Перевод с английского Сергея Ильина

Летние купания, не в узкой, кишевшей лодками и катерами речушке Эйвон-крик, но в более широкой и, относительно говоря, чистой реке Матаханнок, на общедоступном песчано-глинисто-спартинном «пляже», лежавшем над местом впадения речушки в реку, чуть ниже большого моста, что соединяет собственно Стратфорд с землями округа. Скорее купания и шумная возня в воде, чем настоящее плавание, — в первые их школьные годы за ними присматривала миссис Проспер или мать одной из подружек Рут, попозже сама Рут — более или менее, — во исполнение обязанности Старшей Сестры, а после того, как мальчикам исполнилось по десять лет, или чуть раньше, их предоставили самим себе, ибо у взрослых считалось тогда, что такие взрослые дети вполне могут безнадзорно бегать на реку и с реки (что они и делали, обучаясь в Бриджтаунской начальной) и безо всякого вреда для себя плескаться там в солоноватой из-за прилива послеполуденной воде. «С моста не нырять» — этим красовавшимся на отдельном щите запретом мальчики постарше привычно пренебрегали. «Не уплывайте так далеко, что не сумеете вернуться» — правило, само собой разумевшееся; «На фарватер не заплывать» — более спорное, поскольку рыбацких и прогулочных катеров на этом участке реки было куда как меньше, чем на Эйвон-крик или в нижнем течении реки Матаханнок, где в нее впадали многочисленные притоки, а по берегам стояли судоремонтные мастерские и цеха по переработке крабов и устриц. Для наших десяти-двенадцатилетних отроков заплыть кролем на самый фарватер означало бы уклониться от исполнения предыдущего правила, а то и нарушить его. «Остерегайтесь скатов и жгучих медуз»: первые (они же хвостоколы) встречались, по счастью, редко, да и уклониться от встречи с ними было несложно, следовало лишь помнить о необходимости приволакивать ноги, бредя по твердому песчано-глинистому дну (становившемуся почти неразличимым, едва вода доходила тебе до колен), однако «уколы» их были неприятны до крайности, о чем свидетельство-вала едва не приведшая к фатальному результату встреча с одним из них капитана Джона Смита, состоявшаяся в 1608 году, когда он исследовал южную часть Чесапикского залива — в месте, так и названном впоследствии: «мыс Ската». Последнее же относилось к менее устрашающей, но определенно неприятной медузе Chrysaora quinquecirra, столь обильно плодившейся летом, особенно засушливым (когда солоноватая вода становилась еще солонее), что избежать встреч с ними можно было, лишь оставаясь на берегу.

К чему, когда медуз появлялось многое множество, и склонялись девочки, в особенности те, что постарше, — они окунались, чтобы охладиться, на мелководье у самого берега, где медуз почти не водилось, и возвращались на более или менее песчаный «пляж», чтобы поиграть с «песком» или просто полежать, как настоящие девушки, на полотенцах, обмениваясь сплетнями, листая журналы и загорая (а чаще всего обгорая, поскольку лосьонами от загара пользовались, да и то редко, лишь девы взрослые, а до «солнцезащитного фактора» тогда никто еще не додумался). Светлокожие мальчики просто покрывались себе волдырями, облезали и десятилетия спустя расплачивались за это актиничными кератозами, базалиомами, а то и опасными меланомами.

