Гранд-отель

На исходе 2011 года в предновогодней суете московские власти продали на аукционе сто процентов акций ОАО «Гостиница “Националь”» за 4,675 миллиарда рублей (156 миллионов долларов). Газета «Коммерсантъ» писала, что основными претендентами на покупку являлись компания «Элтитьюд» бизнесмена Сулеймана Керимова (совместное предприятие Deutsche Bank и Сбербанка) и два гостиничных оператора: французский Accor и южнокорейский Lotte. Победителем же аукциона стала «Смарт финанс групп», действовавшая, по информации РИА «Новости», в интересах основателя группы Бин Михаила Гуцериева, а по другим источникам – в интересах его брата, Саит-Салама.

В этом, как минимум четвертом, раунде передачи в частную собственность московского гранд-отеля продавались не только акции общества «Гостиница “Националь”», но и здание гостиницы. «Как же иначе, разве можно продать акции без здания?» – спросит любой, однако этот совершенно простой вопрос не так уж тривиален. Все, что можно утверждать сегодня наверняка, – это то, что первым, а может, и единственным подлинным собственником «Националя» было Варваринское акционерное общество домовладельцев, которое построило этот отель в начале ХХ века, а также владело, управляло и распоряжалось им до революции.

А вот дальнейшая судьба «Националя» в последующие уже почти сто лет была столь причудлива, что о «собственности» утверждать что-либо, пожалуй, было бы опрометчиво. История отеля вообще полна тайн и загадок. Соотносить бесконечное число легенд с реальностью – затея сомнительная. Впрочем, как всегда, если речь заходит о всемирно известных объектах или персонах. Ну или о национальном достоянии – ведь недаром этот отель носит такое громкое название «Националь».

«Русская мечта» Билли Марриотта

Ранней весной 1992 года Билл Марриотт-младший (J. W. Marriott, Jr.), президент корпорации Marriott International, Inc, вызвал своего вице-президента Ника Уорда к себе в офис, расположенный на верхнем этаже штаб-квартиры на Democracy Boulevard в предместье Вашингтона, Bethesda.

Разговор у них состоялся примерно такой:

– Еще мой отец, – сказал Билл, – сожалел, что Россия зияет черной дырой на карте отелей «Марриотт», которые есть в семидесяти странах мира. Думаю, время пришло. Первый в России «Марриотт» должен быть только в «Национале». Что ты думаешь по этому поводу?

Уорд радостно закивал.

– Архитектурный шедевр, лучший вид на Кремль… Это будет самый роскошный «Марриотт» мира.

– Бери лучшего юриста из молодых, кто может работать сутками, бери человека, который знает Россию, подготовьтесь и летите в Москву.

Какая иллюзия считать, что кто-то из иностранцев в 1992 году знал Россию, хоть и наезжали они в новую демократическую страну толпами. В Москве вовсю шла приватизация, но отдавать «трудовым коллективам» – хоть за ваучеры, хоть по-иному – истинные жемчужины города крепкий хозяйственник-мэр был не намерен. Постановлением правительства Москвы было образовано АО «Мосинтур», которому были переданы более десятка гостиниц, включая «Националь», «Космос», «Интурист»… При этом гостиницы одновременно выступали и акционерами общества «Мосинтур», внеся в его капитал свои «имущественные комплексы».

К тому времени «Националь» уже семь лет был закрыт на реконструкцию, однако стройка реально началась в том же 1992 году, причем под руководством не «Мосинтура», а вице-премьера правительства Москвы Иосифа Орджоникидзе. Генеральным заказчиком выступала какая-то контора из ведомства Владимира Иосифовича Ресина (первого заместителя премьера правительства Москвы. – Прим. ред.). Вот такая замысловатая конфигурация. Однако на зеленых щитах, прикрывавших отель, где шла реконструкция, значилось слово Rogner. Именно этой австрийской строительной компании Ресин и Орджоникидзе поручили стройку.

