с владельцем фирмы-застройщика из Лагуна-Бич. Несколько раз меня приглашал доктор из Беверли-Хиллз, но, когда он заявил, что ездил с Фрэнком Синатрой в ЮАР и пришел к убеждению, что истинный борец за мир без насилия — это вождь Мангосуту Бутелези, а вовсе не Нельсон Мандела, я прекратила знакомство с ним. Тед звонил регулярно, и каждый раз где-то внутри меня возникало навязчивое ощущение, что я теряю уникальную возможность завести тот роман, который мне нужен, и что проблема не в Теде, а во мне.

Тед был забавен, находчив, изобретателен и остроумен. В отличие от доктора он понимал, как важна роль Нельсона Манделы. Нас одинаково беспокоило состояние окружающей среды и мира, мы оба чувствовали себя обязанными улучшить положение вещей. Эмоциональный накал между нами нарастал. И он был фантастическим любовником. Как тут не влюбиться? Но что-то было не так… не знаю, что именно. Хотя я была глубоко несчастна, я чувствовала, что из-за трусости (страха близости и боли) могу упустить, возможно, самую большую свою любовь.

Вскоре моя приятельница, певица Бонни Рейтт, сообщила мне по телефону, что будет открывать ежегодный новогодний концерт группы Grateful Dead в Окленде, и пригласила меня. Ее сопровождал актер Майкл О’Киф, и она была безмерно счастлива. Ее счастье придало мне смелости. Господи, подумала я, если она может, наверное, и я смогу, и на следующее утро, 1 января 1990 года, я позвонила Теду и предложила попробовать еще раз. И вновь меня поразила не просто его готовность, но самый настоящий экстаз. Его неизменная нежность заставила меня подумать, что все мои тревоги были порождением моих собственных демонов и их подрывной деятельности.

Тогда-то и начались наши так называемые постоянные отношения — на мой взгляд, лестный статус для тех, кому за пятьдесят. Ванесса уже училась в университете, а вот Трой — еще в школе. Я волновалась, когда приходилось подолгу отсутствовать дома, поэтому, если Теду надо было уехать в Атланту, я оставалась в Санта-Монике, хотя он не скрывал, что проводит эти ночи с другой женщиной (а то и с двумя). Мне это не нравилось. Это выводило меня из равновесия, но выдвинуть ультиматум я пока не решалась. Я предпочитала, как и сказала Теду, плыть по течению и смотреть, как будут развиваться события.

В то время мы говорили по телефону часами. Он уверял, что без меня чахнет, и поначалу я принимала это как комплимент. Позднее я поняла, что он не столько нуждается во мне, сколько боится одиночества. К сожалению, Теду не хватало внутреннего благополучия (в течение какого-то периода мы были в чем-то схожи). Благополучие должно было исходить извне: от женщины, от успеха, от его достижений и добрых дел. Лишь через несколько лет я стала замечать, что это довольно сильно отразилось на мне и на наших отношениях. Но я потеряла голову от любви к нему — я до сих пор не оправилась до конца, — хотела быть стойкой и попытаться помочь этому обаятельному, милому мужчине-ребенку, который отличался от моего отца ровно настолько, чтобы мне хотелось влезть в его шкуру и узнать его поближе.

Восхищение Теда поднимало мой тонус. Поднимало тонус. Это стоит отдельно обсудить. Благодаря тому, что он часто и горячо признавался мне в любви, говорил, что я умна и прекрасна, что никого никогда не любил крепче, чем меня, моя низкая самооценка начала расти: Тед Тернер считает меня замечательной, умной и красивой, а он не дурак. Трогательно, что сам Тед думал: «Не так уж я плох, если меня любит Джейн Фонда». Как ни трудно в это поверить, мы оба были весьма ранимы и нуждались в ком-то, кто помог бы нам стать сильнее.

Однажды Тед спросил меня: «Чего ты хочешь от наших отношений?» Вопрос мне понравился, но я понимала, что должна спокойно, не спеша подумать, прежде чем ответить. Тед — человек деловой, и каков бы ни был мой ответ, мне придется соблюдать высказанные условия, как условия контракта.

— Дай мне сутки подумать, — сказала я.

Потом я стала размышлять: чего я хочу? Доверия. Счастья. Любви. Чтобы меня видели и сочувствовали мне. Я начала замечать, что, если всего этого нет, если я пугаюсь или делаю то, чего мне не хочется, мне становится трудно дышать, я не могу расслабиться и чувствую себя хуже.

— Чего я хочу от наших отношений? Хочу, чтобы мне было хорошо, — сказала я ему вечером на следующий день.