Детишкам из негритянских кварталов Стратфорд/Бриджтауна повезло, как однажды заметила миссис Проспер, сильнее — в смысле солнечных ожогов, если ни в каком другом. Однако с ними никто из нас лично знаком не был: учились они в соственной маленькой школе, стоявшей на дальнем конце города, а купались в собственном опять-таки месте, где-то вблизи устья Эйвон-крик. Для Неда, Джи и других мальчишек медузы были не более чем мелкой помехой. Проводя в воде столько времени, сколько девочки старались проводить вне ее, друзья скакали, плескались друг в друга, играли в «подводную лодку», ныряли с бетонных быков моста, а когда подросли, и с самого моста, что запрещалось, — даже немножко плавали, обучаясь друг у друга или у случайно попавшего в их компанию взрослого. Неизбежные, более или менее сильные ожоги, коими награждали их медузы (на самом-то деле ожоги пикриновой кислотой, объяснил им мистер Проспер), воспринимались детьми примерно как ссадины на коленях и царапины на локтях, приобретавшиеся ими во время игр совсем иного рода, для избавления же от боли они применяли те или иные народные средства — втирание песка, например: трешь — боль жуткая, перестанешь тереть — сильно легчает; а то еще можно было помочиться на ожог, если девочки поблизости не наблюдались и если в него удавалось попасть струей — предпочтительно собственной, а не приятеля. Добавление своей родимой мочевой кислоты к медузьей пикриновой было, как они сообразили впоследствии, сродни попыткам тушить пожар керосином — в любом случае победителем оставался огонь. Ну-с, а теперь, раз уж они вытащили из трусов свои маленькие пиписьки...

Игра в «Я вижу елочку» в иной ее разновидности — с сестрицей Рут, не у реки, но на чердаке дома 213 по Уотер-стрит: на другой ее стороне и в двух кварталах от 210-го Ньюиттов. «Ну разумеется, добрались и до нее, — словно бы слышит Рассказчик вздох своей супруги, для которой этот лакомый кусочек воспоминаний новости не составит, — „ты мне свою покажешь, я тебе свою“ — и так далее. Что тут нового? И кому это интересно? — она и Сэмми, напоминает Аманда мужу [ее старший — двумя годами — брат, погибший в конце шестидесятых во Вьетнаме при крушении вертолета], тоже играли „в доктора“ — несколько раз, пока у них не отросли лобковые волосы, — но разве она пишет об этом стихи?»

Почему же и нет, любовь моя? Петрарковский, скажем, сонет, чьи октавы изобразят в легко запоминающихся тропах «Джимми» отважного паренька (или как он у вас назывался? — матушка Джи так именовала его пугливый прибор, когда приспевала необходимость в поименовании) и «Сюзи» (то же самое — все течет, все изменяется, но эти злоцепучие прозвища пребывают вовеки) слегка испуганной, но не так чтобы незаинтересованной девицы; взаимное и деликатное — хочется верить, что оно было деликатным! — ручное исследование Таинств друг дружки. В подручном, если так можно выразиться, случае все выглядело вполне, по правде сказать, невинно, хочется верить опять-таки, что и у юных Тоддов впечатление осталось такое же: сначала три «В» (Вызов, Выставление [напоказ], Взирание), затем четыре или пять «П» (Прикосновение, Подергивание, Парочка Приятных Пощипываний). Вреда мы никому не причиняли, а кое-что новое узнавали, во всяком случае Джи, — на выстуженном чердаке, среди скатанных в трубки летних ковриков и составленных штабелями картонных коробок, в буквальным образом елочное время года — под Рождество 1939-го, если не ошибаюсь: он и Недди учились в четвертом, что ли, классе, Рутти в седьмом, всех троих послали на чердак, дабы они отыскали коробку с гирляндами разноцветных электрических лампочек, коими Просперы традиционно украшали свою застекленную веранду и парадную входную дверь. «Сколько помню себя, вы, ребятки, вечно твердите: „А я елочку вижу“, так? — вызывающе поинтересовалась, изрядно их ошарашив, Рут. — Ну так смотрите во все глаза, а после я посмотрю». И к немалому испугу мальчиков, она сдернула с себя трусики (голубые, насколько помнит Рассказчик, точно яйца дрозда, не исключено, впрочем, что цвет он позаимствовал у других, более поздних инициаций), переступила через них, задрала юбку и буквально ткнула им в носы первый из женских лобков, когда-либо виденных Джи, почти засмущавшимся, хоть и не настолько, чтобы отвести взгляд в сторону. «Смотрите!» — потребовала отважная девочка, и они приступили к осмотру: не только представлявшей самостоятельный интерес фронтальной выпуклости (на самом-то деле не показавшейся Джи совершенно незнакомой; он сообразил, что уже видел фотографии голых статуй, хоть и не помнил, чтобы у них имелась в самой середке этой штуковины столь обаятельная складочка), но и того, что размещалось под ней, между ног, — Рут настояла, чтобы они присели на корточки и осмотрели все сблизи — только пальцами не тычьте, не то обоих убью! Они послушались, а Джи по ее приказу не только оглядел удивительные розовые губки, скрывавшиеся между бедер Рут, но и легко (она сжала ему запястье, чтобы направить его, а если потребуется, и удержать) Прикоснулся к ним, Подергал и Пощекотал, — на что брат ее дозволения не получил.