– Мы хотим взять отель в управление и стать его акционером вместе с АО «Мосинтур», – Ник Уорд перешел к делу незамедлительно. Он и два его сотрудника, Рик и Сюзан, сидели на встрече с президентом АО «Мосинтур» Николаем Шевёлкиным и со мной (я тогда была председателем Москомимущества). – Реконструкция отеля уже идет. Каков ее бюджет?

– Тридцать миллионов долларов.

– Непомерный бюджет, что же вы там задумали? Можно посмотреть чертежи, эскизы интерьера, декора?

Тут мы с Шевёлкиным незаметно переглянулись, но Ник продолжал:

– Мы хотим вложить в отель восемнадцать миллионов долларов, причем первый миллион мы платим при подписании контракта на управление, а долю, которая придется на все вложение, готовы обсуждать позже. Главное – начать управлять отелем немедленно. «Рогнер» – хорошие строители, но ими надо руководить, чтобы сохранить подобающий уровень люкса, сделав при этом его прибыльным.

При этих словах Ник Уорд даже вынул из папки и положил перед нами чек, на котором стояла сумма в один миллион долларов США.

– Я вписываю АО «Мосинтур» в строку «получатель» в момент подписания контракта.

Экономия люкса

Мы изучали бизнес-план отеля, подготовленный «Марриоттом», а стройка шла своим чередом. С огромным трудом Шевёлкин наконец убедил директора «Националя» Юрия Подкопаева (собственного подчиненного) показать делегации «Марриотта», а заодно и нам, что же происходит внутри. Выяснилось, что первые два этажа действительно будут роскошными, а вот верхние, под крышей… По словам инженера, который нас сопровождал, сюда уже завезли линолеум «под наборный паркет», пластиковые розетки и выключатели.

Ник Уорд был напорист, рационален и предприимчив:

– Эта экономия неоправданна, она снизит цены номеров, из окон которых открывается самый красивый вид. Все это мелочи: на подобающую отделку верхних этажей потребуется не больше полумиллиона, мы готовы покрыть и эти расходы при подписании контракта. Но, не скрою, я не могу понять, зачем экономить на таких мелочах при столь огромном бюджете.

Мы с Колей Шевёлкиным не стали объяснять Нику, что значит русское выражение «деньги кончились, не начавшись». Мы сидели по уши в работе, сравнивая предложение «Марриотта» с предложениями «Форте интернешнл» и пары других крупных отельных операторов, чтобы принять решение. Было ясно, что стройку без присмотра специалистов оставлять дальше нельзя.

В июне мы подписали контракт, предусмотрительно отказавшись от чека на миллион, решив сначала согласовать распределение долей собственности, причем непосредственно с самим мэром. С бумагами под мышкой я поехала поделиться радостью с Иосифом Орджоникидзе.

– Кончилась твоя головная боль, теперь есть кому профессионально надзирать за «Рогнером», – объявила я ему с порога. – Нам с тобой надо срочно предложить Юрию Михайловичу, сколько акций можно отдать «Марриотту» за их восемнадцать миллионов. Но они люди вменяемые, ориентированы на долю около двадцати пяти процентов и доверяют оценку нам. Правда, здорово?

Иосиф, видимо, так ошалел от радости, что лишился дара речи.

Мои приятели, присутствовавшие в кабинете Ю. М. Лужкова, когда туда прибежал Орджоникидзе, рассказывали потом, что самое цензурное из сказанного мэром было: «Ты, Иосиф, этот объект у меня год канючил, я тебе его отдал, так какого же теперь…»

Потом Иосиф опять встречался с Ником Уордом, рассказывая, какие в «Национале» прогнившие перекрытия, сомневался, хватит ли и тридцати миллионов, а если город добавит денег из бюджета, доля «Марриотта» может и съежиться, а заключенный и имевший силу контракт жил собственной жизнью, и расторгать его никто не собирался. Ник Уорд нервничал. Вскоре уволили Шевёлкина, меня перестал принимать Лужков, на мою голову сыпались все новые нарекания, и я понимала, что пора подавать в отставку – не из-за «Марриотта», а, как говорится, по совокупности. Но контракт оставался контрактом.

