Зато, как только мы вместе, вспоминаем «бабушкин пирог», или не бабушкин, а, скажем, тетин. Или пусть даже не пирог, а утку в меду. Все равно, самые молчаливые настраиваются на сентиментальный лад, языки развязываются и в памяти всплывают то супчик, посыпанный укропом с подмосковной дачи, то треска в хлебе («рыбник») из Архангельской области, то шурпа «дяди Шамрота». У меня, например, было в детстве домашнее сациви — не могу не упомянуть, рецепт моей тети Мириам. А за рецептами вспоминаются руки, а за руками — дом, и так далее. Такое уж у еды и ее ароматов свойство — они мощный возбудитель памяти:

«Вкус этот был вкусом кусочка мадлены, которым по воскресным утрам в Комбре угощала меня тетя Леония, предварительно намочив его в чае или в настойке из липового цвета, когда я приходил в ее комнату поздороваться с нею. Но, когда от давнего прошлого ничего уже не осталось, после смерти живых существ, после разрушения вещей, одни только, более хрупкие, но более живучие, более невещественные, более стойкие, более верные, запахи и вкусы долго еще продолжают, словно души, напоминать о себе, ожидать, надеяться, продолжают, среди развалин всего прочего, нести, не изнемогая под его тяжестью, на своей едва ощутимой капельке, огромное здание воспоминания». (Марсель Пруст. «В сторону Свана»)

Я тоже, как видите, люблю поговорить о бабушкиных рецептах и собираю чужие, если они с историей. Мне эти домашние, наработанные рецепты дороги, даже если это просто клочки, выдранные из журнала «Работница». Потому что одна прилежная девушка из сказки собирала ненужные узелки, распутывала и соткала себе из этих обрывков платье. И тогда на ней женился принц. А одна кулинарная писательница, Клаудиа Роден (Claudia Roden) — на мой взгляд, самая великая из ныне живущих, — создала из таких же обрывков воспоминаний гениальную книгу The Book of Jewish Food и сохранила целый культурный слой и память сотен людей. Язык не поворачивается назвать книгу кулинарной: антропологи и этнографы считают Роден серьезным специалистом, приглашают читать университетские лекции. Книга в прямом смысле слова началась с бабушкиных рецептов: сама Клаудиа, как ни странно, в юности не готовила, в богатых сефардских семьях это было не принято. Но ароматы египетского детства увезла с собой из Египта в Лондон после Суэцкого кризиса. И они, похоже, не давали ей покоя. Потому что, как и у Пруста, «после смерти живых существ, после разрушения вещей...»

До такой степени, что когда Клаудия, тогда еще студентка, почувствовала на улице запах млохии (это такой магрибский суп из темно-зеленой, похожей на шпинат травы), то она пошла прямо на этот аромат, смело позвонила в дверь и попала, конечно, в египетское семейство (где, кстати, ее приходу не удивились и пригласили сесть за стол). А после этого стала собирать еврейские рецепты по всему миру — поняла, какое пропадает богатство. Евреи присылали ей «бабушкины пироги», рагу и печенья из никому неизвестных общин из Индии и даже из Китая. А теперь сама Роден заходит в Лондоне в рестораны и узнает собранные блюда. Между прочим, это она запустила в Лондоне тренд на mediterranean food. Я по ее книге, конечно, готовлю: там все выверено, все просто и не бывает, чтобы не получилось. Но еще читаю на ночь, как путешествие Марко Поло. Там старики и старухи из Османской Империи, из Вильно и Самарканда рассказывают свои истории. И живут в рецептах.

Не удивительно, конечно, что такая книга — именно о еврейской еде. Народ-скиталец пытается сохранить осколки исчезнувшей жизни, хранит прошлое в рецептах. А недавно я попросила одну мою знакомую прокомментировать замечательное армянское блюдо — жареную вермишель. Она в мгновение ока написала удивительный, поэтичный текст про своих двух бабушек, Лусин-Ребекку и Сирануш-Забель. Его даже пересказывать было невозможно — я так его и опубликовала, без изменений. Тоже о том мире, которого больше нет.

И еще одна история — просто потому что в России совсем не обязательно быть евреем, чтобы жизнь оказалась из обрывков, — про пасху Устиньи Федоровны Алферовой, присланная мне ее правнучкой.

Скоро праздники, если соберетесь готовить пасху — рекомендую. И рецепт пусть живет. Еда ведь, как музыка, существует, только пока ее играют (готовят). Но когда кто-нибудь рассказывает рецепт, самое главное — кто за ним. Кому интересно «возьмите муки, добавьте сахара»? Так что если у вас есть пирог, то поставьте его, пожалуйста, в духовку, а потом на стол. Может, запретите сыну и дочери есть в одиночку перед компьютером хоть раз в неделю? И сами останетесь дома? Мы ведь тоже, как это ни удивительно, уже тети и дяди, и с большой вероятностью будем бабушками и дедушками. Хорошо бы, чтобы кто-нибудь сказал: «это он(а) меня научил(а)». Рецепт для этого — самое верное средство.

P. S. Буду рада, если вы пришлете свои семейные рецепты (с историями). Устроим из них ужин?