— Ну ладно, услуга за услугу. Посмотрим, что можете предложить вы.

Трусики проворно вернулись на прежнее место, она опустилась перед мальчиками на колени, на пыльные доски пола, положила ладони на бедра и обратилась из Инспектируемой в Инспектора. Мальчики, далеко не один раз врачевавшие вышеуказанным способом полученные от медуз ожоги и соревновавшиеся на заднем дворе, когда никто их не видел, в «кто дальше пописает», с видом мужской оснастки друг друга были знакомы. Но продемонстрировать ее в теперешних обстоятельствах — это была совсем другая история. Тем не менее обоим достало храбрости расстегнуть ширинки их вельветовых бриджей и (стараясь не смотреть друг другу в глаза, но не стараясь — на руки) выудить из оных вялые, розово-кремовые маленькие...

— Пенисы, — провозгласила Рут Эллен Проспер, поочередно оглядывая их с выражением легкого отвращения на лице. — Хрены. Херы. Хуи. А теперь залупите их.

Сделайте что? Нед Проспер явно понял, о чем говорила сестра и смело исполнил ее приказ. Могло ли случиться, что Джордж Ньюитт в его девять лет так-таки ничего и не ведал об этой операции (бог с ним, с названием) с крайней плотью, препуциумом, головкой члена? Навряд ли; но сейчас, почти семь десятилетий спустя, в такой же студеный день, он помнит лишь одно: а именно унижение, которое только и позволяло ему, что держать свой «пенис» большим и указательным пальцами правой руки перед самым носом Рут и утирать внезапно потекший нос левой (от коей исходил — отчетливый! — запах ее гениталий, подхваченный до того, как они поменялись ролями), — пока: «Если тебе так неймется, — сказал Сестре Брат, — сама и залупи». Что она, к зачарованному испугу Джи, не без изящества и проделала: обнажила для пристального осмотра то, что дюжину лет спустя прежние мальчики, а в ту пору университетские студенты, назовут, делясь воспоминаниями над кружками пива в пабе их землячества, покачивая головами и посмеиваясь, «Рудольф, красноносый олененок»1, — а затем отпустила его, прищелкнула пальцами и отрывисто произнесла: «Ладно, годен».

— Может, мне подняться и поискать эту елочную штуковину самому? — поинтересовался от подножья лестницы мистер Проспер.

— Не надо, пап. Мы уже держим ее в руках.

1 Проведя поиск в «Гугле», Рассказчик получил два с чем-то миллиона ссылок и выяснил, что персонаж по прозвищу РКО был придуман Джорджем Мэем в 1939 году в качестве рекламной зверушки компании «Монтгомери Уорд», а затем стал героем песенки, приобретшей значительную популярность после того, как ее записал в 1949-м Джин Отри. В это время мальчики Ньюитт-Проспер уже учились в Тайдуотерском университете штата и Стратфорд-колледже соответственно — Джи все еще маялся с выбором специализации, Нед подступался к решению написать Великий Американский Роман, — а Рут Проспер Гаррет (сейчас, насколько известно Рассказчику, вдовая восьмидесятилетняя развалина, живущая с дочерью и зятем где-то на Западе) была только-только вышедшей замуж выпускницей Гаучер-колледжа, привилегии же полюбоваться ее «Сюзи» он так никогда больше и не удостоился.