Встречи на высшем уровне

Летом я приехала по делам в Вашингтон, и Ник сообщил, что со мной хочет встретиться сам Билл Марриотт, чтобы оценить ситуацию.

– У нас на руках действительный контракт, – сказал Ник. – А войти в отель и взять под контроль стройку мы не можем. Ждать, когда там построят конюшни, – тем более. Неужели городские власти этого не понимают?

Та встреча за ланчем в обеденном зале на Democracy Boulevard продолжалась долго. Рик, «человек, который знал Россию», судя по всему, потерял доверие Билла Марриотта, и теперь я, искренне желая, чтобы праведное дело было доведено до конца, объясняла Биллу Марриотту «особенности национальной охоты». Контракт-то он – вот, лежит, а дальше что? Никому не нужны конфронтации, может, стоит, чтобы российское правительство объяснило мэру Москвы, что так нельзя. Просто недопустимо!

Случай вскоре и представился. Осенью того же года состоялась первая встреча новой демократической рыночной России и США на высшем уровне. Билл Марриотт подошел к делу со всей ответственностью: пленарное заседание проходило в только что отстроенном отеле JW Marriott на углу 13-й улицы и Пенсильвания-авеню. Там же поселили российского президента и всю нашу делегацию. Я была приглашена на «пленарку» и вип-ланч после нее. В переполненном зале мы слушали нового лидера России, Бориса Ельцина, и уходящего лидера США, Джорджа Буша-старшего. За ланчем я оказалась рядом с Петром Авеном, тогдашним министром внешней торговли, а Ник Уорд – по левую руку от Егора Гайдара.

– Как может подписанный по всем правилам контракт не исполняться? Мы рассчитываем на долгосрочные отношения с Россией и не хотим начинать с судебного разбирательства…

– Конечно, это недоработка, в Москве все несколько запутанно, – отвечал Егор Тимурович. – Сегодня же напишите мне письмо, я переговорю с Юрием Михайловичем. Уверен, что мы решим вопрос в течение месяца.

После ланча Гайдар отвел меня в сторону:

– Нам сказали, что Буш поднимет этот вопрос при встрече один на один с Борисом Николаевичем. Так что вопрос, конечно, будет решен.

Джордж Буш-старший действительно попросил Бориса Ельцина помочь «Марриотту» решить вопрос, который оказался запутанным в силу явного недоразумения, и был заверен в том, что все будет «распутано» и улажено в лучшем виде. Затем в Вашингтон, куда я вскоре перебралась работать, долетало эхо баталий младодемократов правительства Гайдара с московскими властями. Они закончились решением Ельцина о том, что раз «Националь» так дорог Юрию Михайловичу, то на этой гостинице свет клином не сошелся, а «тебе, Егор, есть чем заняться, ты бы с либерализацией цен порядок навел, понимаешь ли, а тут еще приватизация…»

Неведомым мне образом Билл Марриотт удовлетворился предложенной компенсацией и открыл в 1997 году свой первый российский отель «Марриотт Гранд», а затем «Марриотт Роял Аврора». С тех пор именно в его отелях останавливаются в Москве Билл Клинтон и Барак Обама, Мадлен Олбрайт и Кондолиза Райс. Островки американского комфорта на московской земле, где лидеры страны чувствуют себя уютно и безопасно.

…«Националь» же был достроен «Рогнером» лишь в 1995 году. Как можно реконструировать гостиницу десять лет, знает кроме Иосифа Орджоникидзе, наверное, только мудрейший Владимир Иосифович Ресин, который почти столько же лет реконструировал Большой театр. Я уже жила и работала в Америке, наезжая в Москву в командировки. Во время одной из них у меня была встреча в «Национале». «Там, в зимнем саду – кафе на первом этаже, ну ты знаешь», – уточнил инициатор встречи. Войдя в отель, я потеряла дар речи. Дешевый полосатый зеленый навес, видимо, изображавший зелень зимнего сада, и мраморные столики – как в любой средней пристойности европейской кофейне… Ресторан «Московский» с кошмарными пурпурно-золотыми тяжеленными шторами. Пафосный и совершенно безвкусный интерьер… Вроде бы что-то и напоминает прежний «Националь», где пару раз студенткой я бывала на ужинах с богатыми поклонниками, но в то же время – все совсем не то.