— Отлично! Я тоже. Хочу, чтобы было хорошо. Давай развлечемся!

— Нет, Тед, — перебила я, смеясь над его реакцией, впрочем, вполне предсказуемой. — Я о другом. Я имею в виду, что людям хорошо, когда они чувствуют себя в безопасности, когда их видят, слышат и очень любят.

— А, да… конечно. Это замечательно. Я понимаю. Я тоже так хочу.

Лишь теперь, через год после начала нашей связи, я потребовала от него моногамии. Он не возражал.

В очередной раз мне показалось, что я обретаю с мужчиной нечто новое. Но в глубине души я сознавала, что мои главные ценности сохраняются. С Тедом я чувствовала, что могу добиться прочного духовного контакта, прежде мне недоступного. Я не шантажировала Теда. Я любила его. Любила его запах, его кожу, его задор, взгляд на мир, его открытость — и понимала, что уже могу преодолеть страх близости. Я хотела, чтобы у меня все получилось, и готова была чем-то пожертвовать (в первую очередь работой в кино) в надежде на пробуждение чего-то другого (моей души). В итоге я оказалась права, хотя кончилось все не так, как я предполагала.

Мне еще предстояло победить страх перед сближением, и я не способна была увидеть, что и Тед не всем со мной делится. Я даже не замечала, что он не до конца откровенен, пока не начала исцеляться сама. Но я все-таки исцелилась и многому научилась у Теда, так что мне не жаль затраченных на это усилий. И все-таки бывали дни, когда я боялась, что совершаю чудовищную ошибку и могу потерять детей и себя.

Тем не менее я продала дом в Санта-Монике и ранчо, упаковала свои пожитки, перевезла мебель в многочисленные дома Теда и переселилась на юг.

Важную часть того нового мира, в который я вошла, составляли пятеро детей Теда. Подобно отцу, они переживали последствия трудного детства, и то, как они справлялись со своими проблемами и нравственно закалялись, вызвало у меня любовь и уважение к каждому из них.

За четыре года Тед приобрел четыре ранчо в Монтане — от одного до другого было около двух часов езды, — и везде были разные условия для рыбалки.

Одно из самых приятных моих воспоминаний о той поре — предрассветные часы, когда мы плыли с собаками на утиную охоту.

Божьи твари как будто знали, что эта земля принадлежит тому, кто о них заботится, и охотно селились на ней. Где бы мы ни были, Тед узнавал на лету любую пташку, знал все птичьи брачные обряды и гнездовья. Но в ботанике он был не так силен, поэтому я решила стать экспертом в этой области. Я нашла прекрасную собственную нишу в жизни Теда.

Я затеяла еще одно творческое дело — фотосъемку его владений. Мне хотелось изучить их досконально, и я подумала, что надо попробовать заснять их главные достопримечательности, а затем сделать для Теда и его детей альбом под названием «Дома, милые дома». С годами имений становилось все больше, и задуманный поначалу проект вылился в целое предприятие: вместо одного альбома для каждого члена семьи пришлось изготовить по пять.

Все мои начинания Тед встречал в штыки. Он чувствовал себя покинутым, говорил, что для меня это способ избежать близости (и был отчасти прав), обзывал меня трудоголиком, хотя сама я считала, что мне просто нужна творческая отдушина, и полагала, что, как говорил Марк Твен, настоящая работа — это забава, а вовсе не работа. Поскольку я изо всех сил пыталась удовлетворить потребность Теда в сочувствии, я неохотно сдавалась. Но свои хобби упорно не бросала, тем более что отказалась от гораздо более важных вещей, хотя ни он, ни я в те годы этого не сознавали.

Тед строил свою жизнь по принципу «Надейся на лучшее и готовься к худшему». Из него мог бы получиться хороший полководец. Но я не могла предвидеть, как этот принцип реализуется в нашей семейной жизни. Это выяснилось позже. Точнее, спустя семь лет.

[1] Трой Гэрити — сын Джейн Фонды от второго брака с политиком и общественным активистом Томом Хейденом; Ванесса Вадим — дочь Джейн Фонды от первого брака с кинорежиссером, сценаристом, актером и продюсером Роже Вадимом; Лулу, или Мари Луана Уилльямс — дочь одного из членов афроамериканской организации «Черные пантеры». Джейн Фонда и Том Хейден неофициально удочерили Лулу, когда девочке было 13 лет; Натали Вадим — дочь Роже Вадима и датской актрисы Аннет Стройберг, актриса и кинорежиссер.