«Национальная» история

Наверное, лишь первый и пока единственно истинный собственник «Националя» – Варваринское акционерное общество домовладельцев – понимал, чем владеет. Построенное архитектором Александром Ивановым в 1903 году здание отеля, причудливо сочетающее модерн и классицизм, олицетворяет торжество нового стиля эпохи. Даже Ленин, Троцкий, Дзержинский, жившие в «Национале» сразу после переноса столицы из Петрограда, не смогли уничтожить его магию. Затем отель превратили в Первый Дом Советов, потом в общежитие ВЦИК. За те годы из отеля украли не только все, что плохо лежало, но, видимо, даже то, что было намертво прикручено, но в те времена это было поправимо: как только в 1932 году общагу решили вновь превратить в отель, туда быстро свезли кучу добра и антиквариата из «расформированных» – эвфемизм Большой советской энциклопедии – помещичьих усадеб и императорских дворцов, включая Аничков и Царскосельский.

Видные чекисты, не говоря уже об их женах и любовницах, как правило, знали толк в искусстве, а партийная номенклатура самыми тесными узами была связана с творческой элитой. Едва в «Националь» вернулась атмосфера гранд-отеля, особенно завораживающая по контрасту с черно-бело-кровавой стилистикой Страны Советов, он стал излюбленным местом бомонда самого разного толка. В здешнее кафе на своем «рено», привезенном Маяковским из Парижа, приезжала Лиля Брик – это было уже после смерти поэта. Она и ее муж Осип Брик, кстати, чекист, проводили там время с другим видным чекистом Эльбертом по кличке Сноб. В «Национале» в 1937 году происходили тайные любовные свидания второй жены Ежова, Евгении Файнберг, с Михаилом Шолоховым. Ежов организовал за женой, которая до этого была любовницей и Бабеля, и Кольцова, слежку НКВД, и запись любовной сцены Файнберг и Шолохова легла к нему на стол. Он попытался расправиться с Шолоховым, но Сталин запретил. По этому поводу московская богема язвила в том же кафе: «Вот что значит украсть великую рукопись» – шутников спасло от расправы лишь падение самого Ежова.

Певец Поль Робсон, рассматривавший Москву из окон «Националя» в 1934 году, написал: «С момента появления в России я понял, что нашел то, к чему стремился всю жизнь. Только в Советском Союзе я почувствовал себя полноценным человеком». А Хосе Рауль Касабланка, тоже постоялец «Националя», не задумывался о величии коммунистической идеи. В день мало чего решающего матча московского шахматного турнира в 1936 году в парикмахерской гостиницы он думал с намыленной щекой лишь о том, как побыстрее свести партию вничью, ибо на вечер у него в отеле было назначено рандеву. И, кстати, парикмахерская – с тридцатых годов и до закрытия «Националя» на реконструкцию – тоже была местом легендарным, далеко не всем доступным.

Послевоенные годы. Еще не отменены карточки, в пригородных поездах калеки просят подаяния, а к подъезду «Националя» на виллисе подъезжает кинозвезда и героиня самых проникновенных лирических стихов военного времени Валентина Серова. Она, как и Тамара Макарова, и Любовь Орлова, и Людмила Целиковская, постоянная клиентка парикмахерского салона «Националя». Много позже, уже в семидесятые, власти ввели талоны на стрижку и укладку у тамошних мастеров – талоны выдавались лишь избранным, тем, кто имел право покупать «одежду по импорту» в сотой секции ГУМа, продукты в распределителе Гранатного переулка и других…

Но кафе «Националя» всегда было вполне демократичным. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов оно стало чем-то вроде творческого клуба. У Юрия Олеши здесь был любимый столик в глубине зала, где он часами беседовал с композитором Рубиным, автором оперы «Три толстяка». Завсегдатаями были Михаил Светлов и Семен Кирсанов, после концертов отдыхал тут и джазовый дирижер и композитор Николай Минх, заходили молодой, но уже знаменитый Евгений Евтушенко и еще безвестные Андрей Тарковский и Андрон Кончаловский. Достаточно было иметь рубль, чтобы посидеть в «Национале», вспоминает актер Лев Прыгунов – «Джеймс Бонд Советского Союза». Кофе – тридцать копеек, жареный окунь – восемьдесят, а самым дешевым в меню был чай с брусникой – девять копеек.

Здесь можно было на мгновение забыть про железный занавес – например, увидеть воочию Софи Лорен и Марчелло Мастроянни, приехавших на Московский кинофестиваль, или Джейн Фонду и Роже Вадима, остановившихся просто в качестве туристов. Кроме знатных иностранцев не менее четверти посетителей составляли валютные проститутки и фарцовщики, еще столько же – переодетые гэбэшники и «внештатные» стукачи.

За углом кафе, напротив уже возведенного уродливого «Интуриста», была маленькая дверь. За ней иностранным гражданам по предъявлении паспорта и советской визы меняли доллар по шестьдесят три копейки, а в кафе и вокруг него доллары продавались по пять, а потом по семь рублей. По тем же тарифам продавались «сертификаты», то есть дензнаки, пригодные для покупки товаров в валютных «Березках»… Таковы картинки и нравы бесклассового общества, уничтожившего частную собственность и освободившего статьями Уголовного кодекса своих граждан от желаний и ожиданий.

Возвращение «исторического величия»

«Собственность как позитивное, негативное и бесконечное определение вещи волей» – сколько иронии в том, что это определение Гегеля как нельзя лучше передавало смысл понятия «собственность» в девяностых годах! Собственность манила и тревожила умы. В коридорах Красного дома на Тверской, 13, где я тогда проводила ежедневно долгие часы, часто звучала аббревиатура GmbH. Нарождающиеся российские business-tycoons, которые тогда любили себя называть «капитанами бизнеса», были гораздо больше связаны деловыми отношениями с Германией и Австрией, поэтому англоязычное Ltd было менее актуально. В повседневный обиход входили словосочетания «удерживающая компания» или «схлопнуть фирму». Каждое вновь созданное акционерное общество первым делом создавало собственный банк, призванный, раздав кредиты «правильным» компаниям, тут же разориться и кануть в Лету. Собственность лепилась из воздуха. То был период первоначального накопления капитала, через который прошли все страны, что Германия с ее ганзейской торговлей, что Америка с нефтяными баронами, что Англия с колониальным грабежом.

Игравший по правилам своего времени, интеллигентный и в общем-то душевный человек, Иосиф Орджоникидзе, строитель перестроечных кооперативов, виновен не более исторических robber barons, коль скоро уж «сам» Юрий Лужков ему отдал «Националь». Можно ли винить Орджоникидзе и Ресина за то, что «Рогнеру» были даны указания о пластиковых розетках и ламинате? А власти Москвы, торжественно открыв после реконструкции «Националь» в 1995 году, возможно, были искренни, когда объявили, что гранд-отелю «возвращено его историческое величие, он обрел почти тот же облик и внутреннее убранство, что до революции, а часть бронзовых люстр и чугунных украшений даже восстановлена по сохранившимся чертежам». Жажда владения собственностью приходит гораздо быстрее, чем чувство стиля и вкуса. Не суждено было «Националю» вернуть свой истинный дух в хаосе девяностых. В его ресторанах, в закрытом вип-зале и в закрытой же библиотеке – сигарном салоне, где до революции обитал Британский клуб, сидели бритые бизнесмены, перемежавшие новорусскую деловую лексику междометиями «бля». Истинного же собственника гранд-отеля, способного определить его суть и стиль своей волей, по-прежнему не было.

Еще одна попытка

…Местечко Хэмптон на Лонг-Айленде известно своими бесконечными летними приемами и вечеринками, по которым кочуют званые и незваные, ибо сам Лонг-Айленд летом – это один непрерывный праздник. В его вихре я однажды столкнулась с Рональдом Лаудером. Парфюмерный магнат с состоянием 2,6 миллиарда долларов, владелец нью-йоркского музея «Новая галерея», бывший долгие годы и председателем совета директоров Музея современного искусства (МoМА), унаследовал энергию и страсть к авантюре от своей легендарной матери Эстер Лаудер – основательницы парфюмерной империи.

– Каждое утро я выхожу из дома в пять утра в бронежилете и вместе с полицейскими Нью-Йорка еду по самым жутким притонам города, – рассказывал он.

– Зачем? Разве вам мало стресса на работе? – поинтересовалась я.

– После такой «утренней зарядки» мне уже нипочем обычные неурядицы и форс-мажоры, которыми заполнен каждый день. Чистка притонов на рассвете помогает мне держать себя постоянно на острие ножа, on the cutting edge.

Лаудер был вполне подготовленным человеком, когда стал в 2009 году акционером ОАО «Гостиничная компания». В эту «акционерку» Лужков в очередной раз распорядился внести имущественные комплексы восемнадцати гостиниц, в том числе «России», «Националя», «Будапешта», «Москвы». История, похоже, сделала полный круг: схема повторяла механизм АО «Мосинтур». Лаудер должен был выкупить за миллиард долларов пятьдесят один процент акций «Гостиничной компании», но вскоре выяснилось, что его собственность на гранд-отель может, как и в случае с Биллом Марриоттом, остаться лишь на бумаге. Московские власти то ли не хотели, то ли не могли передать здание «Националя» на баланс «акционерки». Странно, что ни один из легиона философов, веками осмысливавших понятие собственности, не подумал, что кроме права владения, распоряжения, отчуждения и вообще «свободного определения вещи волей» нельзя игнорировать и такое банальное понятие, как «передача на баланс».

Мне искренне жаль, что «Националь» не достался семье Лаудер. Возможно, я в плену своей фантазии, но московский гранд-отель, как и «Плаза», и «Уолдорф Астория», должен принадлежать семье и передаваться по наследству, как, скажем, парфюмерная империя Эстер Лаудер. Гранд-отелю нужны вложения таланта, души и энергии нескольких поколений, которые превратят его в landmark не только города, но и их собственного пребывания на земле. Но, видимо, Рональд Лаудер трезво оценил нравы московской бюрократии. Борьба с ними – дело серьезное, по сравнению с ним чистка притонов Нью-Йорка – что-то вроде йоги или медитации.

Новые хозяева

Итак, 30 декабря 2011 года «Националь» продали компании с безликим названием «Смарт финанс групп», за которой стоит семья Гуцериевых, Михаил или его брат Саит-Салам – неважно. В торгах приняли участие лишь два претендента, причем проигравшая «Торговая группа ТГ» подала заявку лишь затем, чтобы торги состоялись. Профессионалы рынка недвижимости, все как один, сходились во мнении, что желающих купить отель было много, включая и Accor, и Lotte, и консорциум Deutsche Bank и Сбербанка, но на аукционе они по каким-то причинам так и не появились. Вероятно, не смогли или не захотели слишком глубоко погружаться, как и Рональд Лаудер, во все норы и потайные лазы.

Победитель заплатил 4,675 миллиарда рублей (156 миллионов долларов), без лицемерия накинув всего два процента к стартовой цене. При этом если оценивать отель по доходности его бизнеса, то стоимость не может превышать 80–85 миллионов долларов. Но можно ориентироваться и на другое, на «историческое значение» объекта, ведь доходность таких культовых отелей, как «Ритц» – что в Лондоне или в Париже – или как нью-йоркская «Плаза», может составлять всего один процент в год. Стоимость таких знаковых для облика и истории города отелей оценивается не по доходу, а из расчета не менее одного миллиона евро на номер. По этой логике цена «Националя» могла бы быть и двести миллионов евро, тем более что продавался он вместе с внутренним убранством, включая принадлежавшие царской семье России предметы мебели и произведения искусства.

Но стоит вспомнить об изобретательности «Рогнера» и Орджоникидзе с Ресиным, которые в период первоначального накопления ковали свой капитал. Стоит вспомнить о диком зимнем саде и о пластиковых розетках, о бархатных шторах с примесью полиэстера и о номерах верхних этажей, нарезанных на клетушки по 14–16 квадратных метров, тогда как стандартные номера в отелях сегмента luxury начинаются с 25–30 квадратных метров. Так что не могу ничего сказать о справедливости оценки «Националя», проведенной наверняка суперкомпетентной фирмой ООО «Титан-оценка» из города Твери.

Теперь «Националь» принадлежит семье Гуцериевых, говорят, что к его реконструкции привлекут международного оператора Four Seasons. Стиль по крайней мере ряда отелей Four Seasons вполне соответствует моим представлениям о том, что такое гранд-отель и какой облик в конце концов мог бы приобрести «Националь». С моими фантазиями согласовывается и то, что Михаил Сафарбекович Гуцериев – человек не менее неординарный, чем Рональд Лаудер. Известный меценат, свободно говорит по-английски, с детства играет на скрипке и фортепьяно, занимается живописью, пишет стихи. О духовных пристрастиях его брата Саит-Салама, правда, ничего не известно, но можно надеяться, что яблоко от яблони…

Хотелось бы верить, что семья Гуцериевых готова пройти тернистый путь возвращения «Националю» былой славы. Впрочем, этот детектив под названием «Гранд-отель» еще не дописан. Стоит напомнить, что сразу после «реконструкции имени Орджоникидзе» отель попытались приватизировать, но это оказалось невозможным: «выяснилось», что «Националь» – памятник федерального значения. В 2009 году уже второй раз департамент имущества Мос­квы «вспомнил», что приватизация памятников культурного наследия запрещена федеральным законом, и сообщил Рональду Лаудеру, что «если подтверждающие это документы будут предоставлены», то передача отеля на баланс «Гостиничной компании» невозможна. Возможно, в мэрии и правда время от времени наступает амнезия и никто не может сказать, существуют ли такие документы и что в них написано, – норы и лазы подземных переходов образуют лабиринт, где плохо ориентируются даже их строители. Помимо этого, до конца не ясны причины внесения гранд-отеля в список памятников культурного наследия: только ли из-за его архитектурного облика и наличия антиквариата с царским провенансом или же на том основании, что в нем проживал В. И. Ленин? Возможно, это основание все еще посильнее, чем уникальный архитектурный облик?

В самом деле, ведь историко-архитектурным памятником было здание Военторга, получившее в 1910 году архитектурную премию Московской городской думы и поражавшее современников не только скульптурами витязей, барельефами на тему Бородинской битвы и расписными стенами. Четкая вертикальная структура здания, торцевое овальное окно, смелое использование железобетонных конструкций в череде поддерживающих пространство атриума узких окон превратило это здание в первый образец стиля ар-деко в Москве. Более того, там проходили выставки художников группы «Бубновый валет». Все это, однако, не помешало сначала Тельману Исмаилову приватизировать здание, а потом снести его и построить на этом месте монолитный с тонированными стеклами безликий офисный комплекс.

Так что сложно сказать, когда и чем завершится эпопея о настоящих и мнимых собственниках отеля «Националь». С одной стороны, время играет против «Националя», с другой – заставляет владельцев понять, что собственность – это не только способ извлечения дохода, но и счастье обладания подлинным раритетом – пусть и не слишком осязаемое. Наверное, это понимание и отличает истинных хозяев от временщиков, и если братья Гуцериевы именно так смотрят на гранд-отель, то можно лишь поддержать их словами Эстер Лаудер, признавшейся на склоне лет: «Конечно, годы играют против меня. Но на моей стороне играю я сама – и еще неизвестно, чья возьмет!»С